Сестра морского льва - Иванов Юрий Николаевич. Страница 24

— …Эх вы, трубный чемпион! Вот Толик бы не свалился. — Упрекая Волкова, Алька выкручивала его рубаху.

Что тут оправдываться? Волков молчал. К тому же он занимался важным делом: подбирал сухие, звонкие досочки и смолистые, испачканные вязким палубным варом брусья. Костер — дело серьезное. Ну вот… Все готово, и сейчас произойдет волшебство.

— Иди сюда, ворчливый юнга, — сказал он и щелкнул зажигалкой.

Умолкнув, девочка села рядом с ним на бревно, и они стали смотреть, как хлипкий прозрачный огонек, уцепившийся за щепу, качнулся из стороны в сторону, словно моряк на палубе судна во время шторма, а потом с урчанием голодного зверька побежал по всей щепке, и у нее мгновенно вырос яркий гребень. Через несколько минут костер уже пылал вовсю, и искры от него, будто рои красных пчел, улетали в вечернее небо…

А вот и Ванька пришел. Песец устроился на перевернутом ящике, испещренном черными, похожими на пауков иероглифами, и не мигая уставился в огонь. В отличие от Черномордого физиономия у него была миролюбивая, тупоносая. Вот только ухо надкушено полукругом, как печенина, и это прида; вало песцу несколько хулиганистый вид… Одна из досок в костре пальнула целым фейерверком искр, и Ванька, задрав голову, долго следил за их полетом. Потом, легко спрыгнув на гальку, камешек не столкнул, он ушел и через некоторое время привел с собой поджарую, с веселой, любопытной мордочкой песчиху, которую Алька тотчас прозвала Манюней, и четверых малышей. Те, видно, только что спали. Толстые, головастые, с короткими хвостишками, они неверной походкой, покачиваясь и отставая, брели за мамашей и щурили подслеповатые глаза на яркое пламя. Манюня вспрыгнула на ящик и легла рядом с песцом, а малыши, уткнувшись носами в ящик, заскулили: их трясло от страха. Только один, пепельно-синеватый толстяк, вдруг направился прямо к Альке. Девочка протянула к нему руки, но Манюня, спрыгнув с ящика, схватила щенка за шиворот и унесла. Не пискнув, малыш перенес экзекуцию — видимо, он с самого детства решил воспитывать в себе силу воли. Поразмыслив, Манюня и всех остальных щенков перетаскала на ящик и устроилась рядом с ними. Теперь все песцовое семейство любовалось огнем, и в их глазах пылали маленькие костры.

— Отчего песцы на острове такие ручные? — спросил Волков.

— Ручные? А они и не ручные, — ответила Алька. — Попробуйте-ка возьмите какого песца! Просто они не боятся человека. Уже лет десять их никто не промышляет, вот они и не боятся.

Словно подтверждая слова девочки, Ванька спрыгнул с ящика и лег теперь на расстоянии вытянутой руки от Волкова. Поглядывая на зверя, тот вспомнил, как однажды читал книжку про животных, о которых автор говорил: «нелюдимый лебедь», «нелюдимый медведь»… Волков читал ту книжку в Копенгагене, валяясь на койке в отеле для моряков: они получали теплоход на верфи «Бурмайстер и Вайн». Так вот. Он читал книжку, а потом она ему надоела, он встал и посмотрел в окно. А под окном, у самых стен отеля, был сооружен большой искусственный пруд с искусственными же островками, на которых лежали красные камни и росли кустарники. На пруду было много лысух, уток и лебедей. Это были дикие птицы: осенью они улетали, а весной возвращались на свой родной пруд, в самом центре шумного города. Они там и гнезда вили; выводили потомство и нисколько не боялись людей, а людей там было много: и взрослых, и ребятишек, и школьников, которые порой приходили вместе с учителем естествознания. Приятно было все это видеть, и Волков часто размышлял, а почему же в его родном городе нет таких прудов с дикими, но не боящимися людей птицами?..

— Алька, скажи-ка, а у вас в школе преподают… ну как бы это тебе объяснить: любовь к природе? — спросил он.

— Так уж и преподают… Ванька, ну-ка не лезь к костру!

— Ну к примеру. Есть там у вас два богатых птицами островка: Арий камень и Топорок. Может, вы туда экскурсии совершаете?

— Ага. Совершаем, — подтвердила девочка, нахмурившись. — Яйца собирать. План нам дают на каждый класс, на всю школу. И знаешь, с каждым годом все больше! Вот. А я не хожу… Ну их. Птицы кричат, птенцы падают с карнизов… Сколько их погибает каждый раз! Ужас. А потом оказывается, что и яйца не все годные, насиженных много. Вот их и ссыпают в помойку… Ванька, больно будет.

