Джонни Тремейн - Форбс Эстер. Страница 21

— Так ты принёс чашку, мальчик? — обратился он к Джонни.

— Она со мной, в этом мешочке.

— Прекрасно. Прошу в столовую — всех!

Переход из одной комнаты в другую осуществить было не так просто, ибо, прежде чем тётушка Бест и её две палки с золотыми набалдашниками обрели должную устойчивость, пришлось немало повозиться: где подтянуть, где подтолкнуть. Она бранилась, ворчала и трясла своими усами на всех, не исключая и знаменитого своего племянника.

Лавиния, которая продолжала сидеть за клавикордами, и кузен Сюэлл, склонившийся над её плечом, не пошли в столовую со всеми.

Там, на буфете, стояли три чашки. Они были все точь в-точь такие, как чашка, которую принёс Джонни. Он молча вынул её из мешка и поставил рядом с остальными тремя; затем отступил на шаг, чтобы как следует рассмотреть всю эту разодетую в шёлка и брильянты и пахнущую духами публику, окружившую его.

Мистер Лайт взял в руки чашку и стал разглядывать её, сравнивая со своими. Молча затем протянул её какому-то коренастому и просто одетому человеку, который до сих пор не проронил ни слова.

— Полагаю, — сказал мистер Лайт тихим голосом, что присутствующие здесь леди и джентльмены убедились в том, что чашка, которую… э-э… кузен наш — так, что ли, его величать? — принёс нам сегодня, принадлежит сервизу?

В ответ последовал ропот одобрения. До слуха Джонни доносились как бы издалека серебристые звуки клавикордов.

— Совершенно ясно, что чашка сейчас стоит на своём законном месте. Весь вопрос в том, каким образом она была разлучена со своими товарищами.

Джонни показалось, что ответ на этот вопрос был известен всем, кроме него самого.

— Иными словами, — голос купца плыл плавно, как по маслу, — я утверждаю, что это та самая чашка, которую у меня выкрали. Вот в это окно двадцать третьего августа они и забрались сюда. Шериф, я обвиняю этого мальчика в краже со взломом и приказываю вам арестовать его.

Коренастый человек, которого Джонни заприметил ещё раньше, положил свою тяжёлую руку ему на плечо. Над ухом у него раздался казённый голос:

— Джонни Тремейн, он же Джонатан Лайт Тремейн… подмастерье Эфраима Лепэма… именем короля и колонии… означенная чашка… украденная двадцать третьего дня… месяца… год господа нашего одна тысяча семьсот семьдесят третий….

— Неправда! — сказал Джонни.

— Это вы скажете судье.

— И скажу!

Весь ужас подобного обвинения (ведь в те времена мальчика, укравшего серебряную чашку, могли повесить!) так поразил его, что он казался внешне безучастным, равнодушным. Эта его мнимая невозмутимость произвела дурное впечатление. Тётушка Бест принялась тыкать в него одним из своих костылей. Она надеялась дожить до того дня, когда его повесят. Настоящий змеёныш — и вид-то у него такой! Какая-то румяная дама обмахивалась розовым опахалом — она сразу заметила, что у него одна из тех обманчиво-невинных физиономий, которые так часто бывают именно у скверных мальчишек.

— Напротив, — возразил ей кто-то другой, — у него плутовские глаза.

— Вы только посмотрите на его серебряные пуговицы, — квакала тётушка Бест. — Конечно, он их украл.

— Где ты взял эту курточку, мальчик? — спросил мистер Лайт.

— Мне дали её поносить.

— Поносить? Скажите пожалуйста! Не назовёте ли вы своего благодетеля?

— Типографский мальчик. Я не знаю его фамилии. Он работает в «Наблюдателе». Его зовут Рэб.

— А ведь это дорогая куртка. И ты утверждаешь, что кто-то — причём ты сам говоришь, что не знаешь фамилии этого человека — одолжил тебе свою куртку?

— Да, да, это именно так!

— Шериф, расследуйте!

— Непременно, мистер Лайт.

— Я посылал Сюэлла к Лепэмам, — почтенная, скромная, благочестивая и не очень состоятельная семья Миссис Лепэм божится, что у этого парня ничего за душой не было. Что касается его имени — она показала Сюэллу договор, подписанный покойной матерью мальчика. Она его записала, как Джонни Тремейна, без всяких Джонатанов Лайтов. По мнению миссис Лепэм, он последнее время совсем сбился с пути, украл где-то башмаки и ещё кое-какую мелочь. Она клянётся, что у него никогда не было серебряной чашки. А партнёр мистера Лепэма, мистер Твиди, сообщил, что мальчик — отчаянный лгунишка и что о нём вообще идёт дурная слава.

