Как тесен мир - Демыкина Галина Александровна. Страница 7
— Нет, спасибо, — почему-то резко, точно как этот Влад, отвечает Саша. С ним часто так — невольно перехватывает чужую интонацию.
Он ловко садится на велосипед.
— Заезжай! — кричит Ада и, наверно, объясняет ушастому Владу, какой это забавный и милый паренек.
Саша только кивает головой — приеду, мол, и на бешеной скорости скрывается за деревьями.
На песчаной дорожке мелькают черные тени липовых веток и листьев, которые сошлись над головой в пристанционной аллее. Хорошо! Не жарко!
Интересно, знает этот тип, кто такой Дос Пассос? Ну и ладно! Зато у него уши торчат и веснушки.
Держитесь, лиственные тени! Быстрей, еще быстрей! А у Сашки нет таких идиотских веснушек, и, оказывается, он умеет здорово рассказывать. А захочет, будет знать все на свете! Сил у него хватит! Вон их сколько — так и гудят!
Глава VII
СЕРГЕЙ СЕРГЕИЧ
Сергей Сергеич возвращался из Москвы. Дачная электричка тащила его мимо съеденных солнцем и пылью полисадов и пристанционных тополей, мимо уродливых старых заводов и новеньких пятиэтажных домов типа стандарт. Еще сегодня он радовался им: они вели его в Москву, где не был столько лет и куда всем друзьям, с которыми переписывался, бросил открытки: еду, мол, ждите! Старые, добрые друзья юности! О них он столько рассказывал Аде, да и теперь, ожидая встречи, — Светлане и Саше. И получались они в его рассказах беззаботными, вооруженными гитарами, этакие весельчаки и каверзники, готовые каждую шутку принять, каждую беду рукой развести. Он и сам понимал, что оно не так уже, не может быть так. И места знакомые — понимал — изменились. Но, живя под Москвой на даче, вблизи театров и музеев столицы, ее биения и света, все ждал, как мальчик, этой встречи с городом, давно оставленным и любимым, оттягивал ее, предвкушал…
А город зарос домами и другими судьбами, чужими для него, и встреча не состоялась. Вот просто не состоялась, и все. Они разминулись на суетных улицах.
Из друзей он застал лишь двоих — остальные разъехались отдыхать. Да и то один из них спешил к семье, на дачу, и предложил встретиться завтра:
— Я не предупредил, будут волноваться, сам понимаешь. А завтра посидим, повспоминаем!..
— Да, да, конечно.
— Ты не обижаешься?
— Что ты!
Чего обижаться? Просто он вовсе не собирался ничего вспоминать, он не ощущал себя в прошлом — есть еще настоящее и будущее…
А зачем же тогда искать друзей из прошлого? Кто знает! Так устроен человек. Он привязан к прожитому, и эти канаты кажутся крепчайшими из всех. А разве время не точит их?
Второй приятель, ставший журналистом, отозвался сразу, встретился охотно, и они ходили по городу и разговаривали пустыми словами.
И никто в этом не был виноват: легко ли нащупать другого человека сквозь несколько десятков лет? Если бы видались почаще, раскусили бы исподволь — кто и что. Да еще получилась такая штука: случайно забрели на ту набережную, где когда-то он встречался с Ольгой, матерью Ады, давно умершей и так никем в душе и не замененной. Вот тут оно и зашевелилось, и заболело, прошлое, и ударило необратимостью. Не нужно оттуда ничего — ни веселья, ни молодости, только это, это!.. И город с его движением и светом вдруг перестал обещать. Просто мелькают машины с чужими людьми, просвечивают сквозь разноцветные ткани в окнах чужие, может быть, совершенно будничные жизни. А ты здесь при чем?
И когда пришла к ногам усталость, он отогнал от сердца жесткое и горькое, что подступило, и вернулся на дачу к брату. Там было несколько любимых страниц, напечатанных в книгах, люди, связанные с ним бытом — общей трапезой, общим потолком и теми взаимными обязательствами, которые вызываются к жизни родством.
У станции, маленькой зеленой станции, с пригорка ему замахала руками Ада. Он так обрадовался ей, ее доброте, которую всегда почти получал, но и всегда ценил, как дар. Рядом с Адой стояла, опустив тоненькие руки, Светлана. И, как всегда при виде ее, им овладели жалость и нежность. Он глядел, как девочки спускались с песчаного откоса: Ада — впереди, Света — неуверенно, держась за Адину руку.
Зато когда спустились, Света бросилась к нему, расцеловала.
И он подумал, что, может, Адина сдержанность — не самое лучшее, что ей досталось от Ольги.
Они шли все трое, старые друзья, и Сергей Сергеич не обмолвился ни словом, что хочет через несколько дней уезжать. В мыслях об этом он пропустил мимо сердца то, что схватили глаза: заплаканное, потерянное Светланино лицо и резкую решительность Ады. И рад был, что Ада тоже, кажется, не заметила его огорченности. Он всегда боялся ее умения слышать без слов.
Однако недалеко от дома Ада остановилась:
— Папка, нам уйти?
И, зная уже, не ждя ответа, взяла Свету под руку и повела к дому.
У него есть Ада. Человек, любимый до боли в сердце, до помутнения в глазах.
Сергей Сергеич сидел на скамейке под сосной, напротив дома, на той самой скамейке, где собирается молодежь. А где они, собственно, сегодня? Что не слышно Сашиной гитары? Внутренняя хрупкость этого паренька, его натянутое в струночку желание видеть, понять, делало его дорогим для Сергея Сергеича.
«Я глупо прожил эти годы, — сказал ему однажды Сашка, забыв, что ему и шестнадцати еще нет. — Не читал почти ничего…» Сергей Сергеич улыбнулся ласково, как всегда, когда думал о таких вот похожих на воронят: глаза открыты и рты тоже — удивление и любопытство. И опять позвали к себе поля, пахнущие хлебами, неподвижная речка, берестяной запах сеней и доверие дружбы, возвышающее ее тепло — все, чем он был жив и счастливо полон эти годы.
Стало совсем темно. У калитки их дома что-то светлое шевельнулось. Сергею Сергеичу давно казалось, что там стоит кто-то. Теперь он разглядел: Светлана.
— Света! — позвал он.
И девочка открыла калитку, шагнула, а потом побежала к нему.
— Ну, чего ты? Что, что с тобой?
И тут Света бросилась к нему, и ручейки слез, остывая, потекли по его шее за воротник.
— Все, все пропало! Сергей Сергеич! Несчастье. У нас такое несчастье!
Он посадил ее на скамейку, постарался понять, о чем она. Но она вся дергалась в плаче, и Сергей Сергеич разобрал только отдельные слова: «Саша», «мальчик», «дед сказал», «не виноват»…
Она захлебывалась, давилась слезами, руки ее сжимались, как в судороге, и такое горе было во всем ее слабом, повисшем, как у подбитого воробья, теле, что Сергей Сергеич, не пытаясь больше что-либо понять, отвел ее домой.
Его удивил строгий вид брата, который встретил их у калитки.
— Я тебе сказал — не показываться в таком виде! — закричал он и схватил ее за руку. — Я сказал тебе — сидеть дома! Чего ты добиваешься? Ты не виновата, понятно? Быстро в кровать! — Потом обернулся к Сергею Сергеичу: — Глупая история… Что? Ты не знаешь? Поверь мне, глупая. И неприятная.