Голубая книга сказок кота Мурлыки - Эме Марсель. Страница 3
— И вообще, — добавила Дельфина, — нельзя же на него за это вечно сердиться…
— История эта давняя.
— Грех молодости…
— А каждому греху — прощение.
— И волк теперь совсем не такой, каким был раньше.
— Никто не имеет права отвергать благие намерения.
Родители ушам своим не верили.
Отец резко оборвал эту возмутительную речь в защиту волка и отругал дочек, назвав их пустомелями. Затем он постарался привести самые убедительные примеры и доказать им, что волк всегда останется волком и надеяться, что он может измениться к лучшему — противно здравому смыслу, а если он вдруг и прикинется добродушным, то станет лишь еще опаснее, чем всегда.
Пока он все это говорил, девочки вспоминали, как они прекрасно играли сегодня в лошадки и в лапту, как радостно и до упаду смеялся волк, широко разевая пасть.
— Так что сразу видно, — заключил свою речь отец, — что вы просто никогда не имели дела с волком…
Тут младшая толкнула в бок старшую сестренку, и обе расхохотались прямо в глаза отцу. В наказание за наглость их уложили спать без ужина, но даже после того, как их заточили в кроватки, они еще долго смеялись над родительской наивностью.
Все дни до следующего четверга девочки не могли дождаться, когда же они наконец увидятся со своим другом, и, сгорая от нетерпения, что ни день играли в волка, а мать сердилась, чувствуя, что ее дразнят. Маринетта монотонно напевала:
— «Прогуляемся вдоль леса, пока волка не видать. Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? А что делаешь сейчас?»
И Дельфина, спрятавшись в кухне под столом, отвечала: «Надеваю рубашку». Маринетта задавала свой вопрос столько раз, сколько надо было, чтобы волк нацепил на себя все, что полагается, от носков до большой сабли.
Весь смысл игры заключался в том, что волк должен был появляться внезапно и совсем необязательно ему было быть полностью одетым. И частенько он набрасывался на свою жертву без пиджака или даже в одной шляпе — больше на нем ничего не было.
Родителям игра не очень-то нравилась. Да и слушать без конца одно и то же им осточертело. На третий день они запретили дочкам играть в волка, сказав, что у них уже уши вянут. Разумеется, ни во что другое девочки играть не желали, и до самого четверга в доме стояла тишина.
Все утро волк умывался, старался как мог почистить да распушить шерстку. Он стал так хорош собой, что все лесные обитатели, его знакомые, проходили мимо, не сразу узнавая его. На поляне две вороны, позевывавшие по своему обыкновению после завтрака на полуденном солнышке, спросили его, что это он нынче такой красивый.
— Я иду к своим подружкам, — гордо ответил волк. — Они ждут меня сегодня к себе в гости.
— Должно быть, они очень хорошенькие, раз ты так старался.
— Еще бы! Таких беляночек нигде больше не найдете.
Вороны снова разинули рты, теперь уже от восхищения, но старая болтунья-сорока только ухмылялась:
— Слушай, волк, я твоих подружек не знаю, но или я сильно ошибаюсь, или ты выбрал самых пухленьких и мягоньких…
— Замолчите вы, язык у вас без костей! — в гневе закричал волк. — Так вот всегда и бывает — послушают, что старая сорока наболтала, и прости-прощай доброе имя! Но совесть у меня, по счастью, совершенно чиста!
Когда волк подошел к дому, ему не пришлось стучать в окно: обе девочки уже ждали его у порога. Они долго целовались и обнимались, еще дольше, чем при прощании, потому что за неделю ожидания страшно соскучились.
— Ах, волк, — сказала та, что была посветлее, — в доме было так грустно всю неделю. Мы все время говорили о тебе.
— И знаешь, волк, ты был прав: родители не хотят верить, что ты можешь быть добрым.
— Это меня нисколько не удивляет. Если бы вы знали, что мне сейчас одна старая сорока…
— Но мы все-таки тебя очень защищали, волк, а родители за это отправили нас спать без ужина.