Шериф между тем извлёк наручники, надел один из них на запястье Джонни, другой — себе.

— Сейчас пойду, доставлю этого бездельника на мессто, мистер Лайт, а там и вернусь — чашка пунша за вами! — весело бросил он, уходя.

Вслед им раздавалось серебристое треньканье клавикордов.

Звенела цепь. Шериф молчал всю дорогу, и, только когда они прибыли в каменный острог на Тюремной улице, пока тюремщик вносил фамилию Джонни в свою книгу, он добродушно сказал:

— Вот что, парень. У тебя есть кое-какие права. Хочешь кого-нибудь известить? Есть родня, кроме Лайтов, а? Может, старику Лепэму сказать?

— Он мне уже не хозяин. Он уволил меня несколько месяцев назад.

— А родные? Родители?

— У меня никого нет. Но, может быть, вы будете так добры и дадите знать тому мальчику из «Наблюдателя»? Он такой высокий и чёрный — я только знаю, что его зовут Рэб.

— Ах, тот, у которого ты стянул куртку? Я и сам решил к нему заглянуть сегодня вечерком.

4

Как ни удивительно, Джонни прекрасно спал на своей соломенной постели. Прошлой ночью, когда он плакал среди могил копсхиллского кладбища, он почувствовал, что его несчастья достигли предела. Ниже уже не упасть, а следовательно, оставалось только одно — подняться. Он понимал, что по сравнению с тяжким обвинением, выдвинутым против него мистером Лайтом, ребяческие выкрики Исанны ничто, но именно эти выкрики и повергли его в отчаянье, и теперь обвинение в краже со взломом не могло его тронуть. Сердце его закалилось, и, казалось, нет такой беды, которой бы он не был в состоянии перенести. Тем не менее образ виселицы на городской заставе, пророчески попавшейся ему на глаза накануне, преследовал его воображение.

Утром, не успел он кончить свою кукурузную похлёбку, как пришёл Рэб. Джонни знал, что он придёт. Рэб притащил одеяло, книги и еду. Он держался с таким хладнокровием, словно навещать приятеля в тюрьме было для него самым привычным делом. Джонни заметил, что на его сильной загорелой шее висит какая-то медаль. На ней было выгравировано «Древо Свободы». Так, значит, Рэб принадлежал к знаменитому полуподпольному обществу «Сыновей Свободы», которое время от времени брало правосудие в собственные руки. Они запугивали королевских чиновников, заставляли их покинуть Бостон, мешали британским адмиралам насильно вербовать матросов в Америке, как они привыкли это делать у себя в Англии. При желании Сыновья Свободы могли парализовать торговлю, суд и действия правительства. Сколько раз по ночам слышал Джонни их свист, крики в рупор, сделанный из раковины, их клич: «Горожане, на улицу!», топот бегущих ног… А на другой день он видел чучела, подвешенные к столбам, поломанные заборы и выбитые стёкла в домах у хозяев — тори и узнавал, что королевский комиссар был вынужден покинуть Бостон. Или что такой-то купец, призванный под «Древо Свободы», со слезами поклялся не торговать с Англией до тех пор, пока она не откажется от своих притязаний. Лепэмы осуждали самоуправство Сыновей Свободы. Джонни никогда не задумывался надо всем этим. Но, увидев медаль на шее Рэба, он решил, что с ними, должно быть, не скучно.

Медаль оказала действие, так как и тюремщик и надзиратель были тоже Сыновьями. Джонни перевели в уютную отдельную комнату на первом этаже. Тут обычно помещались несостоятельные должники из благородных. Джонни рассказал Рэбу всё с начала до конца. Рэб уже успел узнать, что дело будет рассматриваться в следующий вторник и что судьёй назначен мистер Дана. Если судья найдёт, что достаточных улик нет, он тут же может освободить Джонни, не передавая дело в верховный суд с присяжными. Затем Рэб спросил Джонни, показывал ли он кому-нибудь свою чашку до двадцать третьего августа. Имея такого свидетеля, можно было бы доказать, что чашка, которую принёс Джонни, не является той, которую украли у мистера Лайта.