Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - Воскресенская Зоя Ивановна. Страница 2

Антошка вступила даже в пионерский хор, который пел в сопровождении оркестра, и теперь ее голос перекликался с кларнетом.

По вечерам, возвращаясь с прогулок, она стала находить у себя на тумбочке то головку подсолнечника с необлетевшими еще лепестками, похожими на солнечные язычки, то горку почти созревших абрикосов, а однажды перепугалась, увидев на кровати большую змею. Девочки рассмеялись — это была безобидная ящерица-желтопузик.

Встретилась Антошка с Витькой лицом к лицу в море, возле самого буйка. Его загорелое лицо, похожее на начищенный медный котелок, вынырнуло совсем близко. «Поплывем!» — с вызовом крикнула она и, миновав буек, поплыла в открытое море с решимостью переплыть его. А Витька вырвался вперед и преградил ей путь. «Возвращайся назад! — крикнул он требовательно. — Дальше не пущу!» Антошка нырнула, и когда всплыла на поверхность, Витька был далеко позади. «Очень прошу, возвращайся назад. Мне надо тебе что-то сказать, очень важное. Вернись!» — кричал он, и Антошка послушалась. «Что ты хочешь мне сказать?» — спросила она. «Скажу, когда выйдешь из воды». — «Ну?» — спросила на берегу Антошка, выжимая косу. «Я хотел сказать, что ты сумасшедшая!»

Антошку проработали на совете отряда и на два дня запретили близко подходить к морю. Она мужественно переносила наказание.

Вечером вышла из палатки. По морю протянулась лунная дорожка, и ей захотелось пробежаться по ней, тронуть ладонью круглое лицо луны.

— Побежим? — неожиданно раздался голос Витьки. Он стоял за абрикосовым деревом.

— Побежим, — согласилась Антошка.

Она рванулась вперед, а Витька свистнул и побежал прочь, к своей палатке…

Накануне отъезда Антошка нашла на своей подушке васильки, завернутые в лист бумаги, вырванный из тетради. На листе большими печатными буквами было начертано: «Извини!» И ничего больше. И Антошка не могла понять, за что она должна извинить Витьку. И почему-то это слово разжалобило ее, она долго и неутешно плакала, но даже Наташе не призналась, чем вызваны эти слезы. Первый раз в жизни она не поведала подружкам свою тайну, и подношение приписала другому мальчишке, чтобы девочки не догадались о Витьке…

И вот последний сбор. Горнист горнит. Отряды строятся. Младшие уже на вокзале. Восьмой отряд идет к автобусам. Чтобы дойти до автобуса, надо топать по лужайке на мост, перекинутый через балку, пересечь сад, подойти к конторе.

На мосту стоит горнист. Изредка он вскидывает горн и горнит: «Прощай, прощай, дружок!»

Антошка идет правофланговой. Как хочется, чтобы горнист перешел на другую сторону моста, не столкнулся бы с ней. Но Витька не двигается с места. Опустив горн, он ищет кого-то глазами. Антошка едва не задела его плечом.

— Прощай, горнист, — прошептала она.

— До свиданья! — так же тихо ответил Витька и, закинув голову, приложил горн к губам и пропел: «Прощай, прощай, дружок!»

ГОД СПУСТЯ

Как давно это было! Целый год прошел с тех пор.

Антошка вздохнула, подложила под локти диванную подушку, удобнее устроилась на подоконнике.

Сегодня, как и в тот день, когда она уезжала в пионерлагерь, моросит дождь. Внизу сквозь сизую дымку пузырится раскрытыми зонтиками набережная. Черные пузыри плывут сплошным потоком: люди на велосипедах под зонтиками едут с работы. Зажатые со всех сторон автомобили вежливо гудят — просят велосипедистов уступить дорогу.

Залив только угадывается по сплошной серой непроглядной пелене дождя и дыма.

И сколько ни лежи на подоконнике, сколько ни смотри — не дождешься, чтобы вдруг очистилась улица и по самой ее середине проехал веселый поезд из автобусов, украшенный флажками, звучащий пионерскими песнями. Милиционер взмахом палочки не прижмет легковые машины к тротуару, не улыбнется, проводив взглядом расплющенные о стекла ребячьи носы.

