Том 18. Счастливчик - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 14
— Это нечестно смеяться над старостью, — говорит он тоном, заставляющим класс сразу смолкнуть, — нечестно и грешно! Я виноват, что задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла нелепая мысль так подшутить над измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении из гимназии весь вечер и всю ночь до утра ходить за больным мальчиком. Стыдитесь, я знаю, кто сделал это…
Корнил Демьянович хотел прибавить еще что-то, но тут вошел инспектор.
Глава 5
— Что такое, что с вами?
Инспектор Павел Дмитриевич Огнев с недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах лицо Корнила Демьяновича.
— Ничего… ничего… Это случайность… Внук болен… в тифу… пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас… забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот… — говорит «дедушка», стараясь наугад стереть чернила с лица носовым платком.
Мальчики облегченно вздыхают…
Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный «дедушка»! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!
Жгучий стыд охватывает маленькие сердца… Ах, зачем они были такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастием!..
Инспектор смущен не менее. Ему бесконечно жаль этого доброго старика, который, как солдат на своем посту, не оставляет службу даже в такие трудные минуты жизни… И в запятнанном чернилами лице Корнила Демьяновича инспектор не находит ничего смешного.
— Ступайте домой, друг мой, ступайте к больному внуку скорее, — говорит он, пожимая руку воспитателя, — а мы здесь, я и классный наставник, как-нибудь справимся без вас!
Корнил Демьянович колеблется с минуту, потом решительно говорит:
— Да, да… благодарю вас… Мой Коля один на руках квартирной хозяйки. Как она за ним смотрит — Бог знает… Уж я, значит, пойду. Спасибо… Спасибо…
— Какие же мы поросята!
— Нет, хуже поросят! Мы злые, гадкие, скверные людишки!
— Бессовестные мы!
— Конечно, бессовестные! Смеялись над бедным «дедушкой», у которого лежит в тифу любимый внучек-сирота!
— И за которым, вдобавок целые ночи напролет приходится ухаживать ему самому.
— А все Калмык! Все он и его штучки!
— Неправда! Все мы хороши! Ржали на весь класс, и никому в голову не пришло остановить Бурьянова! — послышался голос Янко, и он пулей взлетел на кафедру.
— Братцы! Слушайте! — закричал он громко. — Мы, действительно, изрядные поросята. Сделали непростительную гадость «дедушке», а он… он чем нам отплатил? Что он — пошел «ябедничать», что ли? Что он — инспектору сказал? Слышали? Нет, это не такой человек! Он ангел, а не человек, а с этого дня я предлагаю вести себя у него так, чтобы ни одного замечания, ни-ни… И слушаться «дедушку» по первому слову, вот что я предлагаю, господа!
— Да, да! — подхватили остальные, окружая кафедру. — Янко прав… Мы должны искупить нашу вину перед «дедушкой» во что бы то ни стало! Искупить! Конечно!
— А я еще предложу вам кое-что, братцы!
Ваня Курнышов протискивается сквозь толпу и водворяется на кафедре.
— Я предлагаю следующее, — говорит Помидор Иванович. — Урока пения не будет. Наш Соловей (так прозвали гимназисты учителя пения) сегодня не придет. Я это узнал случайно от старшеклассников. Стало быть, уроки кончатся часом раньше. Времени терять нечего — катим, братцы, к дедушке на дом в пустой урок. Принесем наше чистосердечное раскаяние: "так, мол, и так, простите великодушно, Корнил Демьянович; чем мы виноваты, что уродились такие поросята". Всем классом! А потом… потом желающие могут остаться у «дедушки» и помогать ему ухаживать за его Колей. Пускай сменяются, как на дежурстве, а «дедушка» в это время выспится. Ну, а теперь пусть тот, кто находит, что я сказал чушь и глупость, пусть попотчует меня "без права дать сдачу"! — неожиданно заключил мальчик.
