Одинокое место Америка - Борисова Ирина. Страница 25

Валя спрашивает, было ли его детство счастливым.

— Очень, очень счастливым! — с жаром восклицает Чарли, показывая фотографии рыбалки, где они с братом стоят с огромными, в половину их детского роста, рыбами в окружении каких-то мужчин, среди которых отец, и фотографию охоты на диких гусей, где охотники стоят таким же полукругом, позируя перед камерой, а дикие гуси уже понуро свесили длинные шеи параллельно убившим их ружьям.

Чарли говорит, что в те счастливые времена он не понимал, каким хорошим другом был для него отец, что отец всегда старался помочь и быть рядом, а он, Чарли, уехал из дома в шестнадцать лет, чтобы никогда больше не возвращаться, а когда отец прислал ему на восемнадцатилетие этот альбом, Чарли бросил его на полку и раскрыл впервые только не так давно.

Валя спрашивает его о работе на почте, сколько он зарабатывал и почему ушел, и Чарли говорит, что его босс пятнадцать лет подряд внушал ему, что он — пустое место, а женщины, с которыми он там работал, принимали это как должное, тем самым выказывая свое отношение, или отсутствие отношения к нему, и он постепенно начал понимать, почему некоторые почтовые служащие в Америке иногда приносят в офис ружье и палят во всех подряд, вот он и ушел, чтобы не доводить себя до греха.

Валя сразу откликается, что в музыкальной школе, куда она устроилась на работу, приехав в Питер, ей тоже дали понять, что уровень преподавания у них выше, чем может обеспечить она, и это было тем более обидно, что в Казахстане она не раз выигрывала звание лучшего учителя музыки города, она любила свою работу и целиком отдавала себя ей.

Валя спрашивает у Чарли, что он собирается делать, вернувшись в Америку, и Чарли отвечает, что, наверное, устроится клерком в магазин или шофером такси. Валя спрашивает, сколько получает в Америке учитель музыки, или парикмахер, или продавец, хватит ли на жизнь, на уроки хореографии для дочки, и Чарли отвечает, что если муж работает, то должно на все хватить.

И, посмотрев на часы, Валя ужасается, как уже поздно, мы встаем, прощаемся с Чарли, оставляя его среди разложенных по всей комнате вещей и фотографий, выходим на улицу, на которой уже нет и в помине никакой жары, и мы вспоминаем, что еще апрель, и, ежась от продувающего нашу легкую одежду ветра, мы быстро идем к метро.

Валя говорит что-то про свою подругу, вышедшую замуж в Венгрию и живущую там, что у этой подруги есть хоть какие-то знакомые и что в отпуск они с мужем куда-то ездят, в то время как Чарли писал ей, что предпочитает в отпуске сидение дома борьбе за несколько квадратных метров пляжа на переполненном народом побережье. Валя говорит, что Америка — одинокое место, что она уже не уверена, что действительно туда хочет, и остальной путь к метро мы проходим молча.

А на следующий день мы идем с Чарли в Эрмитаж с другой женщиной, художницей, и они говорят больше об искусстве и о картинах, и расстаются, не назначив следующей встречи. А еще через день освобождается, наконец, женщина, с которой Чарли дольше всего переписывался и которую хотел в первую очередь повидать; мы едем с ней в Петергоф, она сразу начинает задавать Чарли фундаментальные вопросы относительно его взглядов на семью и брак и его способности выполнять взятые на себя обязательства, и, когда вечером Чарли звонит мне и говорит, что больше всех ему понравилась Валя, мне кажется, я была готова услышать именно это имя. И я звоню Вале и, услышав мой голос, она вздыхает, как будто бы и не рада, и когда я спрашиваю ее, сможет ли она завтра встретиться с Чарли уже без меня, она снова вздыхает и соглашается.

Перед отъездом Чарли звонит мне и сообщает, что познакомился с Валиными дочкой и сестрой, но прежде, чем решать что-то окончательно, он должен устроиться в Америке на новую работу.

С этим он и уезжает, и ни я, ни Валя пока не получаем его письма и, случайно встретив Валю в переходе метро, когда она спешит к очередной клиентке, я спрашиваю ее про Чарли и, поправив на плече тяжелую сумку с парикмахерскими принадлежностями, серьезно на меня глядя, Валя говорит, что пусть будет, что будет, но если он, и в самом деле, ее позовет, она все же решилась попробовать, потому что здесь ли, там ли — нигде не легко, но вдвоем все же веселее.

