Камни и молнии (сборник) - Морочко Вячеслав Петрович. Страница 16

Мне не сиделось в рубке. Тревога тянула меня к эскулапу.

Тревога и чувство вины. Я оставил за пультом Валерия и вернулся к нашему «доктору».

Внутри аппарата что-то мерно жужжало. Я устроился в кресле у невидимого колпака, под которым эскулап укладывал больных после оказания им первой помощи. Здесь размещалось хозяйство биоэлектронной няньки и сестры милосердия. За незримой преградой работала индивидуальная система жизнеобеспечения. Силовое поле изолировало пациента от окружающей среды, не вызывая при этом ощущения одиночества, посетители могли видеть больного и разговаривать с ним, если свет и звуки не причиняли ему вреда. Но на сей раз воздушное ложе под колпаком долго пустовало. Это усиливало тревогу.

Я чувствовал себя беспомощным. Меня кидало то в дрожь, то в жар. Я подумал, уж не придется ли и самому отправляться в пасть к эскулапу. Сел поудобнее, мышцы расслабил, сделал несколько вдохов и выдохов и приказал себе успокоиться. Я должен был взять себя в руки. Я знал, что могу это сделать. Я медленно погружался в сон.

Мы, люди планеты Мать – прекраснейшей из планет под лучами светила Отца – не научились спокойно думать о смерти. И может потому, что я женщина, мне нравится древняя сказка об океанских волнах, которые не хотят умирать… Всю жизнь они кочуют под ветром, собирая в дороге голубую морскую пыль. Они спешат к берегам, неся на гребнях свое окутанное белой пеной бессмертие. Они разбиваются о прибрежные камни и перестают жить. Но за миг до гибели успевают с размаху, как можно дальше забросить на берег хрустальные голубые слезинки. В ветреные дни пляжи устланы голубыми коврами. В этих прозрачных камушках – бессмертие разбившихся волн. В каждом из нас живет мечта обмануть смерть, перед самым концом оторвать от себя и бросить оставшимся что-то вечное, ни на что не похожее, сугубо твое, и неожиданно всем нужное. Навсегда.

Есть новая сказка о людях, которые вечны, как камни, и почти так же, как камни, они недвижимы, – сказка неожиданно ставшая явью… Их корабль появился давно. То, что это управляемое тело, мы поняли, когда исследовали температуру различных его частей. Было замечено слабое истечение мельчайших частиц. Неизвестный предмет медленно изменял свой курс в направлении нашей планеты.

Время от времени высылались одноместные патрульные боты для наблюдения за кораблем в непосредственной близости. В институте Внешних Исследований этим занималась как раз моя группа. Хотя сами люди-камни жили пока еще только в нашей фантазии, о них уже слагались легенды. В одной из них, например, говорилось о девушке, полюбившей человека-камня. Бедняжка всю жизнь провела рядом с кумиром и только умирая догадалась, что это – всего лишь статуя. Находились и такие, которые подозревали, что мы сами подвесили в космосе «ленивую гондолу» и раздуваем вокруг нее шум. А гондола была, действительно, ленивая. Наши корабли покрывают эти расстояния в тысячи раз быстрее.

Постепенно люди привыкли к мысли о висящем в космосе корабле гипотетического человека-камня. Каждое утро они слышали, о нем что-нибудь новенькое: новые сведения или новые шутки. Страсти давно улеглись, но ожидание оставалось.

Несмотря на медлительность, корабль неуклонно сближался с планетой.

Кто из нас не мечтал первым увидеть живого человека-камня?! Воображение рисовало огромную фигуру, как бы высеченную из черного монолита. Он сидит за штурвалом корабля год, другой, третий, проявляя выдержку и сатанинское терпение. Глупо было бы смеяться над этими людьми только из-за того, что у них свой ритм жизни. Да и люди ли они вообще?! Параллельно с нашей, существовала гипотеза о том, что тело, которое мы принимаем за корабль, на самом деле есть неведомое живое существо.

