Повести - Рубинштейн Лев Владимирович. Страница 12

— Господин поручик, — тихо произнёс Тимоха, чокаясь с Ефремовым, — как говорится, на здоровье и долгое житьё… А зачем этот длинный нос нацелился на вашу суму?

Ефремов осторожно глянул через плечо, выпил, крякнул и переложил сумку, на другую сторону.

Длинный нос заметил это движение, отвернулся к окну и слегка кивнул своему соседу.

— М-гм, — едва слышно пробормотал светловолосый, — то царская печать…

Печать эта привлекла внимание и Алеся.

— Пане военный, — сказал он, — что это в сумке?

— Велено в Москву доставить, — отвечал Ефремов.

— Кто вам велел?

— Дело государево, — важно отвечал Ефремов. — А что там, в сумке?

— Не тебе знать. И языком, хлопец, болтать не надобно.

— Это, значит, тайна? — торжественно произнёс Алесь.

— Самая что ни на есть, — сказал Ефремов.

— Знаю, — подтвердил Алесь, — у моего старшего братца Ярмолы тоже была тайна. Это когда он хотел жениться на панской ключнице Анеле. Только не женился он.

— Почему?

— Анелю продали другому пану. Тот пан граф. Ныне Анеля домовая холопка у пани графини. Её выдали замуж за конюха.

— А Ярмола твой холостой?

— Так и остался, пане. Да где он?..

Алесь, вспомнив о брате и о сгоревшей деревне, затосковал. Ефремов это заметил и похлопал Алеся по плечу:

— Не тужи, Алесь. Найдутся родичи твои.

Заночевали в задней комнате. Капитан положил рядом с собой на лавку сумку и пистолет, накрылся плащом и сразу же захрапел. Тимоха расположился на постеленной овчине, а мальчику дали только пук соломы, и он скорчился на полу, подложив руку под голову.

Алесь не спал долго. В узкое окошко заглянул месяц. Недалеко от месяца, на тёмной синеве, блестела какая-то звезда. В тишине слышно было, как в соседней конюшне лошади во сне переступают копытами по дощатому настилу.

Алесю приснилось, что он вернулся в Смолятичи и никакого разорения там нет, но нет и людей. Ходит Алесь по деревне и кричит: «Ярмола! Яр-мола!» — но никто ему не отвечает. Алесю стало страшно среди пустых изб, и он проснулся.

Всё так же светил двурогий месяц в окно. И тут мальчику показалось, что между месяцем и окном легла чёрная тень.

Алесь приподнялся на локте. Тень выдвинулась подальше, и Алесь увидел очертания длинного носа и ещё более длинного подбородка.

Вдруг тень пропала. Через несколько минут створка окна начала тихо отворяться наружу.

Алесь привстал на обеих руках. В отворённой створке мелькнула палка с крючком на конце. И этот крючок стал медленно приближаться к сумке, которая лежала на лавке. Алесь хотел крикнуть, но удержался и проглотил слюну. Крючок бесшумно полз по лавке и нащупывал сумку.

Алесь встал на ноги и вдруг отчаянно ухватился обеими руками за палку. За окном кто-то тихо вскрикнул. Другой голос выругался, и палка с шумом упала на пол.

Капитан вскочил и схватил пистолет. Тимоха поднялся с овчины.

— Воры! — кричал Алесь. — Держи воров!

Ефремов сразу сообразил, в чём дело, распахнул окно и пролез в него с трудом, потому что окно было небольшое.

— Тимоха! — крикнул он снаружи. — Береги суму!

На дворе шла возня. Корчмарь спускался сверху с фонарём в руке и спрашивал, что случилось. Грохнул пистолетный выстрел.

Алесь выбежал на двор. Ефремов шагал из леса с размётанными волосами, держа пистолет дулом вниз.

— Слушай, корчмарь, — сказал он грозно, — кто эти двое, что сидели нынче за столом поодаль?

— Разве я знаю, пан офицер? — жалобно пропел корчмарь. — У меня корчма, а не усадьба. Кто деньги платит, тот и гость…

— Давно они у тебя?

— К обеду прибыли с возком. Возок уехал, а они остались. Говорили, что ждут попутчиков до Орши… Один вроде духовный, должно быть, из униатов. А второй, как вы сами изволили видеть, панский слуга. Похоже, из охотных людей, может быть псарь…

— И ты никогда их не видал?

