Весна - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 3

Я вздохнул и начал излагать условие: «Купец Никитин продал чиновнику Петрову 2 аршина и 6 вершков сукна синего, а купец Пахомов продал чиновнику Иванову 3 аршина и 5 вершков сукна зеленого…»

Задача была трудная. Но я все объяснил и все правильно написал на доске. Артем Павлович что-то буркнул и уткнулся в журнал. Так он просидел минут пять, потом встрепенулся и поставил мне отметку.

— Гм… Да… Одиннадцать… Можно б и двенадцать, да ростом не вытянул… — пробормотал он.

О такой отметке мы никогда не слыхали. Ребята обалдело смотрели на учителя.

Прозвенел звонок. Артем Павлович с трудом встал и пошел из класса. Но, не дойдя до двери, сильно пошатнулся.

Оставался последний урок — закон божий. Как всегда, батюшка запаздывал. Опять у нас гвалт. Дежурный кричит: «Запишу-у!» Это такое распоряжение инспектора: если учителя в классе нет, то дежурный должен брать на заметку каждого, кто балуется. Но сегодня записывать больше некого: записан уже весь класс.

За окном послышался цокот лошадиных подков о булыжник мостовой и дребезжание извозчичьей пролетки. Мы бросились к окнам. «Едет!.. Едет!.. Едет!..» Цокот и дребезжание оборвались у парадной двери. Из пролетки вылез батюшка, поднял полу рясы и вытащил из кармана штанов кожаное портмоне. «Сейчас начнет торговаться», — захихикали ребята и распахнули рамы окон. Батюшка долго копался в портмоне, потом вынул монету и со вздохом подал извозчику.

— Что это? — нацелился с козел извозчик на монету одним глазом. — Никак, пятак?

— Пятачок, друг, пятачок, — закивал батюшка.

— Что ж это за цена такая?

— А сколько ж тебе, друг?

— Да вы хоть по таксе заплатите, я уж на чай не прошу. Двугривенный с вас.

—. Что ты, что ты! — замахал батюшка на извозчика руками. — С отца-то духовного? Нехорошо, ой, как нехорошо!..

— Да ведь овес-то знаете почем ноне? Кусается.

— Не знаю и знать не хочу! Я овса не ем.

— Это конечно, а лошади как без овса? Без овса животная и ноги задерет.

— Вот пристал! Ну, на тебе еще две копейки — и езжай.

— Да на что мне ваши две копейки! Две копейки — это калеке на паперти, а нам с животиной заплатите за наш труд что следует.

— Ну и труд! Сидишь на козлах да кнутиком помахиваешь. На вот еще копеечку.

— А вы сядьте сами да и помахайте: посмотрим, как она у вас поскачет не жрамши. Не жрамши ей недолго и копыта на сторону откинуть.

Дойдя до десяти копеек, батюшка бросает медяки на сиденье пролетки и скрывается в парадной двери.

— Эх, — почесал возница под шапкой, — знал бы, ни за что не повез! — Он зачмокал на лошадь, та лениво задвигала кривыми ногами.

И вот батюшка в классе. Он ходит от двери к окну, от окна к двери и роговым гребешком расчесывает свои редкие прямые волосы. Снимет двумя пальцами с гребешка рыжий пук, сбросит его на пол и опять расчесывает. И, пока ходит по классу, ругает Толстого:

— Еретик! Ханжа! Укоряет духовных лиц в сребролюбии, в корысти, а сам сидит в роскошном имении. Против святой церкви пошел, бога живого отрицает. Вероотступник! Гореть ему в геенне огненной!

Все время, пока ругает, кривит набок рот. Потом перевязывает волосы черной ленточкой, перебрасывает косичку на спину и садится за стол.

— Тверже учите священное писание, назубок. Встретится вам еретик-толстовец или бунтарь-социалист, начнет свое словоблудие, а вы его текстом, текстом, текстом! От Луки, от Иоанна, от Марка, от Матфея, от всех святых апостолов! Текстом бейте, текстом, текстом, текстом!

Батюшка со свирепым видом тычет кулаком по воздуху, будто бьет кого-то в зубы. Мы смотрим на него со страхом. Он спохватывается, хитро подмигивает нам и затевает шутливый разговор.

