Год тысяча шестьсот… - Михеев Михаил Петрович. Страница 11

Ника, сославшись на вполне оправданное утомление после ночных переживаний, отказалась от участия в застолье. Клим решил идти один. Ника вернула ему рубашку, а капитан предложил камзол из своего гардероба. Камзолы капитана были свободны Климу в талии, однако узковаты в плечах, поэтому ему подыскали свежую матросскую куртку, достаточно просторную, Клим повязал шею цветным платком, решив, что это вполне заменит отсутствующую верхнюю пуговицу на рубашке.

Ника сказала, что ему не хватает еще черной повязки на глазу.

— Буду походить на адмирала Нельсона?

— Вообще-то, я имела в виду пирата Билли Бонса, впрочем, тебе, историку, виднее. Клим, ты там недолго? Одной мне что-то здесь не по себе. Куда ты положил шпагу?

— Вот она, на кровати. Чего ты боишься?

— Не то, чтобы боюсь… Только все же возвращайся побыстрее.

Оставшись одна, Ника присела на лежанку и оглядела маленькую каютку.

У изогнутого борта, под квадратным окном — на таком же месте, как у дона Мигеля, — был прикреплен стол, на нем, в специальном ограждении, находился красивый глиняный кувшин — Ника заглянула в него, там была вода. Возле стола — табурет, в углу — высокий сундучок, красиво окованный медными начищенными полосками.

Крепко пахло трубочным табаком.

Ника с подозрением пригляделась к потертому покрывалу на лежанке.

«Поди, еще и блохи есть?» — подумала она. «Ну и черт с ними…»

Она отодвинула шпагу, прилегла, закинув руки за голову. Полежала некоторое время, прислушиваясь к обрывкам разговоров на незнакомом языке, доносившихся с палубы через открытое окно. И незаметно для себя задремала.

Проснулась от стука, по палубе катили что-то тяжелое — похоже, бочку.

Клима все еще не было. «Вот распировался там!»

Она встала с лежанки, прошлась по каюте, выглянула в окно. Красное солнце висело над горизонтом, тускло просвечивая сквозь наползавшую мутную пелену.

«Фу ты, пропасть! И здесь туман…»

От нечего делать, Ника взяла с лежанки шпагу, стала в позицию. Сделала длинный выпад для прямой атаки и только собиралась ударить в дверь, как она открылась и на пороге появился Клим.

— Ой-ой! — сказал он.

— Дьявольщина! — вырвалось у Ники, и она почему-то уже не удивилась, хотя раньше никогда не употребляла этого слова. — Чуть не проткнула тебе живот.

Клим прошел в угол, удобно расположился там на сундучке. Кивнул на шпагу:

— Упражняешься, значит. Надеешься попасть в Гавану на финал?

— А чем это от тебя несет?

— Ром, добрый ямайский ром!

— Я его жду, жду. А он, видите ли: «добрый ямайский ром».

— Выпил стаканчик, неудобно было отказаться, пили за нашего короля.

— Какого — нашего?

— Английского, разумеется. Его высочество Вильгельма Оранского.

— Не помню такого.

— Ничего не потеряла. Неважный был король.

— Тем более нечего было за него пить.

— Зато я примерно узнал время, где мы находимся. Из истории известно, что Вильгельм Оранский захватил английский престол…

— На это у него все же ума хватило?

— Так все короли старались прибрать к рукам то, что плохо лежит. Захватил престол в 1688 году… наша «Аркебуза» идет из Порт-Ройяла, вышла из него два дня назад, он был еще цел. Погибнет Порт-Ройял в 1692 году. Следовательно, мы находимся где-то между 88 и 92 годами семнадцатого столетия.

— Ничего себе. Только, знаешь, как-то плохо верится…

Ника подняла шпагу, ткнула ее в пол. Опустила руку, шпага упруго качнулась из стороны в сторону. Клим посмотрел на рукоятку шпаги задумчиво.

— Да, — сказал он. — Поверить трудновато, конечно…

— А может, ничего этого нет, Клим. Просто плывем мы в своем ящике по морю… И грезим, как во сне.

Клим толкнул рукоятку шпаги пальцем, некоторое время следил, как она покачивается. Потом взглянул на Нику, кивнул одобрительно.

