Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор. Страница 17

— А ну, заткни глотку, гада, или я ее сам заткну! — в бешенстве проговорил Бубнов, выхватывая маузер.

Из толпы вышагнул Неборак. Тихо и спокойно произнес:

— Спрячь. Вынимай не своих бить — врагов. Не так, как этот,— кивнул на Акима.

Сбоку раздался раздраженный голос бровастого:

— Ишо один учитель выискался! Што он, Бубнов-то, ребятенок, чтобы учить его? Командир! Знает, што делает!

— Верно,— нестройно поддержали бровастого макаровские.— Правильно! И нечего тут указы указывать. Говори, Егор Егорыч, што с Акимом делать?

Ответил Неборак все так же тихо, твердо:

— Судить народом будем. Как общество решит, так и сделаем: помилуем так помилуем, нет — расстреляем. Чтоб другим неповадно было... Обленились, разболтались: карты, пьянки, драки. Теперь убийство. От безделья. Не отряд — шайка. Скоро грабить начнем.

— Это ты в кого камни кидаешь? — угрожающе спросил Бубнов.— Ты, Неборак, осторожнее в словах будь, кабы худого не получилось.

— Ты меня не пугай. У самого есть чем пугнуть. А с дела нас не сбивай: распорядись судить Стогова. Такое нельзя прощать.

Бубнов трудно перевел дыхание. Поослабили мышцы мужики: боялись, как бы перепалка в серьезное дело не перекинулась.

— Вот что,— резко бросил Бубнов,— слушай, мужики, мое решение: судить не будем Акима. А пусть он своею кровью в боях смоет позор... Не густо людей у нас, чтобы по двое в день убивать. Верно?

Первым радостно гаркнул Кешка:

— Верно! Верно, Егорыч!

— Верно! — прохрипели макаровские. Зато остальные промолчали. А Колька Бастрыгин крикнул:

— А мы не согласны!

Бубнов круто повернулся:

— Кто такие?

— Мы! — И Бастрыгин провел рукой по своей стороне круга.— Правильно, Неборак?

— Правильно. Против общества не дело идти, Бубнов.

Бубнов захохотал:

— Это вы-то общество? — И уже в другую сторону: — Развязывай Стогова.

Двое куликовских, что держали Акима, неохотно распутали веревки. И когда руки у Акима освободились, один из них наотмашь хлестанул его по лицу, прошипел:

— Прочь, гнида...

Макаровские засуетились, чтобы заступиться, да Бубнов остановил:

— Довольно! Кончай базар.

Неспокойным в этот вечер был лагерь. Не спали долго: все были взволнованы, возбуждены, обсуждали происшествие. Бастрыгин говорил:

— Верно ты сказал, Неборак, не то еще будет, если не уберемся отсюда. Ты погляди: почти через день ходят тайком в Макарово, тащат оттуда самогон, жратву. Едят, пьют да отсыпаются.

— И Бубнов с ними заодно,— произнес пожилой устьмосихинец.— Сегодня откуда-то прикатил пьяный.

— Уходить надо, братцы,— произнес Бастрыгин.— Стыдоба берет: сидим, как зайцы, а в селах стон да слезы. Сходил бы ты, Неборак, к Бубнову, поговорил: то да се, выходить, мол, надо.

И Артемка просит:

— Сходи, Неборак...

Ох, надоело Артемке в лесу, а сегодня и робость взяла: страшно так жить. Передраться, перестреляться можно. Все злые, того и гляди сцепятся.

Неборак молчит, слушает. Молчит долго, потом отрывисто:

— Поглядим. Дело серьезное. Наспех тоже решать нельзя... А к Бубнову схожу.

Утром за стоянкой между двух огромных сосен похоронили убитого.

Два дня Аким где-то скрывался, на третий заявился.

Жизнь снова начала входить в свою обычную колею. Да вдруг Артемке радость — Илья Суховерхов неожиданно явился в отряд, усталый, худой и еще сильнее обросший. На плече у него висел новенький карабин, а на поясе — патронташ и две гранаты.

Артемка как увидел его, бросился, будто к родному. Дядя Илья крепко обнял Артемку:

— А ты, брат, как очутился здесь?

Артемка торопливо рассказал. Суховерхов с удивлением оглядел Артемку.

— Отчаянный же  ты!   Значит,  вместе  воевать  будем?

Артемка кивнул:

— Вместе.— И, не вытерпев, спросил: —Где вы такое оружие добыли?