Гипотезу о «человеке-камне», а точнее о «существе– камне», иллюстрировала примитивная умозрительная модель. По городу движется транспортер со скоростью один квартал в одну жизнь. Кому может быть нужен такой транспортер? Только тому, у кого тысяча тысяч жизней или одна жизнь длиною в тысячу тысяч жизней. При наших скоростях он не увидел бы ровно ничего за окном транспортера. Этим объясняли тот факт, что корабль не реагирует на систематические облеты его патрульными ботами. Предлагали каким-нибудь образом спровоцировать выход экипажа наружу. Однако Совет решил отказаться от этого шага… и если решение все-таки было нарушено – виноват только случай. Мой бот взорвался неподалеку от корабля пришельцев. Произошла авария в системе энергопитания. Но автоматика успела сработать, и за несколько мгновений до взрыва кресло-скутер вынесло меня на безопасное расстояние… Когда я вернулась к останкам своего несчастного бота, чужой корабль уже закрывал полнеба. Я поняла вдруг, что при взрыве произошло мгновенное торможение и теперь осколки бота наверняка замечены с корабля. Скоро я увидела, как от черной громадины отделилось блестящее угловатое тело. Оно распласталось в пустоте и долго-долго плыло, не шевеля конечностями. Тело казалось мертвым, но, достигнув одного из обломков, начало поворачиваться. При жуткой медлительности движения были невероятно точными. Я уловила в них что-то холодное и враждебное. Тело степенно, рывок за рывком, с умопомрачительными интервалами устраивалось верхом на обломке. Я приблизилась. Мне хотелось увидеть его лицо. Но лица не было. Вместо него торчали какие-то трубки, и светилось что-то похожее на гнилушку.

Я готова была к самому жуткому виду человека-камня, но только не к замене его примитивной машиной-камнем, автоматом-камнем… то есть – просто камнем. Неприятным воспоминанием о человекообразных машинах мы обязаны эпохе наивных экспериментов, когда многие не понимали, что естественное развитие отношений между людьми складывается на той же основе, что развитие отношений клеток и органов внутри совершенствуемого природой живого тела. Если позволить одному органу перестраивать всю анатомию существа по своему ограниченному идеалу, то получится робот: то есть ублюдок – воплощение злокачественной неполноценности.

И глядя теперь на робота-камня, я презирала эту блестящую коробку с рычагами-конечностями. Робот – это не просто рациональная машина. Это – эрзац-человек. Набожные люди в древности полагали, что они сами эрзац-боги. Как бог якобы создал людей по своему образу и подобию, так и человек создал робота по тому же принципу, и в приступе безвкусия вообразил себя чуть ли не самим Господом. Больше я не могла смотреть на эту пошлую куклу, отвернулась… и оторопела: прямо на меня летел самый настоящий человек. Но такой же медлительный, как его робот. Только это была уже медлительность человека. В движениях – характерная небрежность, свойственная живому существу.

Это был человек и по форме лица. Странность его, какая-то расовая неопределенность, делала лицо еще интереснее, человек улыбался. Это было понятно сразу. Улыбка ироническая и, тем не менее, добрая, милая – редкое сочетание. Единственный недостаток этой улыбки – продолжительность: в ее сиянии можно было преспокойно выспаться.

Я уловила едва заметные движения губ и догадалась: он разговаривает с роботом или с теми, кто остался на корабле.

Пожалуй, со временем я могла бы его понять, несмотря на чудовищную растянутость речи. Нет, я уверена, что могла бы понять. Как много скрывается за этой уверенностью! Одни говорили: «Единый язык для всех, народов – дискриминация остальных языков. Каждый язык – неповторимый, драгоценнейший дар всему человечеству. Переводы, – как бы они совершенны ни были, – всегда уступают оригиналу. Люди должны стать полиглотами!»

«Это абсурд! – возражали другие. – Можно изучить десять, пятнадцать, двадцать языков, но знать сразу все – немыслимо! Выходит, и здесь дискриминация! Если народы стремятся к полному взаимопониманию, – без лингвистических жертв не обойтись. Единый язык – решение самое справедливое!»

Вот о чем спорили наши прадеды. Теперь этот спор казался наивным. Как просто все разрешилось! Чтобы понять незнакомый язык, не требуется ни переводчика, ни словаря, – достаточно развить у себя особый поэтический дар. Язык для человеческой мысли играет такую же роль, как в музыке – манера игры. Мысль может иметь столько поэтических выражений, сколько существует языков. Теперь каждый говорит на родном языке и уверен, что его поймут все, кто слышит… и не только поймут, но и насладятся колоритом незнакомой речи.