Карфагена не будет - Шустов Владимир Николаевич. Страница 21

— Ведь я вас не зря в Темный бор привел. Позавчера довелось услышать разговор. Никита собирается сюда. Пусть являются теперь, поищут грибочков, а их тут — кот наплакал. Смехота! Якишев лопнет от злости. Знаете, что сказал он, когда мы у Сафоновых огород очистили? «Прекратите, говорит, разбой. У Сафоновых восемь ребят и отец инвалид: фашисты грудь прострелили из автомата!» Вишь, разбойниками нас выказывают, а много ли мы взяли-то!

— Про Сафонова он верно сказал, — заметил Демка.

— Верно! А ты почему лазил?

— Не полезу больше.

Ленька замолчал. Он мечтательно смотрел в синеву неба и чему-то улыбался.

Мечта — великое дело. Она-то и делает жизнь интересной, изобретает машины, находит новые металлы.

Оказывается, и у Леньки имелась она, живая, лучезарная, дерзкая.

Прочитав однажды о том, что есть на свете чудесное дерево — артокарпус (на нем растут плоды, заменяющие людям хлеб), Ленька размечтался. Он не думал о том, чтобы вырастить хлебные деревья у себя, нет! Он мечтал сконструировать и построить новый, совершенный комбайн. По мысли изобретателя эта машина будет убирать, обмолачивать, сушить и молоть зерно на муку прямо в поле. И тут же в поле, если нужно, выдавать людям готовую продукцию: хлеб, баранки, пряники, макароны, вермишель, манную крупу… «Тогда бы я пришел к Глухих, — мечтал Колычев, — и сказал: «Дорогой Илья Васильевич! Дарю вам такой самоходный комбайн, какого еще ни в одной другой стране мира нет!» Хорошо было бы».

— Хорошо, — повторил он вслух.

— Чего хорошо? — удивился Толя.

— Не поймешь ты… Не твоего ума дело.

— Не больно и надо! — обиделся Толя, стряхнул крошки с газеты, свернул ее и спрятал за пазуху.

Демка не интересовался разговором: его волновало другое. Сняв рубашку, он печально созерцал прореху. И надо же было напороться на сучок именно рубашкой. Руку или ногу оцарапать — другое дело, а рубашку!.. «Мать задаст головомойку, — думал он, — на улицу, пожалуй, не пустит, заставит дома сидеть или работу какую-нибудь найдет».

— Толька, у тебя, случаем, нет иголки? — спросил он.

Толя снял фуражку, вытащил из подкладки толстую иглу с прочной суровой ниткой и протянул товарищу. Демка принялся за работу. Стягивая рваные края, он рассуждал:

— Не ухватись ты, Толька, за сук вовремя, надвое распустил бы я рубаху. Она почти новая была. Ох и будет от матери!

— Третий год таскаешь, — скупо улыбнулся Толя.

— Все равно!

— Спина-то совсем выцвела.

— Перекрасить можно.

— Не переспорить тебя…

Дружескую перепалку пресек Ленька. Он подсел к ребятам и спросил у Демки:

— Ты вчера с Гошей Свиридовым разговаривал. Что-нибудь разузнал?

— Нет, — ответил Демка, показывая всем своим видом, что этот разговор ему неприятен. — Пропадают они на Лысой горе с утра до ночи. Интересно у них там. В лагерь не пробраться… Слушай, Ленька, что они, на хвост соли нам насыпали?

— В лагерь носа не сунешь, — поддержал Толя.

— Нюни-и-и, — Ленька презрительно поморщился. — Легко было — «ура» кричали, руками размахивали. Трудно стало — «караул» голосите! Так настоящие люди не делают! Струсили вы.

— Не страшен мне Якишев, — угрюмо заметил Демка. — Я с ним в любое время один на один выйду. А в лагерь попробуй пробраться, узнаешь… Привык чужими руками жар загребать…

— Что-о-о? — задохнулся от возмущения Колычев. — Да за такие речи… — Обида его была так велика, что он не мог даже слова подобрать для достойного ответа: не шли на ум.

— Изловят! — поддакнул Толя.

— Постой, постой, — нетерпеливо перебил Ленька. — Я, значит, чужими руками жар загребаю? Загребаю, да?

— Знамо дело, — спокойно продолжал Демка. — На прошлой неделе кто в огороде у Зуйковых нас оставил? Кто? Ты! Убежал и не свистнул. Из-за тебя чуть Тольку не сцапали… Ты, Ленька, думаешь так: «Сам вывернулся, а они — как знают».

