Мальчишки, мальчишки... - Соколовский Владимир Григорьевич. Страница 30

— Валя, здравствуй! Где же ты был? Если бы ты знал, как я тебя ждала!

Валька открыл рот, замигал часто-часто: он, видно, сам не ожидал услыхать такое. Пашка повернулся деликатно, хотел идти своей дорогой и услыхал тонкий голосок:

— Ленка, ты куда? Лен, я с тобой! Я с вами! Не ходите без меня, а то воспитке скажу. Хитрые какие!

Это Вадик восстанавливал свои права на прогулки с сестрой. Лена развела руками, поглядела на Вальку; тот — умоляюще — на Пашку. Пашка сплюнул в сторону: ну, чертовые жених и невеста, и тут-то вас выручай! И позвал Вадика:

— Эй, Вадик! Ну-ко, идем давай лучше со мной! Я тебя на трамвае покатаю. Хошь? Ну, айда!

Взял мальчишку за руку, потащил за собой. Отойдя уже довольно изрядно, вдруг остановился и поглядел назад. Валька с Леной шли рядом вдоль по улице, становясь все меньше и меньше. Будто плыли куда-то между сугробов. И в Пашкино сердце проникла вдруг жестокая зависть к другу Вальке. Ишь, Акуля, как устроился! Как это она ему сказала: «Если бы ты знал, как я тебя ждала!»

Ему вот, Пашке Корзинкину, никто не говорит таких слов…

И снова — утром ли, днем ли, ночью — идет на свою рабочую смену низенький, скуластый, стриженый мальчишка. На заводе он — большой человек! Он делает пушки. Из этих пушек наши бойцы громят врага.

На работе — все забудь. Мало ли, что дома болеет Генька или Витька схватил подряд три пары. Забудь и то, что ты, например, не выспался или просто плохое с утра настроение. Тут работа! Не только сам крутись юлой, а еще и успевай подгонять Ваню Камбалу, по-прежнему ежеминутно поддергивающего грязные короткие штаны на плоском заду.

В эту зиму с Пашкой произошел случай, о котором потом на заводе рассказывали легенды.

Одна из них звучала примерно так:

«Прикатывают это на полигон партию пушек. Ну, приемщики тут, понятно, целая военная команда. Старший над ними — полковник по званию. Стали снаряжать к стрельбе первую пушку — что такое? Не открывается замок, да и всё тут! Туда-сюда — не открывается! Полковник бежит к телефону, звонит на завод: „Товарищ Быховский! В головном орудии сегодняшней партии допущен серьезный брак. Прошу немедленно принять меры!“ Директор ему отвечает: „Не нервничайте, сейчас я вышлю специалиста“. Выходит из заводоуправления, садится в свою персональную „эмку“ — и к пушечному. Является к начальнику цеха: „Ну-ка, где у вас Пал Иваныч?“ Вызывают Пал Иваныча: „Тут за воротами стоит моя машина, садись в нее и езжай немедленно на полигон. Надо поддержать честь завода. На тебя вся наша надежда!“ Тот садится, едет. Приехал, вылез из „эмочки“ и — к пушке. У военных глаза на лоб. Полковник снова к телефону, звонит Быховскому: „Вы кого мне послали?“ А тот в ответ: „Не волнуйтесь, все будет нормально. Пал Иваныч у меня дело знает“. Пал Иваныч сделал все, как положено, полковник сам проверил — не пушка стала, а золото, на пять с плюсом! Хотел Пал Иванычу спасибо от всей армии сказать, да смотрит — тот уже садится в „эмочку“. Приехал, заходит прямо к Быховскому: „Так и так, ваше приказание выполнено!“ Директор ему тут же выдал почетную грамоту и отрез на костюм. Вот как дело было!»

Пашка сам краешком уха слыхивал такую историю. Рассказчиков не перебивал, не поправлял. Думают так — ну и пускай думают. Он-то знает, что было совсем по-другому.

Насчет замка — все верно, заело на полигоне замок у головной пушки. Насчет звонка директору — может быть. Но уж точно Быховский в связи с этим никакой «эмки» не вызывал и лично в цех за Пал Иванычем ехать и не подумал. На заводе тысячи людей, откуда ему знать ремесленника Пашку! Скорее всего, попросил соединить его с начальником цеха и строго приказал немедленно принять меры. Баскаков спросил начальника участка: «Кого пошлем, Александр Ильич?» — «Да Пал Иваныч тут где-то был. Он ведь у нас замками-то ведает». И вот Пашка уже стоит перед Спешиловым. «Давай, Паша, садись на трактор, что с полигона пришел, и дуй туда. Говорят, замок заело. Разберись! Инструмент возьми!»

