Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн. Страница 30
– К утру мы увидим благоприятные последствия этого шага, – сказал Горчаков. – Неприятель, вероятно, нашел этот подземный ход при своих земляных работах и очень обрадовался! Но эта радость теперь сменится ужасным унынием, ибо глупцы узнают, как гибелен для них этот ход. Их траншеи, стоившие им бесчисленных жертв и совершенно устроенные, наполнятся водой, и вся их трудная работа обратится в нашу пользу! Пушки замолкнут, и, когда взойдет солнце, мы увидим, как побежит вытесненный водой неприятель, оставляя свои орудия. Они узнают, что Севастополь неприступен, и что всякий достигнутый успех становится на другой день гибельным для них.
XV. ПРИДВОРНЫЙ ПРАЗДНИК
В это время принц Камерата вступил в Париж под именем Октавио д'Онси. Он остановился в одной из лучших гостиниц и без опасения появился в свете, так как никто не мог узнать в нем принца. Трудности похода и черная густая борода совершенно изменили Камерата; к тому же сильный загар и офицерский мундир как бы превратили его в нового человека.
Канробер в одном из своих донесений императору не преминул вместе с именами Олимпио и маркиза упомянуть также и имя храброго графа Октавио д'Онси и отозваться о нем как о величайшем герое, заслуживающем больших наград и почестей. Он послал его в Париж с последними известиями с театра войны, чтобы его великие заслуги были там по достоинству вознаграждены.
Принц с радостью принял это поручение не столько из честолюбия, сколько потому, что ему выпадал случай снова увидеть Евгению, к которой он когда-то был неравнодушен. Откроется ли он ей или нет, этого он еще не решил окончательно и предоставил решить времени.
Прибыв в Париж, он отправился в Тюильри и получил аудиенцию у императора. Людовик Наполеон любезно принял его, выслушал известия о перемене командующего и успехах армии и пригласил графа участвовать в празднике, который будет дан на следующий вечер в Тюильри. Он не узнал переменившегося принца Камерата, да и мог ли он предполагать, что тот под другим именем снова встанет на его пути. Разве его не известили о смерти пленника в Ла-Рокетт?
Камерата должен был рассказывать, как он вступил в армию волонтером, как он отличился и стал быстро продвигаться по службе.
Наполеон слушал и одобрительно качал головой, по его лицу было видно, что он приготовил какой-то сюрприз герою битвы при Инкермане. Он всматривался своими черными, быстрыми глазами в смуглое, обросшее бородой лицо молодого графа д'Онси, как будто стараясь что-то припомнить; но тот умел владеть собой и отлично держал себя все время, которое пробыл у императора.
Наполеон подал ему руку – Камерата ее не поцеловал; он только прикоснулся к ней и поклонился. Это удивило императора, однако ему понравилась гордость молодого графа.
– Итак, до свидания, граф, – заключил он разговор. – Когда вы думаете возвратиться на место ваших славных подвигов?
– На другой день после праздника, в котором я буду иметь честь участвовать, – ответил Камерата. – Я надеюсь еще поспеть к штурму Севастополя.
– Желаю вам этого. А пока наслаждайтесь здешней жизнью и почестями, на которые вы имеете полное право.
Уже стало смеркаться, когда принц Камерата отправился к Долорес, чтобы по возвращении в Крым сообщить своему другу достоверные известия о ней, а ей передать сердечный поклон Олимпио.
Воспользуемся этим временем и посмотрим, какие события и перемены произошли в Тюильри и его обитателях.
Людовик Наполеон не знал, что Бачиоки, служивший им обоим за немалое вознаграждение, рассказал Евгении о его свидании с прекрасной сеньорой Долорес. Впрочем, это обстоятельство и не могло сильно ее обеспокоить, так как любовные интриги и бесчисленные ночные приключения Евгении некоторым образом давали ему право не стеснять и себя в этом отношении.
