Повести - Рубинштейн Лев Владимирович. Страница 44

— Да, — со вздохом признался Пушкин, — только в стенку-то постучать некому…

Подали кофе. Друзья уселись болтать. Разговору хватило бы и на трое суток.

— Ведь ты в тайном обществе? — спрашивал Пушкин. — Скажи, друг Жанно, не секретничай, ведь есть общество?

— Дорогой мой, — отвечал Жанно, — ты задал мне вопрос немыслимый…

— Ладно, не говори! Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою — по моим глупостям… Давай лучше выпьем за всех!

Алексей хлопнул пробкой и разлил вино. Выпили за Россию, за Лицей, за друзей.

— А теперь, — сказал Пушкин, значительно посмотрев на Жанно, — выпьем, брат, за «неё»…

Оба встали. Они хорошо знали, кто такая «она» и как пили за «неё» офицеры в Царском Селе. Это была свобода. Помолчали и выпили. Жанно усмехнулся и поцеловал Пушкина.

— Ну вот и ладно! — закричал Пушкин. — Давай займёмся литературой! Какие новости в столицах? Не привёз ли чего-нибудь?

— Запрещённую комедию привёз.

— Молодец какой! Кто сочинил!

— Грибоедов. Название «Горе от ума».

— Да ты прелесть! Давай читать!

Читал Пушкин. Как всегда, начал он сквозь зубы, как бы про себя, а потом разошёлся. И тут к крыльцу подъехал возок.

— А… — сердито сказал Александр, поглядев в окно, — это мой сторож.

Он быстро спрятал «Горе от ума» под подушку и раскрыл на столе толстую церковную книгу.

Вошёл низенький монах с рыжей бородкой, благословил обоих и быстрым взглядом осмотрел комнату. Пушкин сделал постное лицо.

— Друг ваш, Александр Сергеевич? — спросил монах. — А по фамилии как, прошу прощенья, сударь? Пущин? Вижу, что вас друзья не забывают, Александр Сергеевич…

«Допрашивает», — подумал Жанно.

Монах, однако, больше никаких вопросов не задавал. Он не спеша выпил два стакана чаю с ромом, распрощался, ещё раз посмотрел внимательно на Пущина и уехал.

— Видишь, — сказал Александр, глядя в окно, — наблюдатели уже ему донесли, что ты здесь. Приехал проверить, чем мы тут занимаемся… Да ну его! Давай читать дальше!

Читали и спорили до ночи. После ужина Пущин стал собираться в путь. В сенях обнялись крепко. Пушкин опустил голову.

— Когда и где увидимся, брат Жанно?

— Да что ты грустишь? Может статься, и в Москве. Не век же тебе в ссылке сидеть!

— Ох, Жанно, ты не знаешь, что такое ссылка! Я как в клетке, один…

Пущин крепко ухватил его за плечи.

— Не падай духом, Саша… Ты не один, друзья тебя и в самом деле не забыли. Мужайся, служи музам… Увидимся!

Колокольчик брякнул у крыльца. Алексей молча подал шубу. Жанно оторвался от Пушкина, надел шубу, выбежал на крыльцо, полез в кибитку.

— До свиданья в Москве! — крикнул Жанно.

— Прощай, друг, — донеслось до него с крыльца.

Возок тронулся. Жанно смотрел назад, на маленький заброшенный дом. На крыльце Пушкин стоял со свечой в руке, и этот огонёк ещё долго был виден в морозной тьме.

— В Москве, — повторил Жанно.

В сердце у него была непонятная, тупая боль. Он словно чувствовал, что никакого свидания в Москве не будет и что он видит Пушкина в последний раз.

СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Повести - i_056.jpg

Утром в понедельник, 14 декабря 1825 года погода была не очень холодная.

Мороз всего восемь градусов и небольшой ветер с Невы.

В этот день Панька ночевал в Петербурге у брата своей матери, дяди Ефрема, и встал поздно. Тётка пекла пироги, а дядя — ямщик рано ушёл на ямской двор кормить лошадей.

Панька ждал его, чтобы нынче же уехать в Царское Село. Панька теперь был младшим садовником.

Время было тревожное. Все знали, что царь Александр умер. Но никто не знал, кто из братьев царя будет царствовать — Константин или Николай.

Дядя Ефрем пришёл очень поздно — взволнованный и как будто оглушённый.

— Слышал, что на площади-то делается?

