Семь футов под килем - Миксон Илья Львович. Страница 25
— Напоследок огрызается.
— Напоследок ещё и голышом из каюты выскочишь, — прозрачно намекнул на недавний случай Левада к неудовольствию Зозули.
— Подумаешь, невидаль — иллюминатор вышибло. Грузовые мачты надвое ломает!
Опять замолчали. Слушали. Вроде бы переборки не так скрипели, тише.
В закупоренном помещении становилось душно. И ожидание изматывало. Клонило в сон. Но тут заговорила трансляция:
— Вниманию всего экипажа!
Все вскочили на ноги. Дремоты как не было.
— Наконец-то! — вырвалось у Лёшки.
Боцман предостерегающе поднял руку:
— Тихо!
— Вниманию всего экипажа! Бедствующему судну помощь оказана. Отбой общесудовой тревоги. Отбой тревоги. Нагрудники не снимать. Повторяю…
Люди повеселели. Даже Паша приободрился:
— Я уже думал рубаху чистую надевать!
— Ты у нас известный герой, — беззлобно пошутил боцман. — Можно разойтись. Нагрудники не снимать!
— Кто же их выручил? — спросил Лёшка.
— Океан не без добрых людей, — сказал боцман. — Расходись по каютам. — И опять напомнил: — Нагрудники не снимать!
Пластмассовое ведёрко для мусора каталось под ногами, подушки упали с коек. Лёшка и Паша навели в каюте порядок и уселись на диване.
Было два часа тридцать пять минут по местному времени.
— Кто же их выручил?
— Выручили — и ладно, — безразлично ответил Паша.
— Как это ладно? — Лёшка хотел ещё что-то сказать, но замер.
И Паша насторожился. Откуда-то с кормы донеслись странные звуки, будто трещало под ветром расколотое сухое дерево.
— Что это? — шёпотом спросил Лёшка.
— Не знаю… — Голос Паши дрогнул.
Скрежет повторился.
— На корме, — определил Лёшка. — Идём.
— Куда? — Паша побледнел.
— Посмотрим.
— Что ты, что ты! — затряс головой Паша. — И не положено…
Они были ближе всех других к кормовой части. Остальные могли и не услышать.
— Встать! — с неожиданной для себя властностью приказал Лёшка, и Паша подчинился ему.
Ветер спал значительно, но взбудораженный океан ещё буйствовал. От дверей до трапа на ют пять шагов. И у трапа всего десять ступенек, но Лёшка и Паша сразу вымокли. Клокочущая, вспененная вода свободно перекатывалась по трюмным крышам. На юте нет ограждающей стены фальшборта, лишь релинги — стойки с прутьями в четыре ряда.
В воздухе снежными вихрями носились сорванные волновые гребни, будто мела яростная пурга.
В сердце вполз и зашевелился холодный, жгучий страх.
Скрежет исчез. Паша потянул Лёшку назад. Волна ударила в противоположный борт, судно накренилось, и что-то длинное, блестящее с металлическим визгом метнулось влево.
— Стрела сорвалась! — крикнул Лёшка и бросился вперёд.
— Убьёт! — завопил Паша.
Лёшка навалился всем телом на стрелу и прижал её книзу.
— Конец давай!
— Убьёт! — Паша от страха ничего не соображал. Руки приросли к поручням трапа.
— Конец давай!
Судно повалилось на противоположный борт. Стрела, обдирая лючины трюма, потащила Лёшку с собой.
Паша зажмурил глаза. Сердце вспорхнуло к самому горлу. Показалось, что оно выскочит совсем и улетит за борт.
Крутая волна обрушилась на корму. Всё скрылось в белой кипени. Пашу тяжело ударило в лицо и в грудь. Он хлебнул горькую воду, поперхнулся и, разжав пальцы, полетел назад и вниз. Волна протащила его между надстройкой и фальшбортом почти до самого камбуза и схлынула через шпигаты в море.
Пашу стошнило, он слабо застонал и пополз на четвереньках обратно, но сразу не отважился сунуться на трап.
— Лёша, Лёш!
Он и сам не слышал своего ослабевшего голоса.
«Пропал, пропал Лёшка!» — И Паша затрясся от беззвучных рыданий. Но тут его обожгла другая мысль — о себе. Ведь это он крепил стрелу. Это он виноват, что стрела вырвалась, сбросила накладку, оборвала застропку. Он, Павел Кузовкин, в ответе теперь за всё. За аварию, за гибель…
Он полез наверх, высунулся по грудь, но высокий комингс трюмного люка закрывал палубу от глаз.