Графиня Монтихо сумела пленить своими прелестями и приковывать к себе внимание Людовика Наполеона до тех пор, пока он, опутанный ее интригами, не предложил ей короны. Достигнув цели и став императрицей, она забыла всю сдержанность и все опасения. Что Евгения никогда страстно не любила невидного собой и уже немощного Людовика Наполеона, очень понятно, тем более, что другие, более красивые мужчины добивались ее расположения, и она была так прелестна, что у нее никогда не было недостатка в обожателях.
Евгения, пленив Людовика Наполеона, так его томила, что он окончательно попал в ее сети и сделал ее императрицей. Но до и после этого брака он имел столько любовных интриг, что им не в чем было упрекать друг друга. Раньше чем прелестная Долорес обратила на себя внимание Людовика Наполеона, тот питал страсть к герцогине Кастильоне и, несмотря на брак с Евгенией, платил дань красоте графини Гардонн, своей давнишней любовнице. Потом он оказывал предпочтение обеим прелестным графиням де Марсо; о Софье Говард и говорить нечего, так как он пользовался ею преимущественно для достижения своих целей.
Маргарита Беланже, письма которой нашли в 1870 году в Тюильри с собственноручной подписью императора: «lettres a garder» замыкала длинный ряд его метресс. Он думал еще когда-нибудь воспользоваться этими письмами.
Тотчас после своего брака с Евгенией Монтихо Людовик Наполеон побудил Софью Говард оставить Париж и поселиться во Флоренции. Но она не могла долго там оставаться. Она была женщиной и никогда не могла забыть любви и тех надежд, которые ее когда-то воодушевляли.
Во время Крымской кампании Софья Говард возвратилась в Париж. Император сделал ее графиней Борегар, подарив ей имение того же имени, лежащее между Парижем и Версалем.
Легко понять, что императрица, следуя своим наклонностям, не должна была особенно воздерживаться, если не хотела отставать от своего супруга, и мы в самом деле увидим на предстоящем придворном празднике, что она не знала никаких пределов в своих сердечных влечениях и предавалась минутным прихотям более чем бы следовало супруге, имеющей хоть малейшее притязание на верность, неразлучную с понятием о супруге.
В это время Евгения боялась Софьи Говард несравненно меньше, чем сеньоры с Вандомской площади, и потому понятно ее желание освободиться от последней, особенно, когда она убедилась в Версале, что Бачиоки не преувеличивал ее достоинств.
Людовик Наполеон не подозревал, что его супруга знает от этого сплетника почти о всех его любовницах – он доверял ему все, а тот при всяком случае изменял ему. Но не только один Бачиоки был дурным и вероломным слугой. Все Тюильрийское общество со всеми доверенными лицами Наполеона состояло из подобных людей.
Один прусский граф, бывший в свите прусского наследного принца и поставленный в необходимость сделать первый визит в Тюильри, выразился про это общество следующим образом: «Дамы все как будто принадлежат к „demimonde“, а мужчины… При виде их у меня невольно появлялась мысль придерживать свой карман или ощупывать бумажник и часы, чтобы убедиться в их существовании».
Во Франции, как в настоящее время в Испании, образованная часть общества решилась держаться вдали от правительства. Она не только не вела никаких отношений с новыми обитателями Тюильрийского дворца, но и даже смотрела с презрением на тех из своей среды, которых переманило туда золото Тюильри.
Об обществе, которое семнадцать лет окружало Наполеона и его супругу в прекрасных залах старинного королевского французского дворца в Париже, говорили следующим образом: «Пусть господин префект Гаусман, эта наполеоновская креатура, вычищает парижские улицы, – на деле оказывается, что сор с улиц поглощен атмосферой салонов и клубов! Если так будет продолжаться, то столица цивилизованного мира приобретет благодаря буйствам черни такую же дурную славу, как какой-либо новый город в Канзасе или поселение на Калифорнийских золотых россыпях».
И этот-то деморализованный, до костей испорченный народ дерзнул в 1870 году начать войну! Конечно, Франция наказана; но пусть она не пренебрежет этим предостережением в будущем.
Но возвратимся к тому вечеру, в который предполагался большой праздник в маршальском зале, куда приглашен был и граф Октавио Д'Онси.