Во цвете самых пылких лет - Соколовский Владимир Григорьевич. Страница 19
29
Как солнечно было море! Как чиста была его вода! Каждая девятая волна накрывала берег круче и длиннее, чем восемь предыдущих. Надо было подождать, отдаться на ее волю, и она высоко возносила тебя на своем гребне. Тогда явственнее проступали идущие вдали в надводной дымке торговые и военные корабли.
А после — лечь на горячие камни и смотреть в небо, приставив к глазам ладонь.
Стрекоча несущими винтами, четким строем из-за недальнего мыска выплывали стайки вертолетов с каплевидными локаторными выпуклостями в носовой части и уходили над водой вдаль, за горизонт. Куда они летели? Может быть, залегла, застыла в морской глубине, или даже на грунте, подводная лодка и надо ее отыскать? Молчат винты, тихо в отсеках. Наверху ходят корабли, носятся сторожевые катера, кружат в небе вертолеты. Щупают пучину эхолоты и локаторы. Тише… тише… Вдруг всплеснется на экране крошечный импульс или пискнет наушник акустика, — тогда на воду ляжет буй, и, повинуясь строгой команде, помчатся к этому месту и катера, и корабли, и вертолеты. Капитан прикажет начать всплытие, наверху лодка откроет люки, и моряки вдохнут свежий, чуть пахнущий йодом воздух.
А если лодка — не своя, а чужая, и тревога — не учебная, а настоящая, боевая? Тогда понесутся вниз глубинные бомбы, содрогнется лодочный корпус, схватятся за уши оглушенные люди…
Васька со Славкой как-то не интересовались раньше внешней жизнью морского приграничного города. А сегодня им все было интересно. Почему, не смолкая, звенят над головой турбины и новые и новые следы чертятся высоко в небе — так высоко, что уже не разглядишь и самолета? Зачем вышел в море вон тот большой крейсер с радарами на мачтах? Может быть, он идет в дальний поход? И моряки увидят итальянские оливы, морской порт Неаполь, или пальмы на африканском берегу, или красивых кубинских девушек… И друзья позавидовали морякам и сами захотели стать моряками. Но зачем низко, на высоте всего пятнадцати — двадцати метров, скользит над морем огромный военный транспортный самолет, завывая четырьмя моторами? Никто не знает этого — только те, кто сидит внутри и выполняет свое задание. Ребятам тоже захотелось стремительно стлаться над водой, напряженно вглядываться вдаль, чутко работая рулями, — и они позавидовали летчикам.
— Хоть и суббота, — проворчал Васька, — а, куда ни посмотришь, везде люди работают, только мы тунеядствуем.
— Ну уж — только мы! — с сомнением сказал Славка, окинув взглядом кишащий пляж и бурлящее от купальщиков море.
Но Васька раздражался все больше:
— Потеряли время до обеда! Ходили, какие-то книжки смотрели, с мужиком договаривались. Зачем все это? Лучше бы на базу пошли, поработали это время. За выходной день — двойная оплата! Я думал, Стасик хоть домой на вечер пригласит!
— Что, по шпротам с ананасом соскучился? — усмехнулся Славка.
— Не отказался бы…
«Вот гадство! — подумал Канаев. — Расстонался!..»
Ему вдруг стало скучно. Он поднялся с камней и стал надевать рубашку.
— Ты куда? — всполошился друг.
— Пойду к Мариамке. С ней, пожалуй, интереснее, чем с тобой. Прифэт!
Он ушел, и Васька тоже стал одеваться, обиженный. Ему скучно, видите ли! Ну и ехал бы один. Небось чуть что — первый бежит. А сейчас скучно стало! На развлечения потянуло! Ну и иди, развлекайся, влюбляйся. Без тебя тоже больно не заскучаем!
30
Но первым делом Васька пошел в родную сарайку и поспал на своем лежаке, потому что от солнца и купания голова была тяжелой.
Днем в прокатный пункт никто не пытался проникнуть, ибо, уходя, они вешали на дверь доску с корявыми большими буквами: «Пункт закрыт» — собственноручное произведение дяди Шалико — и приспосабливали старый замок. Этого было достаточно. А ночью скребущиеся в дверь парочки отпугивал тот же грузин свирепым рыком.