— Пореши меня бог на этом самом месте, пане офицер, если я их знаю! Сбежали и за обед не заплатили, чтоб им подавиться рыбной костью!

Ефремов вернулся к себе и, внимательно ощупав сумку, положил её под изголовье.

— Пошли вы спать, — скомандовал он, — а я посижу ещё маленько. Поручик сидел, надо полагать, до рассвета. Алесь сквозь сон видел, как тлел огонёк в его трубке, и слышал запах табачного дыма.

Корчма проснулась рано утром. Ефремов и его товарищи кое-как поели и выпили на троих жбан пива. Расплатившись с корчмарем, капитан приказал Тимохе седлать коней, а сам стал заряжать пистолет.

— Что же с парнем-то, господин поручик, — спросил Тимоха, почёсывая затылок, — в монастырь отвезём али как?..

— В Москву, — сухо отвечал Ефремов.

— Вот как! — удивился Тимоха. — А что с ним в Москве будет?

— Я его определю в навигацкую школу.

— Господин поручик, — усомнился Тимоха, — ведь он беглый, крестьянский сын… Кто ж его возьмёт в школу?

— Добьюсь! — твёрдо отвечал Ефремов. — Всякое бывает!

— Ой ли? — смутным голосом сказал Тимоха и пошёл седлать.

Алесь подошёл к Ефремову, встал на колени и пытался поцеловать поручикову руку. Ефремов поднял его с полу.

— Я этого не люблю, парень, — сказал он, — но в Москве не осрами меня. Учиться так учиться! России нынче уменье надобнее всего! Поехали!

Уже сидя в седле позади поручика, Алесь робко спросил:

— Пане военный, это воры были?

— Лазутчики, — отвечал Ефремов, не оборачиваясь. — Свейского короля Карлуса люди. Хотели сумку унесть, приметили царскую печать. Карлус их далеко разослал по всему краю, гляди в оба!

— Да что вы в сумке везёте? Золото?

— Не знаю, — отвечал Ефремов, — я и не спрашивал. Не положено по военной службе.

Ехали свежачком, ещё туман таял в долу. Солнце вставало. Жаворонки заливались в небе. Слушая их, запел Тимоха, как-то ладно приспосабливая свою песню к равномерному цоканью копыт:

МОСКОВСКИЙ ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Петухи пропели на Москве-реке. Ударил колокол в Кремле, и отозвались колокола по всему городу.

На кремлёвских стенах в последний раз прозвучала перекличка часовых:

— Славен город Москва!

— Славен город Орёл!

— Славен город Новгород!

— Славен город Тула!

— Славен город Казань!

И, наконец, от Боровицкой башни долетел отдалённый голос:

— Славен город Санкт-Питербурх!

Караул сменился.

На Красной площади загудели торговые ряды, лавки и ларьки. Заголосили разносчики горячего сбитня и пирогов подовых. Солнце осветило Кремль, и, как пламя на конце свечи, вспыхнула на голубом небе золотая маковка «Ивана Великого».

Москва — город большой и удивительный. То деревянные домишки, прижавшиеся друг к другу, расступаются, чтобы дать место каменным хоромам с затейливыми крышами; то вовсе исчезают дома, и долго тянутся сады, луга, рыбалки и огороды; то снова появляется город, но теперь уже состоящий из отдельных домов, окружённых рощами. И всё это усыпано бесчисленными соборами, церквами, церквушками и просто часовнями, где в солнечный день мрачно и таинственно теплятся в полутьме огоньки свечей и лампад. Стаи галок перелетают с криком с одних крестов на другие.

Колокольный звон тяжко плывёт по городу. Его иногда перебивает барабанная дробь и посвистывание военной флейты. Громко топая сапогами, шагают солдаты в зелёных мундирах. Пузатые лабазники высовываются из полутёмных лавок и, крестясь, шепчут молитвы. Как бы бог не наказал за новомодные платья, кафтаны, чулки и треуголки! Два года тому назад царь приказал всем бороды брить, верхнее платье носить «саксонское», а летом «французскую» одежду.

А ведь борода-то нужна человеку для спасения души… По крайней мере, так говорили в старину.

Бурлит торговая улица у Никольских ворот. В середине этой улицы возвышается величественное здание с башней и огромными воротами. Над воротами изображены лев и единорог.