Шевеля чутким носом, Ванька подошел к огню ближе: ему очень хотелось обнюхать этого странного красного зверя… Волков и Алька ждали. Жар уже палил влажный нос песца, Ванька, прижав уши, зарычал, но все же тянулся к огню, и с морды его не сходило выражение любопытства. Стрельнув, смолистый брус выбросил пылающий уголек, и, тускнея, он, как кузнечик, прыгнул на гальку перед самой мордой песца. Ванька тотчас схватил его зубами, взвизгнул и, отскочив, вспрыгнул на ящик. Улегшись, он ноющим го-лосом пожаловался Манюне и, скалясь, показал обожженный язык. Та лизнула супруга в нос, и Ванька замолк.

— Ну вот и чай вскипел. Иди-ка поищи посуду, — попросила Волкова Алька. — Тарелку-го ты обязательно найдешь, а то и чашки. Ну иди, иди.

— Что? Сервизик, говоришь, притащить? Хорошо. Закурив трубку, он огляделся, постучал кулаком по днищу шлюпки, возле которой они разожгли костер, и отправился вдоль океана. Сколько же тут добра… Вот завал бревен. Чистеньких, гладких, облизанных волнами до белизны. Волков стукнул по одному, и древесина отозвалась звонким гулом. А рядом, будто спички, высыпавшиеся из чудовищного коробка Гулливера, лежали на камнях оструганные четырехгранные брусья.

На комле каждого из них виднелось клеймо: «Канада. Океанию». Бочки, ящики, доски. Дерево без вершины с обглоданной корой и острыми, как рога оленя, корнями. Груда стеклянных шаров, оплетенных в цветастые сеточки: в таких нитяных сеточках мячи для ребятишек продают. Сколько же тут шаров! И с ученический глобус, зеленоватых, и маленьких, чуть больше кулака. Все это кухтыли, поплавки от океанских неводов. А вот бутылка четырехгранная, а там подальше и еще несколько. Волков расшвырял их и увидел, что в одной из них что-то есть. Он поднял ее и усмехнулся: на дне бутылки на два пальца налито жидкости янтарного цвета. Знаем мы этот обычай, подумал он: моряк никогда в океане не должен допивать все до капли, надо и с Нептуном поделиться: ублажить старикашку, чтоб не беспокоил судно штормами да ветрами. Отвинтив пробку, Волков понюхал, медвяно так, очень вкусно пахло. Ром. Глотнул — горчит слегка, видно, попало в бутылку немного морской воды, но пить можно вполне.

Ага, вот и тарелка. Он поднял легкую, пластмассовую, с вытесненным по краю драконом тарелку. Это уже кое-что. Волков осмотрелся и среди всякого берегового мусора нашел и тонкую, совершенно прозрачную чашечку.

— Во-олк! Где ты-ы?!

Загремела галька, и звякнуло стекло, попавшее под ноги. Девочка бежала. Волков услышал ее шумное, взволнованное дыхание и вышел из-за валуна навстречу.

Ночевка под шлюпкой

Костер горел жарким, почти бездымным пламенем. В нем уже не чувствовалось той юношеской суетливости, какая была вначале: огонь теперь исправно и напряженно работал, пережевывая с тихим, ровным гулом толстые плахи в груду ярких углей.

— Загляни-ка под шлюпку, — сказала Алька, когда они вернулись к костру. — Ух нам и спать хорошо будет…

Под шлюпкой была аккуратно, в несколько рядов настлана рыбацкая сеть, покрытая куском выцветшей парусины. Громадный ком спутанных сетей, Волков заметил, когда отправлялся на поиски посуды. Оказывается, Алька еще и парусину разыскала. Волков зевнул; конечно, шлюпка — это не топчан в доме Бориса и не пещера, но все же славно будет спать и на такой постели.

Быстро темнело. От костра шел сухой жар. Вещи уже высохли, и Алька убрала их. Разморенные теплом, песчата лежали на ящике вповалку, выставив тугие, барабанчиком, животы, а на уступах скал бродили, устраивались на сон птицы, и слышно было, как то одна, то другая протяжно зевали, а может, это просто казалось Волкову? На столе, сооруженном Аль-кой из длинного ящика, стояла миска с дымящейся тушенкой и лежал хлеб. В граненой бутылке букет желтых цветов. В общем, все как в лучших домах…