Но ни у кого не поднялась рука даже и шутя «попотчевать» находчивого Ваню. Едва он кончил, как веселый гомон пронесся по классу:
— Браво! Ловко придумал! Молодчинище Курнышов, башковитый парень! Ай да Ванюша! Ай да Помидор Иванович! Ура! Ура!
Внизу у швейцара, в раздевальне, записаны адреса гимназистов, воспитателей, классных наставников и учителей. «Дедушка», Корнил Демьянович, живет очень далеко — в Галерной Гавани. От Невского до Галерной Гавани пешком едва ли дойти. Туда ходит трамвай. Но на трамвай у мальчуганов нет денег. Нельзя же тридцати мальчикам ехать на двадцать копеек, которые нашлись в кармане Счастливчика, да и то случайно. От Невского до Гавани надо за каждого по гривеннику заплатить… Сумма немалая, а всего со всех вместе приходится, значит, три рубля, ни больше, ни меньше. А три рубля — это целое богатство. Три рубля на полу не поднимешь, и вот почему после долгого рассуждения Янко предлагает отправиться в Галерную Гавань на "собственных рысаках". Помидор Иванович с неунывающим видом поддерживает его. — Валяй, братцы, каждый на своей паре! — кричит он весело. — Надежные кони, что и говорить!..
— Стройся, братцы, в пары и марш вперед, как солдаты, раз-два, раз-два! — перекрикивает его Подгурин.
Итак, решено… И к чему трамваи, когда собственные ноги служат отлично.
— Час туда, час обратно, да час для извинения, всего три часа! Засветло успеем вернуться, кроме тех, кого оставит себе в помощь Корнил Демьянович, — соображает Ося Подгурин.
— Я останусь, — решительно заявляет Калмык, — я споросятничал, я и расхлебывать стану, всю ноченьку продежурю у больного. Всю до утра. Это уж решено.
— И я!
— И я! — отзываются товарищи.
Счастливчик смущен. Через час приедет за ним в гимназию monsieur Диро не найдет там своего Киру.
Час пройдет — его нет, два — тоже нет. Только через три часа явится домой Счастливчик. Что подумают бабушка, Ляля, няня? Поднимется переполох… Но не идти нельзя. Отстать от товарищей — разве можно! И потом, разве он, Счастливчик, не чувствует себя виновным перед «дедушкой», как и другие? Разве он не смеялся со всеми над его вымазанным чернилами лицом? Ну, конечно, смеялся. Значит, надо идти. К тому же, это так весело идти всем классом, выстроившись в две шеренги, растянувшись лентой по тротуару.
Помидор Иванович за старшего идет впереди и командует: "Левой-правой! Марш! Раз, два, раз, два!"
Едет какая-то дама с дочерью в санках. Янко становится сбоку и, скосив на даму с девочкой глаза, кричит задорно:
— Гляди налево! Равняйся! Смирно! — и, сделав паузу, вытягивается во фронт, выпучивает глаза и, сделав под козырек, выпаливает как из пушки:
— Здравия желаю, ваше благородие!
Дама с девочкой смеются. Хохочут и мальчики. Уж этот Янко!
Какая-то маленькая сгорбленная старушка при виде стольких гимназистов останавливается, смотрит на них и спрашивает с любопытством:
— Куда это вас, маленьких несет? Музей что ли осматривать идете?
— На край света, бабушка! На край света! — в тон старушке отвечает Верста.
— Туда, где небо сходится с землею! — вторит ему Янко.
— В страну, где молочные реки и кисельные берега! — заканчивает Калмык.
Старушка тоже смеется.
— Ишь, какие проказники! — говорит она.
— Ваша правда, сударыня! — искренне соглашается Янко и расшаркивается перед старушкой, точно заправский кавалер на паркете.
Незаметно, с шутками и смехом, проходят длинный путь. Но чем ближе к Гавани, тем тише становятся дети…
— Что-то скажет дедушка? А вдруг выгонит, не захочет слушать?
— Кривая улица, дом 4. Здесь. Стоп, ребята. Полегонечку входи в калитку.
Помидор Иванович старается говорить твердо, но лицо у него встревоженное.