Лучик и звездолёт - Перфильева Анастасия Витальевна. Страница 17

От волнения мальчик лёг спать взбудораженный.

Мысли прыгали и разбегались. Никак не мог решить, радоваться надо? Горевать?.. А Лера за стенкой в соседней комнате — Сергей Сергеевич уговорил гостей заночевать — спала спокойно, безмятежно.

На следующее утро кофейно-белый «Москвич» уехал с конного завода чуть свет.

Лето было в разгаре.

Лес вокруг завода налился листвой, луга травами, воздух ароматом. Свечки на соснах потемнели и слились с зелёной хвоей. Облака в синем небе стали чётче, вечера длиннели — шла середина июля.

К концу месяца Сергей Сергеевич поджидал из города жену на отдых. Лёня и Катя за отличные отметки получили от родителей премии — туристские путёвки.

А Женя выгорел от солнца, облупился, стал белёсый, смуглый… Отец давно уже разрешил ему бегать босиком. Легко сказать — бегай! Первые дни каждый камень, сучок, щепка заставляли вскрикивать, поджимать ступни. Но привык быстро. Кожа загрубела, ошершавела, как наждачная бумага.

Стремительно уплывал, тускнел в Женином воображении образ золотовласой надменной Леры с зелёными глазами. А вот к мысли, что Лучика решено продать в цирк, Женя привык. И когда Федотыч говорил:

— Оно, конечно, рысаку в цирк не вполне соответствует. Да, видно, планида у ненаглядного твоего такая…

— Что такое планида? — спрашивал с любопытством.

— Судьба. — Старый конюх качал головой, цокал языком. — На ипподроме стоящий приз вряд ли возьмёт — жидковат. А в цирке кто знает? Понятие у него богатое. Слово скажу — так глазами и стрижёт.

Женю задело: жидковат! Вовсе Лучик не жидкий. Другие жеребята в табуне были, правда, крепче, крупнее. О двухлетках и говорить нечего — те, как на подбор, все до одного плечистые, сильные.

Из двухлеток по-прежнему Ураган владел Жениным сердцем. Он был как снежный вихрь, как смерч, когда мчался, запряжённый в качалку, на тренировках по зелёному заводскому ипподрому…

Третьим любимцем оставался у Жени Гордый. Тёмно-серый, поджарый, стройный.

Сергей Сергеевич только что вернулся с завода. Женя облил его в сарайчике колодезной водой; отец отфыркивался, как купающийся конь.

Пообедали, уселись в комнате попрохладнее. Женя на подоконнике мастерил из дубовой ветки лук.

— Жукаран, — сказал Сергей Сергеевич, — сегодня Илья Ильич сделал заманчивое предложение. На той неделе мы отправляем в Москву Урагана, Янтарную и Колосника. Лошадей, естественно, поездом; Илья Ильич поедет тоже, машиной. Ты, вероятно, слышал, у него дочь — наездница московского ипподрома? Так вот, он предлагает взять тебя с собой. Взглянуть на столицу, на то, как работают наши питомцы…

Женя бросил лук, слушал отца, боясь пропустить слово.

— Давай-ка, братец, сядем и напишем матери письмо. Вдруг разрешит? К её приезду как раз обернёшься. В Москве Илья Ильич сообразит тебе новую экипировку, а то срам, как ты здесь у меня обносился. Езжай на недельку, а? Если хочешь, конечно.

— Хочу! — завопил Женя. — Ура! Хочу!..

От свалившейся радости ему сразу вдруг живо, непреодолимо вспомнился знаете кто? Не Лера с её красными тапочками и брючками, а Иринка! Эх, Иринку бы тоже в Москву прихватить…

Женя кинулся на шею отцу.

И в результате решено было писать в город не одной Евгении Андреевне — Ивану Васильевичу Лузгину тоже. Может, и снарядит следом за Женей дочку? Только добраться ей как? А жить-то можно всем у Ильи Ильича.

Пришла «та» неделя.

На рассвете из заводской конюшни двухлеток вывели Урагана, Колосника и Янтарную.

Янтарная была и впрямь как янтарь: светло-гнедая, с лоснящейся, в золотых отливах, шерстью, с рыжеватой гривой, чёлкой, хвостом. Колосник — вороной, крепкий, мускулистый, и — нарядный, светло-серый сияющий Ураган.

От гаража подошли, развернулись два грузовика с высокими бортами. В кузова была набросана солома. Откинули задние стенки. Как лошадям подняться в машину? Человек может и с колеса; кто ловчее, тот на руках подтянется, перемахнёт борт. А лошадь?