Суховерхов немногословно рассказал:

— Был в партизанском отряде, колчаков били. Крепко били. А позавчера и нам попало. Разгромили каратели нас. Многих убили, остальные разбежались.— Помолчал, тяжело задумавшись, потом добавил: — Прямо на засаду напоролись... А оружие, Артем, в боях добыто.

Закрутил Суховерхов толстую самокрутку, затянулся несколько раз подряд, спросил дрогнувшим голосом:

— Не слыхал, Артем, как мои?

— Не слыхал...

Помутнели глаза у мужика, заслонил их коричневой корявой ладонью, произнес глухо:

— Ишь, дым какой едучий... В глаза зашел...— А потом уж, украдкой смахнув слезу, сказал:—Да, брат, нелегко нам с тобой...

С этого дня Артемка не расставался с Суховерховым: ели из одного котелка, спали на одной подстилке. Сдружился Суховерхов и с Небораком. Тоже все время вместе, часто о чем-то разговаривают вполголоса, иногда спорят.

Вскоре весь лагерь облетела новость — отряд выходит в степь. Бубнов речь произнес перед мужиками. Она была короткой:

— Хватит в норах жить. Идем на Сосновку. Пусть теперь враги по лесам сидят, мы — в избах. Будем сытые да на перинах возлеживать. Так, мужики, говорю?

— Так,— нестройно прозвучал ответ.

— Конешно... Если они нам вперед рыла не начешут...

Какие могут быть сомнения? Артемка твердо верит: побьют они беляков. Хоть сколь их будет — побьют. Скорей бы завтра, скорей бы в поход!

7

В Сосновку отряд не попал, как загадывал Бубнов, а очутился в захудалой и убогой, дворов в тридцать, деревушке, заброшенной в глухой степи, далеко от больших дорог.

Жители испуганно глядели из окон, из-за заборов на влетевший отряд: кто такие, зачем ворвались к ним на взмыленных лошадях, пыльные, обросшие, обтрепанные?

Возле большой пятистенной избы Бубнов остановился, крикнул:

— Отдыхать!

Он был грязный и злой. Его красное от жары лицо было испещрено потеками пота, ко лбу прилипла тонкая прядь волос, которую он безуспешно пытался убрать.

— Где Кешка? Хомутова ко мне!

Артемка заметил, как на скулах у Бубнова заходили желваки, а глаза стали узкими, словно щелочки. Подбежал запыхавшийся Кешка.

— Звали, Егор Егорыч? — услужливо спросил он. Бубнов тяжело уставился своими щелочками в побледневшее вдруг лицо Кешки.

— Звал...— тихо сказал Бубнов, но тут же рявкнул так, что даже Артемка вздрогнул: — Звал, звал, дрянь ты этакая! — И неожиданно схватил Кешку одной рукой за ворот, другой стал бить по лицу, приговаривая сквозь зубы: — Звал, звал!..

Кешкина голова заболталась из стороны в сторону, как подсолнух на ветру. Он едва успевал спрашивать:

— За што? За што?

Но в ответ получал лишь удары. Наконец Кешка заплакал, тонко, протяжно.

— Не буду, не буду, Егор Егорыч... Прости.

— Ага,— выкрикнул Бубнов,— понял за што? — И, еще раз двинув его прямо в зубы, выпустил.— Иди, да впредь как следует исполняй свое дело. Провинишься — расстреляю.

Кешка бросился к своей повозке.

— Ну что, получил награду? — засмеялся Колька Бастрыгин.— Знаменитый разведчик!

Улыбнулся и Артемка. Впервые за несколько часов. Да, крепко подвел Кешка отряд, едва выбрались из переделки. Артемка уже думал, что пропали, и — что скрывать — здорово перетрусил.

А ведь как хорошо и весело начал он этот поход! Как рвался в бой с беляками!

Сниматься из лагеря стали рано, только-только засветлела узкая полоска над бором. Мужики собрали свой немудрящий скарб, запрягли коней, и вот отряд уже двинулся через бор к степи по неровной извилистой дороге. Одни шли за подводами, другие ехали, изредка перебрасываясь словами. Артемка отказался сесть в телегу. Довольно, насиделся! У него хватит сил дойти не только до какой-то Сосновки, но и до самого Тюменцева.

К восходу выбрались из лесу: перед глазами открылась необозримая степь, залитая ярким утренним солнцем. Бубнов остановил отряд, подозвал Кешку:

— Бери коня и слетай в Сосновку, разведай, что и как. А мы помаленьку пойдем вперед. Живо!