— Ну как, Пархоменко, все еще не смыл со щеки чернильное пятно? А пора бы уже, вторую неделю носишь. А ты, Кукушкин, все уминаешь сало с хлебом? Ишь как тебя распирает! Подожди, я наложу на тебя пост. — Конечно, не минует и меня. — Ну, Мимоходен-ко, как дела? Поумнел ты немножко или так дурачком и растешь?

Я встал и некоторое время водил глазами по потолку, будто соображал. Все ждали забавного разговора, приготовились смеяться.

— Не знаю, батюшка, — ответил я озабоченно. — Вам со стороны виднее.

— Ну, а сам как ты думаешь, а?

— Думаю, что так дурачком и расту.

Ответ батюшке очень понравился. Он смеется то тоненько и визгливо, то басовито и с хрипом. Насмеявшись, поднимает рясу, вытаскивает красный клетчатый платок и вытирает глаза.

— Это хорошо, Мимоходенко, что в тебе нег гордыни. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. А все-таки, Мимоходенко, учись усердней, и господь вразумит тебя. Читай почаще слово божье: оно просветляет ум и освежает душу.

— Я и то, батюшка, читаю. Только что ж его читать, если я все равно не понимаю. Вот раскрыл я вчера библию и стал читать «Первую книгу Моисееву» — про сотворение мира и человека. Так усердно читал, что даже выучил наизусть. И ничего не понял.

— Не понял? — сочувственно наклонил батюшка голову.

— Не понял. Вот, например, там говорится, что бог создал свет и отделил свет от тьмы. И назвал свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро. Так прошел первый день. Во второй день бог создал твердь и назвал твердь небом. В третий день бог создал разные растения. И только в четвертый создал солнце, луну и звезды. День — это когда солнце поднимается, ночь — это когда солнце закатится. А тут еще солнце не сотворилось, а уже три дня прошло. Как же это?

Пока я говорил, глаза у батюшки делались все уже и уже. Потом он сразу раскрыл их и сказал:

— Вот и видно, что ты дурак. Если бог создал землю и небо, то почему он не мог сделать такого чуда, чтоб ночь сменялась днем без солнца? Бог все может, все! На то он и всемогущ! Понятно? Не мудрствуй лукаво, а верь. Сказано в писании: «Без веры же невозможно угодить богу».

Тут Илька поднял руку и сказал:

— А я, батюшка, тоже не понимаю. В «Ветхом завете» говорится, что у Адама и Евы было два сына — Каин и Авель. Каин убил Авеля. За это бог ему дал в три шеи. Каин ушел в землю Нод и там женился. На ком же он женился, если на всем свете было только три человека — Адам, Ева и сам Каин?

У батюшки опять рот искривился.

— Вот и еще один дурак! Верить надо, верить, а не рассуждать.

— Я— дурак? — удивился Илька. — Это ж почему?

Мальчишки осмелели и стали наперебой задавать батюшке вопросы. Один спрашивал, на каком языке разговаривал бог с Адамом и Евой — на еврейском или на. церковнославянском; другой интересовался, зачем бог создал блох; третий просил объяснить, за кого бог стоит — за нас или за японцев: если за нас, то почему мы не колошматим японцев, а японцы колошматят нас?

Батюшка каждого называл дураком и велел не рассуждать, а верить и молиться.

Поднялся с места и всегда молчаливый Андрей Кондарев. Он спросил, почему царь не посчитался с заповедью божьей «Не убий» и расстрелял рабочих, когда они пошли ко дворцу просить о своих нуждах. Лицо у батюшки стало багровым. Он подбежал вплотную к Андрею и зашипел:

— Кто тебя подстрекает? Говори сейчас же, кто тебя подстрекает?

Андрей побледнел, но глаз от батюшки не отвел.

— Никто, — сказал он дрожащим голосом, — в Петербурге нашего дядю Тимофея убили. Он шел к царю с иконой божьей матери, и, тетя Даша пишет, пуля попала прямо в икону, а через икону — дяде в сердце.

Батюшка запнулся, но тут же сказал:

— Вот!.. Вот!.. Сама царица небесная направила пулю на виновного!..

Он вернулся к столу, сел и до конца урока говорил, что царь есть божий помазанник, который сам знает о всех нуждах своих верноподданных и печется об их благе, а те, которые подстрекают рабочих, — смутьяны, бунтовщики и враги отечества.

Когда прозвенел звонок, батюшка погрозил мне пальцем и сказал:

Это все пошло от твоих глупых рассуждений о солнце. Весь класс, дурак, взбудоражил!