На землю положили что-то вроде трапа или сходен. Подняли один край в кузов. Но — высоко! Первым пустили Колосника. Конь попятился, не пошёл на сходни, как ни понукали. Янтарная заржала, встревожившись, тоже не пошла. Ураган тронулся было, стукнул по сходням раза два копытами и повернул обратно. Тоже задача!

И тут, к удивлению Жени, вдруг появились из рабочей конюшни Василий с Васькой.

Васька шагал лениво, покачиваясь, будто спросонок. Не торопясь, спокойно, как к себе в конюшню, затопал по сходням наверх и встал в кузове у борта, помаргивая белыми, выцветшими ресницами.

— Папа, вот умный, не побоялся ни крошки! — шепнул отцу восхищённый Женя.

Следом за Васькой в одну машину пошли и рысаки, Ураган с Колосником. А во вторую он так же уверенно ввёл Янтарную.

— Васька… Васька что же? Разве тоже с нами в Москву едет? — заволновался Женя, видя, что старого коня и не подумали спускать из кузова обратно; подняли, захлопнули в машинах стенки, сбросили сходни. Лишь четыре конские головы с насторожёнными ушами и глазами выглядывали из-за бортов.

— Ещё ведь на поезд в вагон вводить придётся, — объяснил Сергей Сергеевич. — Васька в заводе давно поводырём работает. Специалист, молодчага! Он всех трёх и в вагон упрячет… Ну, Жукаран, и нам с тобой время двигаться. До Воронков я вас провожу, коней отгрузим, вы с Ильёй Ильичом — машиной к шоссе, они — поездом в путь-дорожку, а мы с Васькой — домой по-стариковски, — рассмеялся он.

Странно было Жене, сидя рядом с Ильёй Ильичом в его зелёной «Волге», смотреть на колыхавшиеся впереди грузовики с высокими бортами, на четыре головы — белую, чёрную, золотисто-коричневую и сивую Васькину. Наверно, умные животные, все, кроме Васьки, прощались сейчас со смолистым лесным воздухом, привольными пастбищами, с родными светлыми конюшнями?..

Воронки среди загустевшего леса стали незаметными. Начальник станции был предупреждён, что сегодня будут грузить груз необычный: встретил всей семьёй, с женой и детишками. Коней тем же чередом свели с машин, дали попастись, пока подойдёт поезд.

А он уже громыхал за лесом.

С завода приехали вместе с лошадьми два конюха. Товарный состав остановился. Один из вагонов был открыт, двери раздвинуты. Конюхи проворно накидали в него соломы, сена, забросили мешки с овсом, вёдра.

Сергей Сергеевич с Ильёй Ильичом командовали. Из вагона сбросили сходни, и Васька, не моргнув, бодро пошёл по ним.

Заупрямился на этот раз только Ураган. Новые ли запахи его взволновали — железа, шлака, мазута, — странен ли был и чужд вид громадного состава со сцепленными платформами, на которых гнали в столицу тёс, уголь, какие-то закутанные машины…

Ещё раз оглянул Ураган агатовыми глазами лес, стоявших у платформы людей. Поднял морду и заржал, прощаясь, так могуче, что Женя не выдержал, крикнул:

— Мы тоже с тобой! Мы тоже едем, Ураган, не бойся…

И конь точно понял: тряхнул серебряной гривой, решился. Конюхи провозились в вагоне минуту-другую. Один остался с лошадьми, второй вывел и спустил Ваську. Убрали сходни. Сергей Сергеевич поднял руку — дверь вагона сдвинулась. Начальник станции побежал давать отправление. И тихо, без шума, лишь залязгали буфера, поезд тронулся.

А ещё через десять минут пошла и «Волга».

Илья Ильич сидел за рулём, Сергей Сергеевич кричал что-то сыну. Оставшийся у грузовика Васька подмигивал выцветшими глазами: возвращайся, мол, покатаю снова.

Всё. Поехали!

Любопытно устроено на свете.

В тот же день Иван Васильевич Лузгин в своём городе провожал на речной вокзал Александру Петровну и вернувшуюся из лагеря Иринку. За поездку в Москву на этот раз горячо ратовала старушка — очень ей хотелось, раз выпал случай, посмотреть столицу. Иринка прямо зашлась от восторга, когда отец согласился отпустить обеих. Ехать решили водой, по реке, — время позволяло.