Так что Васька, придя «домой», закрыл изнутри дверь, не потревожив ни доски, ни замка, и очень роскошно поспал. Через часик он вышел из сарайки, потягиваясь, и увидал дядю Шалико. Тот сидел на земле, подстелив газетку, и что-то писал в тетрадке. Васька глянул одним глазом — какие-то цифры, формулы…
— Я пришел, тронул дверь — закрыто изнутри. Не стал беспокоить, знал — это или кто-то из вас, или вы оба. Твой друг здесь?
— Не! Ушел гулять. Развлекается, одним словом.
— Любовь?! — глаза дяди Шалико сверкнули. — О!..
«И этот туда же», — подумал Васька.
Он умылся, вернулся в сарайку и вытащил из-под изголовья Славкиного лежака книжку Баратынского.
Помаявшись, он заучил наконец наизусть два стихотворения: «Не растравляй моей души» и «О верь: ты, нежная, дороже славы мне». Повторил несколько раз их про себя и убедился: да, выучил четко. И с этим багажом он отправился гулять в городской парк.
Там было светло, по узким аллеям гуляли люди, на закрытой эстраде играл духовой оркестр. Девушки поглядывали на Ваську, но он стеснялся подойти и заговорить с ними. Плавные, широкие, торжественные мелодии вальсов нравились Ваське, только вот навевали тоску по дому, по мамке, по проклятому Славке, которому, видите ли, скучно с другом…
Скоро оркестр замолк, музыканты ушли, сверкая трубами. Начала работать танцплощадка, и народ потянулся туда. Пошел и Васька. Думал, думал: идти на танцы или нет? — и решил идти. В школе он все-таки танцевал неплохо — авось не опозорится! Да и кому там до него будет дело, в толчее, кто увидит?
Однако купив билет и проникнув на танцплощадку, он почувствовал себя очень одиноко. Там все, похоже, были уже знакомы между собой: разными пляжными, курортными знакомствами, теми, что легко возникают обычно между приезжими людьми в южных городах. Парни и девушки сбивались в стайки, в группки, болтали и смеялись.
Васька высмотрел поначалу более или менее симпатичную девчонку, которая вроде бы была одна, но она ему отказала, и вскоре к ней подошел парень. «Черт!» — злился Васька. Ему хотелось танцевать и дурачиться, как все, а ничего не получалось. В конце концов удалось-таки углядеть длинноносую очкастую девчонку в брюках: она стояла одиноко, никто ее не приглашал, и Васька решился.
И чуть не покаялся: танцевала она весьма неважно, гораздо хуже его. Однако знакомство с кем-то все равно надо было заводить — куда ж деваться, если решился на курортный роман? — и Васька, проводив свою даму после танца, не отошел, а остался рядом и спросил, чопорно поклонившись:
— Как вас зовут, простите? Лично меня Василий.
Она несколько удивилась и помолчала. Затем протянула руку и сказала:
— Муза.
— Интересное имя! — Васька обрадовался, что так быстро нашлась тема для разговора. — Ведь, если я не ошибаюсь, это покровительница стихов и поэтов? А известно ли вам, кстати, такое стихотворение…
— Вы как раз ошибаетесь, — холодно произнесла Муза. — Если уж вы такой знаток, то скажите: кто такая Талия?
Васька глуповато хихикнул. Она поморщилась:
— Это совсем не то, что вы думаете. Талия — тоже муза. Муза комедии. А у поэзии свои музы. Например, Каллиопа — это муза героической песни, а Эвтерпа — покровительница лирики. Значит, музы — это вообще богини искусств, а не только поэзии. Вот мы сейчас находимся среди танцующих, — тоном экскурсовода продолжала девушка. — Следовательно, и нам, и всем здесь присутствующим покровительствует муза Терпсихора, богиня танца.
— Ну уж, ну уж! — усомнился Васька. — Терпсихора — это я слышал. Это когда балет, или классический танец, или ансамбль пляски. А здесь что? — скачут, вопят, балдеют…
— Все равно! И потом, откуда нам знать — может быть, когда мы будем старенькими, эти танцы тоже будут считаться классическими?
Ваське представилась его партнерша старенькой, сгорбленной, с длинноносым подслеповатым личиком, и он из сочувствия к ней круто переменил тему разговора.
— Вы здесь диким образом отдыхаете, Муза? Или по путевке?
— Да, я в санатории. Лечу нервы. Купания и морской воздух удивительно помогают, я поправляюсь на глазах.