Письма Марины

Когда Марина впервые пришла в наше агентство, она показалась мне ничем не примечательной женщиной, правда — из тех, кто не выспрашивает детали, не всматривается пытливо в глаза, решая, можно ли доверить мне свою судьбу, а отдается новой идее выйти замуж за иностранца и уехать из России сразу и безоговорочно.

Фотография, которую она принесла, была не их лучших, и я порекомендовала ей нашего фотографа, и через пару дней она пришла опять, уже со снимками от нашего фотографа, и всегда впредь она точно следовала всем моим рекомендациям и всегда все делала быстро, четко и без задержек. Вскоре мы поместили ее на веб-сайт, и она начала получать письма и писать сама. Начав переводить ее письма, я сразу поняла, что она женщина необычная, у нее был определенный литературный дар, ее письма были длинные, содержательные, с ярко выраженной индивидуальной манерой. Из ее писем я узнала, что она менеджер высшего уровня, что в школе и в институте она всегда была отличницей, что воспитание она получила строгое, что всего в жизни она добилась сама, и что к этому ее приучили родители. Из ее писем я узнала также, что она рано вышла замуж, родила сына и развелась, потому что муж ее мало интересовался семьей и, вообще, вел себя недостойно. Я узнала, что уже после развода она окончила институт, занялась бизнесом, сделала карьеру, и, добившись в жизни многого, поняла, что карьера — не главное в жизни женщины, а главное все же — любовь и семья.

Она во всем стремилась к совершенству: ее сын учился в лучшей школе города, дающей прекрасное гуманитарное образование, в выходные, чтобы еще выше поднимать интеллектуальный уровень сына, она обязательно водила его в театр или в музей, два раза в неделю она ходила в бассейн и в тренажерный зал, чтобы поддерживать форму. Начав переписываться с американцами, она сразу же пошла заниматься английским языком, и делала это так же ответственно и серьезно, как и все остальное: она даже просила меня в учебных целях посылать ей копии переводов ее писем, чтобы изучать их дома самой и дополнительно углублять свое знание английского. И влюбиться и выйти замуж она также хотела оптимально.

Во-первых, она в какой-то момент поняла, что Россия — не то место, где может по-настоящему счастливо и достойно жить женщина, а, во-вторых, ей грезился серьезный, вдумчивый и преуспевающий муж, какие не водятся в России, потому что серьезные и вдумчивые мужчины здесь чаще нищие, а на руку и сердце преуспевающих мужчин, если они свободны и — не бандиты, существует такая конкуренция, что и ей, с ее настойчивостью и обаянием, не удается пробиться.

Она начала переписываться с американцем Джерри, и хотя до нее он переписывался с другой девушкой, Тамарой, а Марина в качестве запасного варианта включилась в марафон уже на заключительной стадии, она быстро обошла соперницу. Девушка Тамара верила в заговоры и в судьбу, писала Джерри душевные искренние письма, но по сравнению с письмами Марины, в которых та умела передать тончайшие оттенки своих эмоций и переживаний, письма Тамары были такими же заурядными, как воробей по сравнению с яркой экзотической птицей. Тамара писала Джерри о том, как однообразно проходят ее дни, как ей не хватает мужской заботы и ласки, о том, как она надеется, что, в конце концов, ей повезет, и она встретит надежного и преданного спутника жизни. Марина писала Джерри о том, как раскаляется город в жаркие июньские дни, и серый гранит не успевает остынуть короткой белой ночью, она писала о летних проливных дождях, которые так грохочут в старых петербургских дворах-колодцах, что кажется, по нескольким квадратным метрам асфальта проносится локомотив. Марина писала о волшебных новогодних праздниках в С. Петербурге, когда Дед Мороз летит к нам из Лапландии; она писала, что жизнь — это матрац в полоску, и если вчера было плохо, то сегодня будет хорошо. Нечего и говорить, что Джерри был очарован ее письмами и мечтал о встрече с нею не меньше, чем о встрече с Тамарой, к преданности которой давно привык.