Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор. Страница 42

Артемка низко согнулся, побежал к военфельдшеру. Тот с трудом пытался поднять тяжелораненого. Артемка вовремя подхватил его, и они потащили партизана в крайнюю избу, куда Наумыч перенес свой лазарет на время боя. Он остался осматривать раненого, а Артемка, смахнув пот, бросился обратно, пополз по цепи.

— Раненые есть?

Они были, но такие, что сами уползали на перевязку. Только один пожилой мужик взглянул просительно на Артемку :

— Помоги, сынок...

А бой не утихал. Он стал еще яростней. Только вот со стороны партизан выстрелы раздавались все реже. Кончались патроны, и каждый приберегал для крайнего случая обойму-другую. Послышались глухие, злобноватые голоса:

— Патронов нет!

— Чего пулемет молчит? Позаснули там, что ли?

Лицо у Колядо как из камня, неподвижное, жесткое. Только глаза медленно и остро скользят по залегшим белополякам. Он молчит. Ждет чего-то. Спокойно, расчетливо.

Легионеры, почувствовав, что огонь ослаб, снова бросились в атаку. И в ту же минуту из-за холмов вынеслась партизанская конница.

Колядо встал, стремительный, легкий, распрямился, выхватив маузер.

— Хлопцы, вперед! — раздался его могучий голос.— За Советску власть! Ура!

— Ура!!! — прокатилось из конца в конец по цепи. Партизаны поднимались и бросались навстречу врагу.

Сошлись, как два шквала, сошлись, ударились друг о друга и смешались в яростной схватке. А с фланга уже врубилась конница. Дрогнули легионеры, погнулись под мужицкой силой — попятились назад. Потом побежали. Офицеры срывали голоса, останавливая солдат, но было поздно.

Победа, казалось, была полной. Враг, оставив до сотни убитых, массу оружия, уходил в голую степь. Да вдруг из-за холмиков высыпала белопольская конница.

Растерялись партизаны: кто стал отстреливаться, а кто побежал к селу. Поздно заметил опасность и партизанский эскадрон: не смог перестроиться для отражения атаки.

Легли бы, пожалуй, красные орлы под небольшим степным селом, легли бы поголовно, да пыл белопольской конницы срезал несколькими длинными, в полную ленту, очередями пулеметчик Афонька Кудряшов со своим вторым номером Антошкой Васюковым.

Захлебнулась атака на полпути. Ушли легионеры за холмики под прикрытие пушек.

Не успели партизаны прийти в себя, снова занять позиции, начался артиллерийский обстрел.

Колядо, не обращая внимания на близкие разрывы, сидел на бровке окопчика, торопливо курил.

Подбежал Неборак:

— Ну, кажется, одну отбили...

— И другу, если придется, отобьем. Только вряд ли они сунутся сейчас. Разве шо к вечеру, когда мы уйдем... Артемка, скажи интенданту, дядьке Опанасу, нехай кличет свою команду и быстро соберет в степи оружие и патроны...— А через минуту кричал уже кому-то другому: —Ротных ко мне... Костика.

Прошло полчаса, минул час, а наступление белополяков не возобновлялось. Колядо оказался прав. Приказал командирам :

— Сворачивайтесь. Быстро. Уходить в Мезенцево будем. К Громову — связного. А ты, Костик, бери своих орлов, все дороги осмотри, все колки-закоулки обшарь до самой Мезенцевой. Чуть шо — дай знать.

Разведчики проехали уже полпути, но степь была спокойной и пустынной. Артемка не пропускал ни единого реденького колка, если даже он находился далеко в стороне. Отрывался от группы и скакал туда, обшаривая каждый кустик.

К закату выбрались к пашням и заимкам Мезенцева. Остановились решить, что делать: или с ходу всем въехать в село, или сначала кому-нибудь одному сходить разузнать, что и как.

Спешились. Артемка прохаживался, разминая уставшие мышцы. Он полной грудью вдыхал чистый, настоенный запахом увядающих трав воздух, с удовольствием осматривал уже убранные хлебные поля, торчащие кое-где скирды да пустующие теперь избушки. До боли знакомым и родным веяло от всего этого: и от сжатых полей, и от предвечерней тишины, и от этих разбросанных заимок-избушек. Помнит Артемка, хорошо помнит, как втроем они — мама, тятька и он — каждый год весной и осенью выезжали на точно такую же заимку, в свою избушку. Здесь жили до тех пор, пока не вспашут землю и не посеют пшеницу или не уберут в скирды хлеб. И не было для Артемки ничего лучшего, как жить далеко от дома, в степи, есть пахнущий кулеш и щи с кусками свиного сала... Как давно это было!..