Пашка угнездился в уголке теплой тракторной кабины, тракторист тронул рычаги, и машина, ворча, потряслась по дороге. Потом он провалился в глубокий сон, неспокойный — там, в этом сне, тоже что-то тряслось, свистело, погромыхивало… Но лишь только трактор остановился, прекратилась тряска и стих шум мотора, как Пашка проснулся, увидал заснеженную пристрелочную площадку, пушки, будку и все вспомнил. Помотал головой, отгоняя дремоту, вылез на гусеницу и спрыгнул в снег. Подволакивая ноги в больших, не по росту, валенках, пошел к пушкам, к людям, стоящим возле них.

Старший, полковник по званию, спросил, глянув на шкета в замасленной телогрейке до колен, в шапчонке ремесленника:

— Эй, паренек, тебе чего?

— Да шут его знает, — хмуро отвечал Пашка. — Из цеха вот послали, говорят — пушка барахлит.

У полковника даже голос сделался какой-то плаксивый.

— Ну что же это такое? — воскликнул он, обращаясь к стоящим тут же офицерам. — Я ведь просил русским языком, чтобы послали знающего, квалифицированного, опытного товарища! А тут — извольте видеть! Сосунок, мальчишка, ну в чем он может разобраться, чем помочь?

Но Пашке было не до разговоров. У военного человека свои дела, свое начальство, а у Пашки — свое. Что оно сказало, то он и обязан сделать.

Пашка подошел к стоящей на огневой позиции пушке, спросил заводского испытателя:

— У этой, что ли, замок-то заело?

Не слушая ответа, вынул из кармана телогрейки деревянный молоточек. Ударил им по дуге, и сразу рукой — по рычагу замка. Замок открылся, лязгнув. Пашка поднял к изумленному испытателю чумазое курносое лицо, подмигнул хитро: «Слова знать надо!» Достал завернутую в бумагу пасту для притирки, склонился над механизмом. Стали подходить офицеры, столпились за Пашкиной спиной. Стояли тихие, будто боялись помешать работающему мальчишке. А Пашка закончил свое дело, кивнул испытателю: «Ну-ко давай!» Тот стал работать замком — механизм работал четко, надежно, легко. Пашка вытер руки захваченной из цеха ветошью, завернул обратно в бумажку остаток пасты и, волоча валенки, пошел к трактору.

У полковника задрожало лицо, он рванул шинель на горле так, что затрещал крючок.

— Эй, мальчик! Постой!

Пашка остановился:

— Чего?

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать. А чего?

— Да так. Ты подожди-ка немного.

Полковник ушел в будку, вернулся оттуда с буханкой хлеба и двумя банками тушенки.

— Не обидитесь, — спросил он у офицеров, — если отдам часть пайкового запаса этому мальцу?

Они загудели:

— Надо, надо отдать, какой разговор!

— Эх, ребятишки, чего только они сейчас на себе не тащат!

— Мои тоже вот так же где-то…

— Бери, парень!

Так Пашка вернулся с полигона в тот день с хлебом и тушенкой. Очень пригодились! Но никаких отрезов и почетных грамот от директора он тогда не получал.

Впрочем, грамоту за ударный труд ему дали.

Но это было уже весной, к Первому мая.

Самое тяжелое время — от середины до конца зимы. Холодно, день короткий, картошка кончилась. Мать, несмотря на больные ноги, ездила на рынок, распродавая потихоньку оставшуюся после Димы одежду. И все равно еды не хватало. Думали даже продать папкину гармошку (Пашкиной лишились еще в прошлую зиму), но Пашка не согласился, рассудив так:

— Папка с войны придет. «Где, — скажет, — моя гармошка? Так мне охота сыграть на ней вальс „На сопках Маньчжурии“!» А мы ему — «Продали, оголодали»? Нет, уж мы ее сохраним. Да и плохая это, говорят, примета для военного человека, когда его инструмент продают.

А голод жал.

Особенно маялся от него Витька — парень рос, а много ли в такую пору — четыреста граммов хлеба? Пашка таскал братьям свой пайковый хлеб из столовки, но Витьке все равно не хватало. Он стал пропадать из дому после школы, приходил поздно. Мать беспокоилась, однако Пашке не говорила, не подозревая ничего за Витькой плохого. Так и шло, покуда Пашка по дороге домой с работы сам не увидел брата, — тот, стоя на углу, торговал открытками, кустарно где-то изготовленными: «Люби меня, как я тебя», «Лети с приветом, вернись с ответом», «Жди!» — и еще всякое такое. Рисунок у всех открыток был примерно одинаков: в двух углах открытки — по кругу. В одном кругу — улыбающийся мужчина в костюме, с галстуком, с блестящей прической и томной улыбкой, в другом — расфуфыренная красавица. Они тянули друг к другу бокалы с вином. Между ними, посередине открытки, помещалось красное, пронзенное стрелой сердце.