Карфагена не будет - Шустов Владимир Николаевич. Страница 27

— Про что?

— Сам придумывай. Ты ведь много сказок знаешь.

Ленька посмотрел на дорогу, перевел взгляд на поля. Хлеб наклонил смоченные дождем колосья и, как будто ровные водяные валы, покрыл поле.

— Знаете, — проговорил он, — есть на свете страны, где хлеб растет прямо на деревьях. Честное слово! Называются такие деревья артокарпус, по-нашему — хлебное дерево…

— Как? — полюбопытствовал Костя.

— Артокарпус. Плоды на нем большие, что тыква. До двадцати килограммов тянут. Растут они и на ветках, и на стволе, и возле корней. Девять месяцев в году без перерыва растут. Их рвут, а новые вырастают. Хлебное дерево дает плоды без отдыха лет семьдесят подряд. Жители собирают плоды, толкут в ступках и делают тесто для запаса. А если есть охота, нарежут и пекут на углях. Получается хлеб, как пшеничный.

— А где такие деревья?

— На островах. В Тихом и Индийском океанах.

— Не знаешь, какие они на вид?

— Вроде дуба.

— На те острова надо письмо написать, — предложил Костя. — Попросим, чтобы семян прислали. В школьном саду вырастим эти самые, как их…

— Артокарпусы!

— Вот-вот. А потом везде понасадим. Хорошо было бы! Иди, куда глаза глядят, и ничего в дорогу не бери. Захотел поесть — сорвал с дерева плод побольше, нажарил кусочков, подзаправился и дальше…

— Да бы-ы-ы…

— Никак дождь-то перестал, — заметил Гоша. — Выходи!

Сухая, потрескавшаяся земля быстро впитала влагу. Грязи почти не было, и лишь кое-где в глубоких дорожных ухабах, будто зеркала, мерцали лужи. Пионеры гуськом двигались по тропке. Косте наскучило созерцать спину идущего впереди Гоши, и он придумал забаву. Как только кто-нибудь проходил под деревом, Костя палкой ударял по стволу. С ветвей на зазевавшегося нерасторопного пешехода низвергался каскад воды. Костина «жертва» или приседала от неожиданности, или, взвизгнув, устремлялась прочь, накликая на голову обидчика все имеющиеся кары.

— Не балуй, Костя, — предупредил друга Никита.

— Пока до стана доберемся, просохнут, — похохатывал староста и намечал новую «жертву».

Демка и Никита переглянулись и, перемигнувшись, бросились на Костю. Схватив его на руки, они выбрали густой куст и понесли к нему барахтающегося озорника.

— Мы тебя в са-а-амую середину куста посадим, — успокаивали они старосту.

— Не буду! Отпустите!

— Ну нет! Терпи.

Костя очутился в гуще ветвей, которые покрыли его с головой. Раздвигая листья и тем самым вызывая новые ливни, староста выполз на тропу в самом жалком виде.

— А голова-то сухая, — желая хоть чем-нибудь досадить торжествующим победителям, громко провозгласил он, снимая чудо-кепку. — Прошу пощупать, если не верите!

— Дойдем до места, остальное просохнет, — сказал Никита.

Вдали над кудрявой и после дождя очень зеленой березовой рощей вился дымок. Он был еле заметен на фоне прикрытых сизой пеленой лесистых гор. Отряд подходил к полевому стану. После ливня ветер утих. Не шумел ветвями сосновый бор. Приклонив колосья к земле, замерла безмолвная золотая рожь.

— Аленка, как до поворота дойдем, песню начнешь! — крикнул Никита. — Про комбайнеров!

— Запою! — охотно откликнулась Аленка.

Вот и поворот. Скоро покажутся домики полевого стана. Пионеры притихли. Аленка завела песню:

Первая бригада механизаторов встречала гостей в полном составе.