— Не знаю ничего…

— Восстание! Гвардейцы хотят царя скинуть!

— Царя? На площади?!

— Встали возле Петрова памятника стеной. У офицеров сабли в руках! Солдаты с примкнутыми штыками стоят, как в бою!

— Ох, батюшки! — в ужасе произнесла тётка. — А ехать-то как же?

— Какое там ехать! — досадливо отозвался ямщик. — Все заставы закрыли.

— Что же теперь будет?

— То ли царь будет, то ли нет, — сказал дядя Ефрем.

— Я не про то, — стонала тётка, — я про Николая!

— Про великого-то князя? — спросил Панька. — Ну и шут с ним! Знаю я его!

— Да не про этого! Про нашего Николая!

Дядя и племянник растерянно посмотрели друг на друга.

— Николай-то в гвардии! — спохватился дядя Ефрем.

— Думаешь, он там?

Дядя Ефрем сплюнул.

— Может статься, что и там. Почём я знаю?

— Вот что, дядя Ефрем, — озабоченно промолвил Панька, — надо идти.

— Куда?

— На площадь!

Дядя Ефрем нахмурил густые брови и долго гладил бороду.

— Да, племянник, — сказал он, — надо идти.

— Ахти, убьют вас! — закричала тётка.

— Авось не убьют, — сказал ямщик, — а я один могу троих свалить.

— Тётенька, не волнуйте себя, — прибавил Панька, — мы в самый бой не полезем, а будем сбоку.

И он решительно надел шинель.

На площадь пройти не удалось, потому что все соседние улицы были забиты густой толпой. Здесь были люди всех званий, и больше всего мастеровых. Говорили и про царских братьев, и про господ офицеров, и что теперь, стало быть, всем воля будет. И ещё говорили про то, что солдат на площади мало, а с другой стороны, от Адмиралтейства, сила валит и даже кавалерия прискакала.

— Послушай, Паня, — сказал дядя Ефрем, — никуда мы тут не пробьёмся. Пойдём в сенатское здание. У меня там сторож знакомый.

В сенатское здание пройти оказалось проще простого. Сторожа не было, и народ валом валил по чёрной лестнице, прямо на чердак, а с чердака на крышу.

С крыши открылось зрелище невиданное. На площади двумя чёрными квадратами стояли гвардейские солдаты. Видны были офицеры с обнажёнными саблями. Блестели штыки. С другой стороны, вдоль здания Адмиралтейства, и дальше, на Адмиралтейской площади, стояла кавалерия, а сбоку группа генералов на лошадях. Деревянные леса строящегося Исаакиевского собора были усеяны людьми.

Повести - i_057.jpg

Ветер дул с Невы, трепал знамёна и сдувал снег с крыш. Низкие, серые облака двигались над площадью и над бронзовым памятником Петру I, который сидел спиной к восставшим, словно его всё это не касалось.

Панька присмотрелся к стоявшим на площади. Брата Николая он не увидел, да и трудно было разглядеть солдат, стоявших строем в одинаковой зимней форме. Зато Панька ясно увидел две знакомые с детства фигуры: это были долговязый Кюхельбекер и плотный, широкий Пущин.

Кюхельбекер был во фраке и в круглой шляпе. В руке он держал огромный пистолет. В другой руке у него была сабля. Он метался между строем солдат и штатскими, которые стояли у ограды памятника. Среди них выделялся Пущин в меховой накидке и меховой же шапке.

Пущин стоял неподвижно, опустив руки. Голова его ушла в плечи. Он словно вглядывался в даль.

Тайное общество стало явным. И в этот день, 14 декабря, всё должно было решиться — придёт ли в Россию свобода или всё рухнет на долгие годы.

На площади стояло три тысячи восставших солдат и офицеров. Против них было собрано двенадцать тысяч.

Панька увидел, как от Адмиралтейства поскакали к рядам восставших несколько всадников. Один из них был в треугольной шляпе с чёрным султаном.

Панька знал этого всадника — это был младший брат покойного царя Михаил Павлович, тот самый, который в Царском Селе ломал хлыстом розовые кусты.

— А этого сюда ещё зачем принесло? — проворчал Панька сквозь зубы.

Сидевший рядом с ним на крыше дюжий мужчина в армяке усмехнулся и сказал:

— Уговаривать едет…

Но Михаилу Павловичу и слова сказать не пришлось. Кюхельбекер прицелился в него из пистолета. Царский брат повернул коня и поскакал обратно.