Кыш и Двапортфеля: Повести - Алешковский Юз. Страница 45

ГЛАВА 33

Рано-рано утром Кыш залаял и разбудил меня окончательно. Он просил выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я велел Кышу помолчать и дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома.

— Алёшка!

— Иди сюда! Быстрей!

Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было.

— Послушай, сможешь днём подежурить вместо Верки? А она сбегает пообедать, — спросил Сева.

— Смогу, — ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера.

— А мать тебя отпустит? — спросил Симка.

— А почему же не отпустит? — сказал я уверенно.

— Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, — объяснил Сева. — Ты примерно в час дня сменишь её. Верке инструктировать тебя будет некогда. Так что учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у Павлика перо из хвоста, так сразу фотографируй и убегай. У неё там есть «Зоркий» и вспышка. Понял?

— Понял. А бинокль вы мне дадите? — сказал я.

— Насмотришься в другой раз.

— А вы сами куда идёте? — спросил я.

— Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, — ответил Сева.

Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов. Всё было на месте. И нитки, и оставшиеся два шара.

— Вот так, Кыш, — сказал я, решив убрать шары и нитки. — Зря мы огород городили. Это преступление и так будет раскрытым.

После завтрака мама сказала Анфисе Николаевне:

— Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если написать в «Юный натуралист», как Кыш подружился с кошкой… честное слово, не поверят!

— Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, — сказал я. — И он её не ест вот уже сколько лет.

— Зоопарк — другое дело. Там, возможно, звери дружат от тоски, — объяснила мама.

Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме:

— Вы, наверно, пойдёте гулять? А я возьмусь за обед.

— Но ведь у нас есть обед! — удивилась мама. — И борщ, и котлеты с тушёной капустой. Даже кисель есть!

— Я должна приготовить другой обед, — сказала Анфиса Николаевна.

Мама обиженно промолчала и стала собираться. Тогда Анфиса Николаевна обняла её за плечи и успокоила:

— Марина, вы чудо, а не повариха. Не обижайтесь. Я ничего не могу объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без тушёного мяса… без киселя… Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я вас очень прошу: не возвращайтесь до четырёх часов. Ладно?

— Понимаю… понимаю, — сказала мама.

Но я был уверен, что она ничего не понимает так же, как и я, и по дороге на почту спросил:

— Может, она после войны такая… странная?

— Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю.

— А почему ты сказала, что понимаешь?

— Из чувства такта. Вот почему.

— Что значит «чувство такта»? — спросил я. — Это когда говорят неправду?

— Господи! Почему я не уехала одна в какую-нибудь глушь! Я же имею на это право раз в году! — вместо ответа на мой вопрос с отчаянием воскликнула мама, и я решил её не расспрашивать больше во время отпуска ни о чём.

ГЛАВА 34

У подъезда почты я увидел пойнтера Норда. На нём был новый кожаный ошейник с медными пластинками, и сам Норд выглядел помолодевшим и весёлым. Кыш подошёл, обнюхал этот ошейник и посмотрел на меня:

«Я хочу такой же! Мой — старый и некрасивый!» — означал его взгляд.

— Не завидуй. Зависть — плохое чувство. Так нас учат в школе, — сказал я Кышу. — Стыдно. Сиди здесь и никуда не уходи. И вообще надо уметь носить вещи! Ошейники прямо горят на тебе!

На почте меня сразу окликнул Федя:

— Привет! Вот почитай, что я втолковываю своей жене. — Он протянул мне листок с текстом телеграммы. — Пошлю «молнией».

— «Фантастических обстоятельствах приобрёл пойнтера трёхлетку кличке Норд масти какао крошками снега утки озере наши люблю никогда целую либо семьи Ешкин», — прочитал я медленно вслух и, не поняв конца телеграммы, спросил: — Что значит: «Люблю никогда целую либо семьи»?

— В телеграмме, — объяснил Федя, — особенно в «молнии», слова надо пропускать, экономить денежку. Вот и получится: «Люблю, как никогда. Целую крепче, чем когда-либо, глава семьи Ешкин». Ясно?

— Здорово! — засмеялся я.

К нам подошла мама, получившая денежный перевод с работы, и сказала Феде:

— Здравствуйте! Спасибо! Мы никогда не забудем того, что вы сделали для Кыша и для всех нас. Ведь это я виновата. Я его проспала. Спасибо!

Федя до того засмущался, что как-то весь согнулся и пробормотал:

— Я что… Долго ли умеючи… — и пошёл к окошку телеграфа.

ГЛАВА 35

— Что мы будем делать до четырёх часов? — спросила у меня мама. — Купаться нельзя. Слышишь, море шумит? И холодно. Всё одно к одному! Всё как назло!

— Ну чего уж такого плохого случилось? — сказал я. — Ещё у тебя весь отпуск впереди. И выспалась ты сегодня.

— Первый раз за несколько дней… Поедем на теплоходе в Никитский сад! Прекрасная идея! Там и пообедаем в шашлычной. Едем!

Я обрадовался, потому что мама ещё в Москве много раз рассказывала по фотокарточкам о Никитском саде, где растут тысячи разных деревьев и кустов со всего земного шара, и мне так захотелось увидеть сосну Монтесумы, бамбук, банан, а самое главное — дерево, которое росло ещё до того, как образовался каменный уголь, — гингкго. Название врезалось в мою память, и я иногда повторял его, словно посасывая под нёбом зелёную карамельку: гингкго… гингкго… гингкго… Я даже спорил со Снежкой, что ей никогда не выговорить это слово правильно двадцать раз подряд…

Я обрадовался ещё и поездке на белом теплоходе, но тут же вспомнил, что должен сменить Веру, охранявшую павлина Павлика, и сказал маме:

— Давай поедем в следующий раз. Я боюсь, меня будет подташнивать на море.

— Это верно. И вообще в шторм пароходы не ходят. Я совсем забыла. А в автобусе париться неохота, — согласилась мама.

— И потом, надо бы поехать вместе с папой. Без него неудобно, — сказал я, и мы пошли смотреть Воронцовский дворец.

Во дворце мне больше всего понравились белые львы из каррарского мрамора. Их было шесть. Два спали, два стояли, а два держали лапы на шарах, как будто собирались играть в футбол. И под носом одного спящего льва, назойливо жужжа, как электробритва папы, летал шмель. Кыш несколько раз подпрыгивал и тявкал на шмеля.

Шмель взлетел повыше. Кыш злился сильней и сильней. Я, хохоча, наблюдал за его дуэлью со шмелём, и дело кончилось тем, что шмель ужалил Кыша в нос. Я не заметил, как это произошло, а только увидел, как он взвыл, бросился к клумбе и стал рыть носом землю. И подвыванье его доносилось глухо, как из-под земли.

Мама, слушавшая объяснение экскурсовода, тут же прибежала и с испугом спросила:

— Что с ним? Почему вас нельзя оставить?

— Его укусил шмель.

— А ты где был?

— Здесь.

— Но ты же мог отогнать шмеля!

— Зачем его отгонять? — сказал я. — Шмель летал и никого не трогал. Кыш первый к нему пристал. Вот и получил.

— Товарищи! Это безобразие! — сказал экскурсовод. — Попросите собаку покинуть клумбу!

Экскурсанты засмеялись. Я за ошейник оттащил Кыша от клумбы. Выть он перестал, но, фыркая, отряхивал лапой землю с носа.