— Молодому поколению комбайнеров и трактористов пламенный комсомольский привет! — выкрикнул, сияя ослепительной улыбкой, Иван Полевой, широкоплечий тракторист в аккуратно пригнанной военной гимнастерке. Он сорвал с головы замасленную фуражку, подбросил ее вверх и громко добавил: — Ура-а-а!

— Ура-а-! — прокатилось над станом.

— Заметь кепочку, — сказал Костя Демке Рябинину. — Точь-в-точь моя. А он — лучший тракторист Зареченской МТС.

— Про него Ленька частушку сочинил?

— Заслуженный…

К ребятам подошел Илья Васильевич, шутливо поклонился пионерам и спросил:

— Ну, дорогие артисты! Голоса в дороге не отсырели? Нет? Хорошо! Просим быть, как дома. Познакомьтесь с нашим городом. На картах он еще не отмечен, но, как видите, стоит на земле прочно!

Гости группами и поодиночке разбрелись по городку. В сборных легких домиках было уютно и светло. На свежевымытых полах — чистые половики. Широкие окна занавешены марлей — защита от комаров и мошек. Кровати заправлены по-военному — одеяла и подушки в одну линию. На тумбочках — книги, тетради. У березовой рощи, шагах в сорока от реки — тесовый навес. Под ним — готовые к уборочным работам трактора, комбайны, жнейки… Чуть поодаль, на отшибе у холма — землянка с табличкой над входом. На табличке строгая надпись: «Брось папиросу! Курить нельзя!» И рядом вторая, крупная: «Бензин!»

«Дон-н-н… Дон-н-н… Дон-н-н…» — прозвучал сигнал.

— Обед! — крикнул кто-то. — На обед идите!

Вместе со взрослыми пионеры уселись за длинные столы, разоставленные прямо под открытым небом, с аппетитом поели жирных щей с бараниной, гречневой каши с молоком, выпили до кружке кофе и, немного отдохнув, стали готовиться к выступлению. Иван Полевой, отобрав несколько комсомольцев, оборудовал сцену. Механизаторы принесли и растянули на лужайке перед кухней новый брезент, поставили стулья для оркестра. Один за другим со всех сторон к театру собирались зрители и рассаживались прямо на траве. Концерт самодеятельности начался. Косте было поручено вести программу.

Вспотевшие от смущения музыканты, налетая друг на друга, кое-как вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они неплохо, а поборов смущение, так разошлись, так разохотились, что вместо трех исполнили пять песен.

— Теперь послушайте пение, — возвестил Костя. — Выступает хор под руководством Аленки… Алены Хворовой!

Певцы стали полукругом. Аленка вышла вперед, огляделась и совсем было собралась заводить частушки, да вдруг заволновалась. Конферансье выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.

— Как получилось такое… — ахал Костя. — Что делать-то будем? Отменять номер?

— Обеспечьте немедленно, — наступала девочка. — Хоть из-под земли доставайте баяниста!

— Не умею я играть, — отрезал Никита, когда раскрасневшаяся хористка напустилась на него. — Пусть играет струнный!

— Баян для хора нужен!

Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток. Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма. И тут на глаза Аленке попался Демка Рябинин. Она обрадовалась, схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.

— Куда тянешь? — слабо сопротивлялся Демка.

— На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..

— Не выйдет…

— На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..

— Демка, выручай, — шепнул ему на ухо подоспевший Костя. — Конфуз получается: люди ждут, а мы тянем.

И Демка повиновался. Он вышел на сцену, взял со стула баян, привычно перекинул через плечо ремень, легко развел меха, и плавные, мелодичные звуки полились. Баян то грустил о чем-то, то безудержно веселился, позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными маками праздничного платья, подбоченилась и, взмахнув над головой яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.

Все следили за стройной гибкой фигуркой танцовщицы, время от времени подбадривая ее короткими возгласами:

— Это — по нашему!

— Балет!

А баян ударил дробную плясовую, замер на миг и рассыпался замысловатым перебором. Аленка притопнула каблуками желтых туфель, выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела: