Камни и молнии (сборник) - Морочко Вячеслав Петрович. Страница 40

Неожиданно перед глазами его что-то блеснуло. В один миг тугие обручи плотно прижали борттехника к креслу и перехватили горло. Мелькнула мысль: «Астрид! Только его еще здесь не хватало! Мало мне этого кресла! Вот гады, двое на одного!» Все вокруг поплыло куда-то, исчезая за сплетением радужных колец, и тут же из провала сознания вырвалось торжество: «Это моя добыча! Этот шершавый будет моим! Пусть знают все наши, что я тут не зеваю! Те, кто внутри, вот-вот соединятся с теми, кто успел выбраться наружу. Там уже все в порядке! Шершавые еще пускают пламя из всех дыр. Но скоро эта скорлупа остынет, и тогда мы здесь хозяева! Меня не загнали, как всех, в темную камеру. За мной гнались, меня искали, но я их всех перехитрил. А этот шершавый – моя добыча! Я давно уже подстерегаю его. Он мой! Мой! Его уже нет, ведь он – это я! Мы все одинаковы. Когда мы добываем гнезда, мы все, как единое целое, связаны едиными мыслями, ощущениями и волей. Как это прекрасно сознавать, что мы все одинаковы, а поэтому – вечны! Того, кто слабеет, кто перестает воспринимать нашу общность, мы возвращаем в строй лишь одним волевым прикосновением чувствилища, Эй, вы там, снаружи, чувствуете мое торжество? Выпускайте же отсюда поскорее этот мерзкий газ, чтобы и мне можно было подняться во весь рост! Так хочется вытянуться, встать на кончики чувствилищ! Эй, вы там, слышите? Я уже с добычей! Я подержу его, пока вы прорветесь. А потом, когда уйдет газ, он будет мой! Да, мы вечны, потому что одинаковы, это я знаю, так всегда говорят сильнейшие, но только пусть жрут других. Вы все поддались воле большого шершавого, и вас загнали в черную дыру. Вас надули, а я устоял! Значит, я хитрее всех. Значит, и мое потомство будет хитрее. Значит, оно вместе со мной будет пожирать ваше потомство. Давайте, давайте прорывайтесь быстрее, я хочу есть! Слышите? А когда нажрусь, то еще покажу вам, чье это будет гнездо. Оно предназначено только для моего потомства. Ох, как горячо! Эй, снаружи, что там с вами творится?! Цепляйтесь, цепляйтесь же крепче! С чего это вы вдруг так почернели? Куда вы? Куда вы? Какое пламя! А-а-а!»:

Чингиз открыл глаза. В голове шумело. Страшно хотелось пить. Но, повернув голову, он содрогнулся от омерзения: на коленях его, сжимаясь и разжимаясь, шевелились знакомые щупальца астрида. Само тело этого существа пряталось где-то за креслом. Борттехник хотел встать, чтобы отстранить от себя эту пакость. Но щупальца задвигались быстрее, выказывая желание вновь захлестнуть его тугим обручем. Превозмогая отвращение, Чингиз поймал руками ближайшее к себе чувствилище и, собрав силы, быстрым движением согнул его пополам, так, что астрид, издав неприятный писк, метнулся под самое кресло. Но борттехник не выпустил из рук неожиданно задрожавшую мелкой дрожью упругую конечность чудовища. Постепенно приходя в себя, он чувствовал, как корабль медленно меняет ориентацию в пространстве, как вступают в действие двигатели торможения. Тело сдавила тяжесть, связанная с появлением отрицательного ускорения. Для Чингиза это была привычная нагрузка, к тому же еще ослабленная искусственным буферным полем. Лайнер входил в земную атмосферу. Представив себе пламя, бушующее сейчас вокруг корабля, Чингиз почти с сочувствием подумал о тех астридах, которые остались снаружи. Однако все внимание он сосредоточил на контрольном пульте.

При первом же взгляде на него борттехнику стало ясно, что главные двигатели по команде из рубки переведены на самую малую. мощность. Резанула по сердцу мысль: «Мы падаем!» И в ту же секунду он сначала увидел на пульте, а затем и почувствовал сам, как снова включились посадочные двигатели.

Спуск лайнера резко замедлился. «Что это даст? – подумал Чингиз. – Если бритоголовый с лайнера «Гром», он должен знать, что без системы автопосадки нельзя ввести трехсотметровую сигару корабля в жерло взлетно-посадочной шахты. Это все равно, что с завязанными глазами вдеть нитку в иглу, при условии, что дается всего лишь одна попытка. Чертовы астриды] – неожиданно выругался Чингиз. – И здесь успели нашкодить!» Только сейчас он заметил, что один из восьми посадочных двигателей, опоясывающих корпус лайнера, не включился вовсе. Было ясно, что при такой асимметрии тяги корабль неминуемо даст крен. И хотя Чингиз понимал: будет или не будет крена – от этого все равно уже ничего не изменится, он все же пожалел сейчас, что обе руки его заняты чувствилищем астрида, Разразившись проклятиями, он еще сильнее сжал сложенную вдвое упругую конечность и подумал: «Если бы только освободить руки, можно было бы выпрямить лайнер. Для этого достаточно выключить двигатель, симметричный неработающему».