Артемка медленно приблизился к одной из избушек, хотел открыть дверь, да испуганно отдернул руку — загремело там что-то и будто быстрые шаги протопали.

— Костя, кто-то есть в избушке!..

Разведчики окружили землянку.

— Эй, кто там? Выходи!

Тихо. Никто не появлялся, не отвечал. Подождали, прислушиваясь. Костя рассердился:

— Выходи, не то худо будет!

Дверь медленно отворилась, из землянки вышел насмерть испуганный тщедушный мужик в рваном шабуре.

— Ты что здесь делаешь? От кого скрываешься? Но   мужик   только   беззвучно шевелил посинелыми губами.

— Ты что, немой?

Мужик отрицательно покачал головой и внезапно упал на колени.

— Смилуйтесь, робята, не погубите...

Костя опешил:

— Никак, с ума спятил? Мы не собираемся губить тебя... Украл что-нибудь или убил кого?

— Боже упаси и избавь! — вдруг вскрикнул мужик.— Ни в чем я не виноватый!..

— Тогда чего же милости просишь? Вставай, я тебе не икона.

Мужик робко поднялся, обреченно ожидая дальнейшего.

— Ты из Мезенцевой?

— Из   Мезенцевой,  человек  хороший, из Мезенцевой...

— Беляки там есть?

— Нету. Нетути беляков, человек хороший,— захлебываясь скороговоркой, ответил мужик.— Одне партизаны, добрые хлопцы...

— Партизаны? — обрадовался Костя.— Не знаешь, чей отряд?

— Не знаю, человек хороший... Партизаны. Добрые такие хлопцы...

Костя подозрительно посмотрел на мужика: что-то юлит он, что-то скрывает. Ишь, глаза как бегают от одного разведчика к другому, будто ждет удара. Неспроста, видать, боится их, партизан. А что Костя и ребята — партизаны, сразу видно по лентам, что алели у каждого на шапках.

— Что-то, дядя, ты мне не нравишься, не иначе, хитришь.

Мужик снова бросился на колени:

— Правду говорю, как на духу... Партизаны... Смилуйтесь...

Тут уж два разведчика не вытерпели, подхватили мужичонку под руки, легко поставили на ноги.

— Еще раз кинешься на колени — по шее получишь,— пообещал Иван Бушуев.— Ты толком все рассказывай, а не завинчивай нам мозги.

— Я как на духу... Правду баю... Партизаны... Примчались и ну всяких там большаков стрелять... Избы их жечь... Славные такие хлопцы...

У Кости от возмущения щеки вспыхнули.

— Ты кто: дурак или гад? Ты что на партизан брешешь? Да разве партизаны — бандиты? Партизаны сами большевики да сочувствующие им! Чего же ты плетешь, да еще хвалишь: «добрые хлопцы», «славные робята!»

Наконец в глазах мужика появилось какое-то осмысленное выражение, он открыл рот, постоял так и неожиданно заплакал, укрыв лицо грязными жесткими ладонями.

— Простите, робята... Простите... С перепугу...— выдавливал он.— Совсем свихнулся... И вас было принял за тех...

Он немного успокоился, рассказал.

Два дня назад, утром, влетел в село конный отряд. Сельчане выбежали встречать — думали, партизаны, потому что все были одеты в крестьянское, а те вдруг принялись грабить, сечь, издеваться, сожгли несколько изб, расстреляли пятерых мужиков.

— Ушли они, проклятые, или нет — не ведаю. Как убежал, так два дня и не вылазил с заимки„. Вас увидел — испужался. Думал, те разыскивают...

Появились еще двое крестьян, потом несколько плачущих женщин с малыми детьми. Они дополнили рассказ подробностями, от которых у разведчиков мурашки забегали по спинам.

— Ну, хлопцы,— обратился Костя к разведчикам,— надо пробраться в село и узнать все до точности.

Артемка сразу встрепенулся:

— Я схожу. Мне легше...

Костя минуту подумал, потом решительно:

— Хорошо, Космач. Иди. Будь осторожен...

Артемка снял кожанку, под рубаху, как в прежние времена, пристегнул браунинг и быстро пошел к селу. До Мезенцевой было полторы-две версты. Это — степью. А если идти речкой, все три. Артемка пошел берегом. Это была родная Черемшанка, только здесь поуже да поторопливей, чем в Тюменцеве.