— Знаешь, такая мысль мне тоже приходила, но не было времени продумать все, как следует. Сейчас я это попробую сделать. В смысле гипотезы, разумеется,

— Давай хоть гипотезу.

— С позиции привычных понятий допустить, что мы на самом деле, то есть физически, переместились в прошлое, — трудно. С физикой как-то не увязывается. Я тоже думаю, что мы с тобой плывем в кресле по Карибскому морю и грезим, как ты сказала. Ощущаем себя в семнадцатом веке. Переместились не мы, а наше воображение.

— Это как?

— Примем за основу то, что дон Мигель рассказывал мне про своего брата, — он был талантливым физиком, как Хевисайд, и до многого сумел додуматься. Скажем, он утверждал: все, что происходит в нашем мире, не исчезает бесследно. По его теории: «свершившееся — существует!» — можно представить себе еще мир, в котором события происходят те же, что и у нас, но отстают от наших по времени. Рассуждая так, брат дона Мигеля не одинок, — свойства времени и пространства нам не ясны до сих пор. Йоги, скажем, тоже толкуют о многомерности миров, но их рассуждения относят к области теософии, а теософию современная физика обходит стороной. Но брат дона Мигеля пошел дальше рассуждений. Зная, что мышление человека — это движение электронов, следовательно — волновой процесс… я рассуждаю предположительно, понимаешь, я же не физик.

— Это хорошо, что ты не физик.

— Почему?

— Вот тогда бы я уже ничего не поняла. Но продолжай. Так, что сделал брат дона Мигеля?

— Ни много ни мало, он сконструировал прибор, назовем его генератор каких-то там колебаний, который, воздействуя на наше сознание, передвигает его в этот параллельно существующий, но отстающий по времени мир. Я повернул ручку на кресле, генератор включился, и вот мы в семнадцатом веке, и наше сознание следует по событиям, которые происходили в мире почти триста лет тому назад.

— Значит, нас здесь нет, одно воображение?

— Именно так.

— Это уже лучше… И наше воображение следует по событиям, которые когда-то происходили в Карибском море? Значит, все, что мы видим, уже когда-то было.

— Следовательно, было.

— В семнадцатом веке плыла «Аркебуза» на Кубу. И подобрала на борт двух пассажиров, двух советских граждан в одежде из синтетики, которой в то время и быть не могло…

— Умница!

— Но, черт возьми, как же так, Клим?

— Вот этого я тебе объяснить не смогу. Сам не понимаю. Какое-то наложение будущего на прошедшее.

— А дон Мигель, он так же путешествовал в прошлое? Сидел в ящике, а воображение его было в семнадцатом веке. Может быть, в Порт-Ройяле?

— Может быть.

— Но, Клим! А как же рана на его плече? Она была самая настоящая. Мы же оба в крови вымазались. В настоящей крови, не воображаемой. Или крови тоже не было?

— Была. И рана была, и кровь. И ничего необычного здесь как раз и нет. Науке известны случаи, когда одним внушением у человека вызывали ожог на коже, даже рану. Самую настоящую. А генератор в кресле, видимо, мощный. Воображение дона Мигеля, настроенное генератором, заставило его сознание принять участие в какой-то схватке, где он и получил удар шпаги.

— Воображаемый?

— Конечно. Ты же сама обратила внимание, что ни на рубашке, ни на камзоле не осталось следа после удара. И рубашка была цела, и камзол.

Ника выдернула шпагу из пола, потрогала пальцем ее острие.

— Это что же… Если я, скажем, ударю тебя сейчас шпагой, то, когда мы вернемся в наше время, у тебя окажется такая же рана, как у дона Мигеля?

— Конечно.

— И если я ударю сильно и точно и ты здесь умрешь…

— То и в наше время вернусь уже мертвым.

— Ну тебя! Ум за разум заходит.

— А поэтому, не будем много размышлять. Рассуждения мои тоже приблизительные и весьма. Но одно мне ясно, — мы ощущаем себя здесь, и это главное. И это для нас настоящее. Хотя этот мир как бы неправдишный, иллюзорный, но рисковать в нем нам нельзя. Никак нельзя.

— Клим, я боюсь. Где наш ящик?

— Он в трюме, закрыт на замок. Капитан Ван Клумпф везет в трюме запасы вина и, чтобы не искушать напрасно команду, закрывает люки трюма на ключ. Потерпи до завтра.