Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор. Страница 48

Настенька, которая сидела молча и только глаза переводила с одного на другого, встрепенулась:

— Кто покрутится?

— Ну, эти... враги всякие.

Настенька качнула головой:

— А наши, сельские, где потом хлеб молоть будут?

Спирька растерянно глянул на Настеньку:

— Мельница-то купецкая? А мы против богатеев, значит...

Но Пронька перебил Спирьку:

— Слушай, ты, лучше помолчи, коли голова не работает.

Спирька обидчиво засопел, отвернулся к окну. А Настенька, вспугнутая такими страшными разговорами, заговорила вдруг торопливо, горячо:

— Ребята, не надо бы... Что мы сможем сделать? А солдаты поймают — убьют. Да и Тема больной еще, слабый... Не надо.

Пронька грозно глянул на Настеньку:

— Как это не надо? Наоборот даже, надо! Верно, Артемка?

Артемка не ответил, потому что Настенька, встав, заявила :

— Ты у него не спрашивай! Ему не до того. И сам утихомирься. Дело-то не шуточное: взять и убить человека. — И повернула к Артемке тревожные глаза: — Не слушай его, Тема. У Проньки вечно в голове вихрит.

Артемка засмеялся:

— Ты не пугайся. Я почти здоров. А Пронька дело говорит. Не будем же мы сидеть, как мыши, когда беляки на наших прут. Нельзя. Спросит Колядо: «Чем вы, хлопцы, помогли нам в трудный час?» А мы что скажем? Нет. Надо помогать нашим.

Настенька вздохнула. Смелый он, Артемка. Серьезный. Не похожий ни на Проньку, ни на Спирьку. Никого, пожалуй, не боится. Вспомнила тот день, когда с боем вошел Артемкин отряд «Красных орлов» в Тюменцево, когда впервые увидела Артемку в кожанке, в папахе с красной лентой, с оружием. Она и растерялась и обрадовалась тогда — очень незнакомым и важным показался он Настеньке.

А когда командир Колядо при всем народе, что собрался в избе Каревых, обнял Артемку, радость жаром обдала, а в сердце появилась такая гордость, будто не Артемку, а ее похвалил командир за боевые подвиги. Значит, Артемка в самом деле храбрый и сильный. Смелее всех. Даже Проньки.

Смотрит Настенька на Артемку, на его белесую голову, на нос-лапоток и глаза становятся ласковыми, теплыми.

— ...Так и решим,— доносится до Настеньки Артемкин голос.

А что ребята решили, она прослушала. Улыбнулась, спокойно подумала: «Коли взялся Тема за дело — все будет хорошо. Военный он».

Спирька собрался уходить. Встала и Настенька. Артемка подошел к ней.

— Позови бабушку. Пусть придет. Соскучился...— И к Проньке:—Ты, Пронька, не беспокойся — никто не заметит. Ночью Настенька приведет ее. А?

Настенька, пряча глаза, отвернулась к окну. А Пронька лихорадочно думал, что же ответить Артемке. Пока думал, вклинился Спирька:

— Какую бабушку?

— Вот здорово! Мою!

— Да ты что? Ведь ее зарубили каратели.

Сказал и осекся, увидев страшное Пронькино лицо, холодные глаза Настеньки и окаменевшего Артемку.

— Я... Ты...— залепетал Спирька, поняв, что он наделал.— Я думал, что ты знаешь.... Я не хотел... Вот крест святой — не хотел... Я, Артемка, не знал...

— Пошел отсюда! — заорал Пронька.— Убью!

Спирьку словно сквозняком выкинуло из избы.

Артемка тяжело сел на лавку. Настенька рядом, говорила что-то успокаивающее, но он ничего не слышал: неожиданное горе оглушило, захлестнуло, словно удавкой. Молчаливый, недвижный, он долго сидел так, потом встал, глухо сказал Проньке:

— Достань браунинг.

Пронька сунул руку в небольшую отдушину в углу пола, вынул сверток.

Артемка развернул его, в руке зеркалом блеснул браунинг. Заметил беспокойный вопросительный взгляд Настеньки.

— Не беспокойся, все будет как надо.

До самого вечера просидели ребята, хмурые, сосредоточенные, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.

Утром Пронька отправился к центру села поразузнать новости. Проходя мимо филимоновского дома, увидел Мотьку. Тот сам с собой играл в бабки.

— Здорев, Матюша! Что — краснопузых обыгрываешь?

Мотька не заметил ехидства, обрадовался:

— А, Проня! Постой-ка, что спрошу.

