Сестра морского льва - Иванов Юрий Николаевич. Страница 32

Набежала волна. Смыла самочку. Каланы вынырнули и лежали теперь рядком, слегка покачиваясь, а потом Седой стал взбираться на камень, и теперь уже самочка дернула его за лапу, и Седой — на что только не пойдешь ради юной подруги! — смешно растопырив ноги, свалился в воду и вроде бы как утонул. Минуту спустя он всплыл из глубины вверх животом, как мертвый; он даже голову откинул и глаза закрыл. Самочка вначале делала вид, что и не замечает Седого, но, забеспокоившись, вдруг опять закричала и со всех сил поплыла к Седому. И тогда он кончил придуриваться. Ткнувшись носом в мордочку самочки, он нырнул, и она тоже. Вынырнули они голова к голове и поплыли в океан. Видно, Седой хотел что-то показать подруге за пределами бухты.

Папаша Груум и другие

— Вот тут, за скалами, львы. Спят, конечно. Они просто ужас какие засони, — сказала девочка потеплевшим голосом, когда, покинув бухточку Седого, они направились к лежбищу морских котиков. — Мы к ним еще специально придем. А вот и коты! Слышишь? Бежим!..

Заглушая шум океана, с берега доносился рев многих зверей. Легко перепрыгивая через бревна и камни, Алька бежала впереди, а он спешил за ней. Рев становился все более могучим. Девочка предостерегающе подняла руку и легла на обломок скалы, а Волков повалился рядом и, выглянув, увидел с обрыва, который начинался прямо за скалой, всю изогнувшуюся дугой лайду бухты. Наверно, про такие берега и говорят: лукоморье. Волков видел уже все это, но и сейчас, будто впервые, с удивлением, восторгом и, пожалуй, даже немного со страхом перед этим царством зверей осматривал берег. Сколько же тут зверья! Весь берег будто колыхался: животные ползали, двигались, шевелились. Темно-бурыми горами возвышались на истоптанном песке коты-секачи; они крутили головами, разевали зубастые пасти и беспрестанно ревели грудными, рокочущими голосами. Более изящные самочки группками по десять-двенадцать расположились вокруг них. Заигрывая с секачами, они прижимались к ним и терлись о грубую, обсыпанную песком шкуру того или другого самца. Ползали черные, будто тушью облитые, тупорылые котята. Под крутыми обрывами, что возвышались над пляжем, котята сбились в группки по нескольку десятков. Это были настоящие детские садики.

— Подойдем еще ближе, — тихо сказала Алька. — Там нам будет все-все видно.

Пригнувшись, они перебежали открытое место, поползли, а потом осторожно выглянули из-за камней, и Волков отшатнулся: большая котовая семья расположилась прямо под ними. Кажется, потянись — и достанешь рукой до спины или башки секача.

— Папаша, — тотчас дала имя секачу Алъка. — Ух и злющие эти секачи! Только бы им и драться: чуть что — цап!

— Гру-уу-ум! — подал голос могучий, так и видно, как бугры мышц перекатывались под бурой шкурой, секач, изгибая толстую шею, внимательно осмотрел свое семейство, будто пересчитывая самок.

— Это не Папаша, это Груум, — зашептал Волков. — Клянусь трезубцем Нептуна!

— Ну хорошо-хорошо. Пускай будет папаша Груум… Тут все как у людей, — сказала девочка. — Тут и дети, тут и взрослые, и старички… Во-он там, в конце лайды, пенсионеры лежат. Они уже, может, даже беззубые. Старичков все гонят, и они поселяются отдельно.

— Одна, две, три… считал Волков самок; ого, восемнадцать жен у папаши Груума. Да ты еще крепок! И видно, немалую и трудную жизнь прожил, а? Какой-то отпечаток бурно прожитых лет был виден в усталой, немного брезгливой морде зверя, в его тусклых прижмуренных глазах, да и в том, как время от времени, отвечая на заигрывания самок, он осматривал их равнодушным взглядом. С уважением Волков разглядывал его обкусанные, поломанные усы и многочисленные шрамы на голове и спине. Одни из них были старыми, уже зарубцевавшимися, а другие совершенно свежими. Ну что ты ревешь, дядя? Глядя в океан, где плескались молодые коты-холостяки, папаша Груум все ревел и ревел низким расстроенным басом.

— Они, секачи эти, все лето никуда не отходят от самок, — сказала девочка. — Дядя Боря рассказывал, да и Лена тоже: они ничего, ну совсем-совсем ничего не едят и, может, даже не пьют. Отойти боятся от своих котих, а то другие секачи их разворуют. Здрасьте, еще один сюда тащится. Ой, что это с ним?