Ничего этого не дождешься. Потому что здесь нет милиционеров, не ходят пионерские поезда, нет пионерских лагерей, как нет и самих пионеров. Это чужая страна, и называется она Швеция.

Антошка села, обхватила сомкнутыми руками колени. Чудно! Рассказать своим ребятам, так они не поверят: в таком огромном городе всего один дворец, и тот занят королем, и ребята этой страны понятия не имеют, как здорово звучит песня у пионерского костра, взметающего искры до самых вершин деревьев, и не изведали вкуса печеной картошки, пропахшей дымком, и никогда не слышали пионерского горна, который будит по утрам: «Вставай, вставай, дружок!»

Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - i_006.png
Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - i_007.png

А ведь в Москве сейчас на все девять вокзалов шумливыми ручейками стекаются пионерские отряды, и поезда развозят их в самые что ни на есть живописные места страны. По всем железным дорогам изо всех городов бегут, спешат пионерские поезда, и машинист, подъезжая к станции, по старой привычке насвистывает: «Вставай, вставай, дружок!»

Антошка даже тихонько взвыла — до того ей захотелось к ребятам и таким вдруг потерянным счастьем представился ей пионерский отряд, лагерь на Азовском море. Как это она раньше не понимала, что все это было чудо, и как это она могла обрадоваться, когда узнала, что отца ее посылают на работу в Швецию и она вместе с родителями отправится за границу.

Улетали они в марте 1940 года. Москва запомнилась Антошке нарядной, в сияющих снегах. До Швеции летели шесть часов. Летели над Балтийским морем. Оно лежало внизу серое, стылое, придавленное льдами. Гудели моторы, и Антошке чудилось — они пели: «Прощай, прощай, дружок!»

В Стокгольме Антошка с жадным любопытством всматривалась в новый для нее мир. Красивый город, что и говорить, куда ни пойдешь — всегда выйдешь к морю: город расположен на островах, а острова соединены между собой мостами. Был и такой мост, за переход по которому нужно платить деньги. Антошка шагала по нему медленно-медленно и не переставала удивляться, как это мост может принадлежать одному человеку. Ей почему-то представлялось, что на ночь владелец втаскивает мост в огромный сарай и запирает его на большой висячий замок.

И незаметно в обиход вошло новое слово «приватный», что значит частный, негосударственный. А Антошка понимала это слово как «несправедливый».

Были частные парки, стадионы, театры, школы, больницы и даже леса и проезжие дороги. Разве это справедливо? Все в этой стране было ново, интересно и все же несправедливо.

Торговые улицы города были похожи на коммунальные квартиры. Под крышей одного дома множество магазинов. Были магазины большие, в несколько этажей, были и такие, что трем покупателям повернуться негде. И все они зазывали к себе покупателей и хвастались, что в их магазине самые лучшие товары. Зазывали не голосом — это считалось в двадцатом веке неприличным, а яркими световыми фокусами и сказками: «Вы лысый? Это поправимо — употребляйте наш лосьон для ращения волос, и вы обретете пышную шевелюру!», «Мойтесь нашим мылом, и вы станете красивой и загадочной, как кинозвезда Грета Гарбо!», «Только у нас вы можете получить наслаждение от чашки ароматного кофе», «Только в нашем магазине вы можете купить себе элегантный плащ». Антошку возмущало это вранье. В каждом магазине надо было торговаться: выпрашивать, чтобы отдали подешевле. Антошке стыдно было торговаться, она всегда тянула маму за рукав, шептала ей, чтобы она не унижалась, а Елизавета Карповна потом выговаривала, что незачем деньги на ветер бросать, что здесь не Москва и здесь продают «с запросом».

Утром Антошка с опаской ходила в лавочку за продуктами. Утром улицы предоставлялись собакам. Это были не какие-то дворняжки, которые без толку гавкали, бросались на прохожих или старались тяпнуть за колесо велосипеда. Нет, по тротуарам прогуливались благовоспитанные псы с медалями на ошейниках. Зимой их закутывали в суконные попоны, а совсем маленьких собачонок хозяйки носили в меховых муфтах. На рынке для этих собак покупали парную печенку, самое нежное мясное филе, в игрушечных магазинах продавались собачьи игрушки, сделанные из твердой резины: кости с кусочком мяса, кошки, птицы, мячики.