Мотька подбежал, уставился в Проньку с каким-то непонятным жадным любопытством:

— Пронь, неужто энто правда?

— Что, Матюша?

— Неужто всамделе Артемка Карев у тебя хоронится?

Все, что угодно, но такого вопроса Пронька не ожидал.

От него он качнулся, будто получил удар обухом по голове.

— От-куда в-взял т-такое?

— Ванька Гнутый утресь сказал. Говорит: «Дай бабок тридцать штук, тайну скажу». Я дал, он и рассказал. Будто Спирька Гусь сам его видел, яйца, мол, передавал ему. Сорок штук...— И потом сипло, с придыхом: — Живет, да? Ранетый?

— Брехня, брехня это! — закричал Пронька.— Покажу я этому Гнутому твоему! И Спирьке! Ишь, чего навыдумывали, сволочи.— А у самого сердце льдом занялось, во рту пересохло.— Я его, краснопузого, коли попался бы, разом свел в дежурку...

— Вот и я говорю Кеше Хомутову...

— Какому еще Кеше?

— Знакомый у меня есть. Во парень! — И Мотька выставил большой грязный палец.— Он у Бубнова в отряде... Вот я и говорю Кеше: «Брехня. Проня не такой! Он свой».

— А Кешка твой тоже поверил?

— Поверил. Грит: знаю я такого подлеца, счас же разузнаю...

Проньке стало совсем худо.

— Ну дураки... Наболтали напраслины, а меня теперь возьмут за воротник...

— Я заступлюся, Проня. Ты не бойся. Я так, и сказал: «Брехня. Проня не такой. Он свой...»

— А где Кешка-то теперь?

— К Бубнову побег, должно. Одному, грит, несподручно. Спрашивал, есть ли оружие у Артемки. Я говорю: с наганом ходит.

Медлить было нельзя. Пронька, чтобы обмануть Мотьку, огорченно вздохнул, махнул рукой и, будто сильно обидевшись, пошел обратно. Но только зашел за угол, бросился бежать. Влетел в избу, сразу к тете:

— Где Артемка?

Тетя передернулась вся:

— Ой, господи, перепугал ажно! Спит он, зачем кричишь?

Пронька на печь.

— Артемка, вставай, скорей вставай!

Тот, вздрогнув, проснулся.

— Скорей. Прятаться надо. Узнали про тебя... Может, вот-вот придут. Кешка какой-то... Не тот ли, что ранил тебя?

Сон как рукой сняло. Артемка засуетился, сунул браунинг в карман, с трудом слез с печи.

— Куда идти?

— В сараюшку. Там погребец есть...

Тетя металась по избе, испуганная, растерянная. И только причитала: «О господи, беда какая. О господи!»

Пронька выскочил во двор, выглянул на улицу — никого. Позвал Артемку, провел в сарай. Там он быстро разгреб в углу кучу рухляди, поддел топором доску, и в полу зазияла черная яма.

— Лезь.

Потом набросал в погребец тряпья, кинул старый полушубок.

— Постели — простынешь. И лежи, пока сам не открою.

Он опустил доску, забросал ее снова. Только зашел в избу, только присел, чтобы унять волнение, ворвались двое — Кешка Хомутов и Аким Стогов. Пронька не знал ни того, ни другого, но Кешку угадал сразу по черным, обгнившим зубам.

— День добрый, хозяева! — произнес Кешка, обшаривая избу взглядом.— Не ждали гостей?

Тетя стояла с посиневшими губами, скрестив руки на груди.   Пронька   же   не   встал   даже со скамьи:  дрожали ноги.

Кешка прошелся по избе, заглянул на печь, под кровать и остановился перед Пронькой.

— Где твой дружок, Артемка Карев?

Пронька исподлобья глянул на Кешку.

— Откуда я знаю? И никакой он мне не дружок... Мы с ним дрались.

Кешка долгим взглядом уперся в Проньку.

— Ты что врешь? А? Кого ты хочешь обмануть, а? Мы же знаем: он у тебя, и раненый. А ну, показывай, где он!

— Чего пристал?! — крикнул вдруг Пронька. — Показывай да показывай! Я сам бы хотел его посмотреть! А если не веришь, кого хошь спроси — тетю вот, соседей,— не было у нас никакого Артемки.

Кешка даже усомнился: может, в самом деле мальчишки наврали. Но тут в разговор вмешался Аким:

— Ты слушай этого рыжего, он наговорит. Не выпущай его, а я сейчас.— И Аким вышел из избы. Тетя заплакала:

— Что вы надумали, господь с вами? Не видели мы никого, живем тихо, смирно, никого не трогаем, зла никому не творим...