Дима, Тима и так далее... - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 3
Дима поморщился:
— Врать неохота.
— Это будет, как говорится, святая ложь! — вскричал Тима. — Начинаем операцию «Письмо»! Сейчас сбегаю и куплю конверты. Самому-то Трушкину авиапочтой пошлем… По воздуху. Со скоростью девятьсот километров в час!
Осуществление своих замыслов он не откладывал в долгий ящик.
— О чем вы? — всполошилась Димина мама, увидев через три дня заплаканную Прасковью Ильиничну на пороге своей квартиры. — Что случилось?
Она хотела добавить: «Я опять чего-то недоглядела?» Но Прасковья Ильинична опередила ее:
— Телеграмму получила от сына! Сообщает, что два письма мне послал… И сегодня два послать обещает! Очень занят был мой Валерушка… И еще одно письмо получила. Такое письмо… Сейчас вам прочту!
«Хорошо, что Тима писал: его почерка мама с папой не знают!» — подумал Дима. И это позволило ему сохранить равновесие.
3
С каждой неделей все яснее становилось, что даже частые письма из дальнего города не могут заменить Прасковье Ильиничне самого сына. Она начала так быстро стареть, что и люди, ежедневно встречавшиеся с ней, замечали это. Хотя обычно изменения в человеческой внешности, производимые временем, становятся очевидны лишь после долгой разлуки.
И тогда Дима и Тима решили принять свои меры. Тима требовал, чтобы они были резкими и решительными, а Дима — чтоб осторожными и тактичными. В конце концов, как обычно, победило Димино мнение. Продолжая посылать письма «ректору Валерию Трушкину (лично)», друзья рассказывали о том, как Прасковья Ильинична себя чувствует, как она выглядит, ненавязчиво намекая, что разлука с сыном на пользу ей не идет. Потом они сообщали, что врачи, живущие под и над Прасковьей Ильиничной, единодушно прописали ей одно-единственное лекарство: съехаться с сыном!
Видимо, ректор института почитал мнение общественности или побаивался его… Димина мама, терапевт, считала, что почитает, а Тимина, хирург, что побаивается. Так или иначе, но через неделю Прасковья Ильинична вновь не смогла сдержать слез:
— Валерушка зовет меня! Не может без матери… Я так и знала.
— Собирайтесь… Мы вам вещи до вагона дотащим! — воскликнул Тима.
— Когда надумаете поехать, скажите. Мы вам поможем, — сказал Дима.
— Я-то уже надумала. Не могу своего Валерушку одного оставить! Но и брата Гришу оставить здесь одного тоже нельзя…
Родители Прасковьи Ильиничны погибли в автомобильной катастрофе еще до войны, когда она была в пятом классе. «Любили они повторять: «Вместе живем и вместе умрем!» — вспоминала Прасковья Ильинична. — Вроде шутили… А шутка-то сбылась. И как скоро… Как страшно!»
Вырастил ее брат Гриша, который был на девять лет старше.
— Голубил меня, как я своего Валерушку. И трепыхался так же, и опасался за каждый мой шаг, за каждый поступок. Будто не было у него дел посерьезней! Я, говорит, матери с отцом в час последнего прощания слово дал.
Гриша ушел на войну тяжкой осенью сорок первого… И погиб в двухстах километрах от своего города. Там, при дороге, между двух сел, поставили ему остроконечный памятник со звездой. И Прасковья Ильинична так часто ездила к этому памятнику, точно у нее было два дома: тут, в городе, и там, при дороге.
— Вот она — человек верный! — заявляла Тимина мама, по-хирургически отсекая возможность дать такую же оценку Валерушке.
Тимин отец, Михаил Михайлович, тоже хирург, соглашался:
— С ней я пошел бы на операцию!
Это было похвалой наивысшей. Он не говорил: «Пошел бы в разведку!», а говорил: «Пошел бы на операцию!»
— Ничто не вредит так сильно нервной системе, как раздвоение, внутреннее смятение, рожденные душевными противоречиями, — сказала Димина мама. — Посмотрите, Прасковья Ильинична совсем стала таять. Мечется между сыном и братом: «Гриша-то меня, сироту, не покинул, а как же я… покину его?»