— И в воскресенье запретили нам играть в волка.
Троим друзьям так много надо было сказать друг другу, что, и не думая пока об играх, они сели у огня. Волк не успевал отвечать на вопросы девочек. Они хотели знать, что он делал всю неделю, не мерз ли, зажила ли его больная лапа, виделся ли он с лисой, с бекасом и кабаном.
— Знаешь что, волк, — говорила Маринетта, — когда настанет весна, ты поведешь нас далеко-далеко, в дремучий лес, туда, где живут все звери, ладно? И нам с тобой не будет страшно.
— Весной, мои дорогие, вам в лесу бояться будет нечего. До весны я всех в лесу так перевоспитаю, что самые свирепые звери будут нежнее барышень. Вот послушайте, позавчера я встретил лисицу, которая только что передушила целый курятник. Я сказал ей, что так дальше продолжаться не может, что этот образ жизни ей пора менять. Ну уж я ее так отчитал! И она, обычно такая злющая, знаете, что мне сказала: «Ах, волк, я только и мечтаю последовать твоему примеру. Давай поговорим об этом чуть позже, я поразмышляю на досуге о твоих добрых советах и тут же исправлюсь». Вот как ответила, хоть она и лиса.
— Ты такой добрый, — прошептала Дельфина.
— Да, я и правда добрый, тут и спору нет, но родители-то все равно в это никогда не поверят. А мне так обидно!
Чтобы отвлечь волка от тягостных размышлений, навеявших на него такую тоску, Маринетта предложила сыграть в лошадки. Волк был еще азартнее, чем в прошлый четверг. Когда эта игра закончилась, Дельфина предложила:
— Волк, а что, если мы сыграем в волка?
Игра была для него в новинку, ему объяснили правила, и уж, естественно, волком должен был быть он. Он спрятался под стол, а девочки ходили мимо него взад и вперед и пели:
— «Прогуляемся вдоль леса, пока волка не видать. Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? А что делаешь сейчас?»
Волк отвечал, держась за бока и умирая от смеха:
— Надеваю кальсоны.
Продолжая хохотать, он говорил, что надевает брюки, подтяжки, пристежной воротничок, жилет. Когда дело дошло до ботинок, он посерьезнел.
— Я пристегиваю портупею, — сказал волк и как-то странно хихикнул. Ему стало не по себе, тревога теснила грудь, и он принялся царапать когтями пол в кухне.
Перед его сверкающими глазами мелькали ноги девочек. По спине пробежал холодок, челюсти судорожно сжались.
— Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? Что ты делаешь сейчас?
— Беру свою большую саблю! — сказал он глухим голосом, и мысли у него в голове спутались окончательно. Он уже не видел ног девочек, только чуял их.
— …Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? Что ты делаешь сейчас?
— Сажусь на лошадь и выезжаю из леса!
И волк, страшно зарычав, одним прыжком выскочил из-под стола, оскалив зубы и выставив когти. Девочки даже не успели испугаться, как были проглочены. По счастью, волк не умел открывать двери и поэтому оказался заточенным в кухне.
Когда родители вернулись, они просто-напросто вскрыли ему брюхо и освободили дочек. Но это, по правде говоря, в игру уже не входило.
Дельфина и Маринетта немножко рассердились на волка за то, что он ни с того ни с сего взял да и съел их, но они так хорошо играли вместе, что упросили родителей отпустить его на волю. Навощив два метра крепкой веревки, родители основательно зашили волчье брюхо огромной иглой для стежки матрасов. Девочки плакали, потому что волку было больно, но он, сдерживая слезы, говорил:
— Ничего-ничего, девочки, так мне и надо, я не заслужил вашей жалости. Клянусь вам, никогда больше я соблазну не поддамся. И вообще теперь я, как только увижу детей, сразу буду убегать от греха подальше.
Похоже, волк свое слово сдержал. Во всяком случае, с тех пор, как приключилась эта история с Дельфиной и Маринеттой, никто больше не слышал, чтобы он съел какую-нибудь маленькую девочку.