— Дольше возились бы. Говорил, что в этом деле быстрота нужна, а вы…

— С быстротой-то и удул за овраг. В три минуты полтора километра отмахал, а нас бросил.

— Вы без глаз? Дорогу-то знаете! — Ленька отмахнулся от надоедливо жужжащего шмеля и ударил кулаком по колену. — Жар чужими руками не привык загребать, все сам делаю! А что вы трусите, я докажу! Хотите знать, завтра целый день в лагере пробуду и разведаю. От слова не отступлюсь.

— Хвалилась сорока теленка съесть…

— Заткнись, Демка! Проберусь! Вы виноваты. Сколько раз предлагал устроить Карфаген? Лагерь-то до сей поры целехонек!.. Месяц прошел!.. Разбросали бы шалаши, сидели бы якишевцы по домам. — Колычев тряхнул чубатой головой, вскочил, сверкая глазами, и продекламировал:

Он ждал похвалы, но ребята молчали. Толя вскинул на вожака глаза и сказал виновато, будто извинялся:

— Стерегут они лагерь, каждую ночь дежурные остаются. Поймать могут…

— Испугался? Ха-ха-ха-ха!.. Сторожа-то, как суслики по норам, сидят в шалашах и выглянуть боятся! Вроде вас сторожа-то!

— Ой ли! Один раз, помнишь, когда вы с Демкой на Зеленый плес ходили искать пестовские мережи, я хотел в лагерь пробраться. Ночью полез, не вышло. До первого шалаша дополз и точка! — Толя шмыгнул носом и добавил: — Гоша Свиридов заметил. Такой свист поднял, аж страшно стало. Я думал, схватят меня. Темень спасла. А Гошка чуть по голове меня палкой не огрел… Костин Полкан штанину мне порвал. Злой он, страсть…

— Шишку оттуда принес?

— Нет, в погреб свалился. Мать попросила молока кринку достать, а ступенька у лестницы еще в прошлом году подгнила. Ну я и тарарахнулся…

— Не болтаешь?

— Истинная правда, Демка! Ей-ей…

— Значит, решили! — перебил его Ленька. — Я завтра в лагерь проберусь и разведаю. После Карфаген устроим. Только безо всяких яких, назад не пятиться. Пошли домой!

Вечерело. Притихший бор медленно погружался в сумерки. На западе, чуть различимый сквозь ветви, заревом пылал закат. От сосен падали на землю густые, почти черные тени. Сразу стало прохладно, слишком прохладно, пахнуло сыростью. Птичьи голоса смолкли.

— Тихо как, — заметил Демка, прислушиваясь к таежному безмолвию. — Будто вымерло все.

С дальнего луга до ребят доносились звон кос, частые удары молотка — кто-то отбивал литовки, джиканье оселков. Высокий девичий голос завел песню, и она будто разлилась всюду, заполнила тишину.

— Возле Коровьего брода косят, — сказал Толя. — Маманина бригада там. Это Сергеева поет.

— Вечор пионеры туда воду и продукты возили, — вставил Демка. — Помогали им. Целую делянку травы скосили.

— Ну и что? — с вызовом спросил Ленька.

— Заработали трудодней тридцать, а то и сорок.

— Считал?

— Люди говорят…

Справа от дороги, у корявой дуплистой лиственницы, возвышающейся над остальными деревьями, кто-то рассмеялся дико, раскатисто. Ленька присел.

— Тс-с-с…

— Филин, — сказал Толя. — Будет еще плакать, а потом визжать, как поросенок.

— Не про филина говорю. Смотрите…

Но полянка, заросшая кипреем, была пуста, и лишь вдалеке розовые метелки соцветий колыхались, словно кто-то шел, раздвигая их.

— Зверь, — определил Демка. — Спугнули.

Дальше шли молча — устали. Возле околицы распростились и по домам.

С пастбища пригнали коров. Они двигались по деревне, запрудив улицу, и мычали. Из калиток выбегали хозяйки, ребята. Со всех сторон слышалось:

— Буренка, Буренка!

— Чернуха, Чернуха…

— Милка!..

Ленька с трудом пересек улицу в этом мычащем потоке. Вручив грибы матери, наспех поужинал, прихватил подушку и отправился на сеновал. Оборудовал на душистом сене удобное мягкое ложе, растянулся на нем и блаженно закрыл глаза. Он отдыхал. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Леньку беспокоила предстоящая разведка в глубокий тыл противника. Он старался представить себе план действий, но, прикинув несколько вариантов, помрачнел.