И тут произошло такое, чего борттехник никак не ожидал: откуда-то сбоку, из-за подлокотника кресла, извиваясь и трепеща, выползло чувствилище астрида. Как завороженный следил Чингиз за маневрами этой подвижной серебристой ленты. Со свистом рассекая воздух, она несколько раз прошла перед лицом борттехника и вдруг устремилась к пульту, в ту точку, куда только что был обращен его взгляд. Еще миг, и легким движением астрид выключил тот самый двигатель, о котором подумал Чингиз. Симметрия тяги была восстановлена.

После всего, что произошло, Чингиз уже не был способен удивляться: память сопоставила факты, мыслительный аппарат объяснил, дал оценку, мгновенно переведя вновь случившееся в разряд освоенных явлений.

Вырвавшись из объятий первого астрида, Чингиз уже тогда принял его образное понятие щупальца как чувствилища. Охваченная чувствилищем жертва астрида утрачивала собственное «я», становясь фактически безвольным придатком астрида. Однако явление это, видимо, было обратимо. Только благодаря этому бритоголовый смог завладеть волею сильнейшего астрида и увлечь за собой в шлюзовую камеру всю его яйцетелую компанию. «Стало быть, пока этот слизняк в моей власти, – подумал Чингиз, – он будет делать все, что я мысленно прикажу, но стоит мне выпустить из рук чувствилище, как он попытается сразу же изменить положение в свою пользу».

По команде из рубки попеременно включались и выключались то одни, то другие посадочные двигатели. Чингиз почувствовал, как лайнер, все быстрее проваливаясь вниз, задергался, заплясал в воздухе. Когда из рубки поступала команда включить или выключить вышедший из строя двигатель, Чингиз включал или выключал системы, расположенные справа и слева от поврежденной. Точнее, делал это теперь уже не он сам, а щупальце астрида, направляемое его волей и обострившейся до предела мыслью.

Горючее было на исходе. Слишком много его ушло на то, чтобы отогнать от двигателей астрид. Чингиз уже знал, какой из посадочных двигателей остановится первым. Он сам выключил этот двигатель в последнюю секунду и вместе с ним другой, симметричный ему по кольцу, чтобы избежать крена. В навигаторской рубке, видимо, поняли маневр Чингиза: теперь лайнер снижался на четырех двигателях из восьми. Эти четыре за счет остальных могли работать уже чуть дольше.

Корабль сохранял равновесие, опираясь на четыре реактивные струи. Однако теперь спуск заметно ускорился. Вдруг произошло что-то совсем непонятное: борттехник внезапно почувствовал, как лайнер резко накренился, из командирской рубки выключили еще один двигатель. «Что он, рехнулся, что ли?» – подумал Чингиз и, ни секунды не медля, вернул двигатель в рабочее состояние. Корабль закачался, но почти тотчас по команде из рубки двигатель был опять выключен, и лайнер снова дал крен.

«Все! Это конец!» – Чингиз отбросил от себя чувствилище астрида и весь сжался, вцепившись руками в подлокотники кресла. Не видя перед собой ничего, кроме контрольного пульта и гладких стен, борттехник почти физически ощущал неотвратимо надвигающуюся поверхность Земли.

Прошло еще мгновенье, и раздался чудовищный скрежет. Казалось, весь трехсотметровый лайнер разламывается пополам. И сейчас же у борттехника возникло ощущение, будто он раскачивается в своем кресле, как на качелях. Ему не сразу пришло в голову, что это раскачивается весь корабль. Он инстинктивно протянул руку к выключателю энергопитания лайнера, но его опередили из рубки. Свет погас. Чингиз будто нырнул в глубокий беспросветный колодец. Скрежет нарастал и в полном мраке становился еще более зловещим. Борттехнику казалось, что он уже слышит треск расползающейся обшивки корабля. Сидя в темном мешке, сотрясаемом чудовищными толчками, он оцепенело ждал, когда до него доберется грохочущая смерть. Вскоре скрежет перешел. в визг, а затем в оглушительный свист. Потом где-то далеко внизу, в корме корабля, раздался звук, напоминающий приглушенный взрыв, и кресло Чингиза, выведенное из себя резким перепадом ускорения, поспешило выместить на борттехнике сразу все свои обиды.