Несколько раз Александра Александровна намекала соседке, что пора уж принять решение. Но какое? Она и сама не знала.
— Надо вмешаться, — задумчиво произнес Дима, обращаясь к приятелю.
— Немедленно! Силой заставим ее уехать! Сами соберем узлы, чемоданы, раз она мечется…
— Нет, лучше напишем письма, — возразил Дима.
— Опять письма?!
— Они, как ты убедился, нам помогают. — И, вспомнив отцовские размышления, Дима добавил: — Классики оставили целые горы писем… Вон сколько томов!
— Мы же не классики.
— Это ты верно подметил. И очень скромно! Но все-таки… Письма и нас уже не раз выручали.
— А кому же теперь писать? На деревню дедушке?
— Насчет деревни ты близок к истине… Надо написать сразу в оба села! Между которыми стоит памятник.
— Значит, на село дедушке?
— Если так можно сказать, на село внукам! Я уже выяснил…
— Что ты выяснил?
— В обоих селах есть школы.
— А в школах ученики, — выпалил Тима.
— Сообразительный ты парень… Догадливый! Мы попросим их приходить к брату Прасковьи Ильиничны. И цветы ему приносить… От ее имени.
— Бегу за конвертами! — воскликнул Тима. — Подпишемся: «Ваши друзья». И авиапочтой. По воздуху! Со скоростью…
— Туда лайнеры не летают, — прервал его Дима.
Вскоре пришел ответ…
«Дорогая Прасковья Ильинична! Мы получили письмо от своих и Ваших друзей, которые себя не назвали. Но это не имеет значения… Мы уже были на могиле Вашего брата. В карауле возле памятника постояли. Положили цветы к подножию. И будем так делать часто! Вы не волнуйтесь… Езжайте спокойно к сыну. А мы Вам будем посылать фотографии памятника: у нас на две школы один общий фотокружок есть. Первый снимок посылаем уже сейчас. Извините, что не цветной. Учитель, у которого есть пленка цветная, уехал на пять дней в город. А мы не хотели ждать… Нет ли у Вас фотографии Вашего брата довоенной поры? Мы в фотокружке сделаем копии, а снимок вернем. Дело в том, что у нас и музей есть — «Защитники». Если б не Ваш брат, не его боевые товарищи, наших сел и в помине бы не было. И дедушки с бабушками бы в живых не остались, а значит, не было б, может, и нас самих! Дорогая Прасковья Ильинична, не сомневайтесь: мы всё, о чем написали, выполним. Только пришлите свой новый адрес. Мы тоже решили подписаться: «Ваши друзья». И если не возражаете, всегда так будем подписываться».
Учителя Диму с Тимой любили. Именно «с», потому что порознь их как-то не представляли себе.
Преподавательница физики, говорившая о притяжении противоположных характеров, как разноименных зарядов, настаивала на своем мнении:
— Они дополняют друг друга. Чего нет в одном, то найдешь в другом. Получается как бы единый многоцветный характер!
— До того многоцветный, что порою в глазах рябит, — вставляла преподавательница химии, которая остерегалась тяги друзей к опытам и экспериментам. Особенно Тиминой тяги!
Если в химическом кабинете что-то внезапно вспыхивало, взрывалось, она панически восклицала:
— Ясно… Это — Дима, Тима и так далее!
Под тревожным «и так далее» она разумела горючее свойство этой смеси: Димы и Тимы. Хотя признавала, что Дима в нужный момент исполнял и роль огнетушителя, благодаря чему вспышки и взрывы к трагическим последствиям не приводили.
Другие учителя, переняв у преподавательницы химии эту фразу, произносили ее иным тоном и с иными акцентами. Если нужно было поручить шестому «В» что-нибудь чрезвычайное, говорили:
— Шестой «В» справится! Там же — Дима, Тима и так далее…
В этих случаях под «и так далее» тоже подразумевались не остальные ученики, а благоприятные результаты содружества Димы и Тимы, их, так сказать, определяющей роли в классе.
Но одному человеку эта роль была явно не по душе. Хотя сказать «не по душе» было бы не совсем верно, ибо многие сомневались, есть ли душа у Стасика Конопатова. Чаще его называли просто по фамилии: Конопатов.