Одинокий секач, странно переваливаясь, спешил по сырому песку вдоль самой кромки лайды. Был он намного крупнее других секачей, но все же несколько меньшим, чем папаша Груум. Волков присмотрелся — правый передний ласт кота был изуродован, будто кто-то отсек край. Рана была свежей, еще плохо зарубцевавшейся и кровоточащей.

— Касатка его, что ли, хватанула? — сказал Волков. — А? Может, поэтому кот и одинок?.. Ослабел вот и не смог биться с секачами из-за самок.

— Ну да. Ой, как он хромает, — подтвердила Алька. — Это… Тупорылый.

— Почему Тупорылый?

— Почему-почему… Видишь, у остальных секачей морды длинноватые, а у этого туповатая, — сказала Алька. — Ну сейчас они и схватятся с Груумом!

— Бре-ее-еегеее! — сипло и яростно заревел котик.

Заслышав голос Тупорылого, папаша Груум презрительно фыркнул и, будто дразнясь, начал торопливо лизать то одну, то другую самку: ну что это за секач, который не имеет своей семьи? И тогда Тупорылый направился к нему. Шумно дыша, Груум втянул через влажные ноздри ненавистный дух возможного соперника и, расшвыривая самок, ринулся навстречу.

Звери столкнулись. Волкову показалось, что он услышал, как затрещали кости секачей. Схватив Тупорылого клыками за шею, Папаша встряхнул его, а тот, развернувшись, вцепился секачу в бок. Оо-оо-о!.. В незажившую-то рану! Сопя, глухо ахая, звери топтались на месте. Гремели камни, взметались столбы песка и гальки; отчаянно заверещал котенок, неосторожно попавший под ласт Папаши. Эй, не увлекайся, Груум, оглянись! Папаша увлекся: шумно пыхтя, он постепенно оттирал Тупорылого со своей территории, а в это время к его семейству спешили еще два секача. Один из них, Рыжий, оказался проворнее. Схватив самочку за шею, он поволок ее к своему гарему. Второй секач вцепился той же котихе в спину и потянул к себе. Котиха закричала, по ее золотистой шкуре покатились красные шарики.

Услышав ее голос, Груум поспешил на выручку, а Тупорылый, мотая искусанной башкой, хрипло, со стонами дыша, поплелся в дальний угол лайды и повалился на песок.

Морской котик Спасеныш

Среди животных спокойно, как будто на лайде вообще никого не было, прогуливающейся походкой трусил песец. Волков присмотрелся к нему: во всем облике зверя и его морде улавливалось что-то стиляжье. У Черномордого была лохматая, будто давно не стриженная, башка, тощий выщипанный живот и странная, вихляющая, на негнущихся ногах, походка. Песец что-то искал. Кружил возле самок и котят, принюхивался.

— Ах он! — воскликнула вдруг Алька. — Котенка схватил!

Вцепившись зубами в ласт, Черномордый поволок от лежбища Груума черненького малыша, того самого, которого Папаша придавил во время схватки с Тупо-рыльш. Слабо сопротивляясь, котенок верещал тонким дрожащим голосом: «Бге-е-е… бге-ее-е». Мало кто обратил внимание на этот голосишко, да и кто его услышит в гуле волн и реве зверей?.. Передохнув, Черномордый опять потащил. Конец, видно, пришел тебе, малыш, и уж никогда ты не превратишься в могучего красавца секача.

— Волк, мы должны ему помочь, — сказала Алька, поднимаясь на колени.

— Да ты что? Секачи нас хап — и…

— Испугался, да? Струсил? — презрительно засмеялась Алька. — А еще моряк! Схватив валявшуюся возле камней палку, Алька посмотрела на Волкова такими гневными глазами, что он, больше ни о чем не раздумывая, поспешил за ней. Девочка спрыгнула с камней на песок, махнул на лайду и Волков; а Папаша, покрутив головой принюхался и, глухо заворчав, направился к людям. Волков чуть отбежал в сторону, однако Алька не отступила и ощущая на своем затылке взгляд зверя Волков последовал за ней. Тугой гром воды, крики и фырканье зверей, встревоженное блеяние котих, скрип и хруст пол ногами — все это слилось в невообразимую мешанину звуков. Казалось, что они не бегут по лайде, а еле переставляют ноги. Волков обернулся — грузно переваливаясь, выбрасывая передние ласты и подволакивая задние, Папаша приближался.