— Лё-ё-ш! — как только смог громко позвал Паша.
Никто не ответил. Паша поднялся ещё на две ступеньки.
На корме было непривычно голо. Ни рабочей шлюпки, ни бочек. Не было нигде и Лёшки Смирнова.
Приближалась новая волна. Паша кубарем скатился вниз и ужом проскользнул в помещение. Охваченный ужасом, он никак не мог отыскать защёлку и закрыл только внутреннюю, деревянную дверь.
В голове билась подлая, предательская мысль: «Я ничего не видел, ничего не знаю, я не…» Но он не спрятался в каюте, а с воплем бросился по коридору:
— Помогите! Помогите!..
И впал в истерику. От него долго не могли ничего добиться.
— А где Смирнов? — первым хватился боцман и послал матроса в каюту практикантов.
Лёшки там не было.
— Объявить по трансляции, — приказал капитан. — Обыскать судно!
Лёшки не было нигде.
— Кто-то выходил на палубу, — доложил Зозуля. — Дверь отдраена.
Паша — доктор влил ему в рот микстуру и сделал укол, — клацая зубами, выговорил наконец несколько слов: «Лёша… корма… стрела…»
— Стоп машина!
По всему судну трижды длинно просигналил звонок громкого боя.
— Тревога! Тревога! Человек за бортом! Человек за бортом!
В три часа пятнадцать минут радиостанция UNSQ начала передавать на волне SOS:
«Всем судам в юго-западном районе… долготы… широты, пропал моряк советского теплохода «Ваганов». Прошу всех включиться в поиск. Ложусь на обратный курс. Мои координаты…»
Николаев с окаменевшим лицом стучал и стучал телеграфным ключом:
«Всем судам в юго-западном районе Индийского океана…»
Всем судам.
Океан фосфорически вспыхивал в голубых щупальцах прожекторов, кипел, бурлил, как расплавленный металл в ковше. Океан приходил в себя медленно. Шквальные порывы ветра обдавали судно водяными зарядами.
Чёрные кучевые облака, громоздясь и толкая друг друга, неслись в одном направлении — на северо-восток. Далеко блистали молнии. Звуки грома уже не долетали сюда или, ослабевшие, заглушались ветром и шумом океана.
Оранжевый поплавок в холмистом океане и днём не просто увидеть. Тем более ночью, даже в свете прожектора. Человека за бортом не запеленговать, не засечь локатором. Проще иголку найти в стоге сена.
Затеряться в океане легче лёгкого. Тысячи смертей подстерегают человека за бортом. Тысячи! А человек — один.
Почти весь экипаж, кроме вахтенных и дежурных наблюдателей, разместился в курительном салоне и в столовой команды.
Матросы и офицеры «Ваганова» спали сидя, тяжёлым, беспокойным сном, смертельно вымотанные двенадцатичасовым штормом и тревогами. Но стоило прийти за очередной сменой, коснуться плеча, моряки пробуждались мгновенно.
Во время тревоги «человек за бортом» вахтенные не меняются.
Командиры не покидали свои посты ни на минуту. Никому не уступил штурвала и Федоровский. Чередовались только наблюдатели.
Николаев, в наушниках, неотлучно сидел в рабочем кресле. На призывы откликнулся только норвежский рудовоз, который снял моряков с утонувшего «Биг Джона». Норвежец не имел возможности включиться в поиск или считал бессмысленным это дело. С либерийца пропала одна шлюпка с моряками, и то не нашли.
— А мы найдём. Мы своего найдём! — шептал Николаев, продолжая звать на помощь весь мир.
…Костя совсем недавно получил новую квартиру. Николаев поздравил друзей с новосельем по радио и попал в новый дом, когда хозяина уже не стало.
Он вступил в дом несмело, затаив дыхание. Боялся, что увидит на вешалке Костино пальто, куртку, фуражку — что-нибудь.
Вешалка была свободна. Николаев снял плащ и поднёс к левому верхнему крючку.
— Не сюда! — с каким-то испугом воскликнула Марина.
И Николаев догадался — нет, почувствовал: это его место, Костино. Оно навсегда останется неприкосновенным, словно Костя ещё мог вернуться из своего последнего, самого дальнего рейса — рейса без «обратно».