Здравствуй, Артек! - Селихов К.. Страница 12

Увлёкшись, он не заметил, как забежал в квартал богачей — Алкане. В руках оставалось не больше десяти номеров. Рубен хотел уже повернуть обратно, но смелая мысль осенила его: «Пусть знают, что газета революции живёт и борется».

Он побежал вдоль улиц и, дерзко глядя на сеньоров и нарядных сеньорин, задорно выкрикивал:

— Читайте правду о революци-и-и!

В эти дни Рубен жил необыкновенной жизнью. Постоянные опасности словно окрыляли его. Он появлялся всюду. Однажды на демонстрации он шагал в одном ряду с шахтёрами.

В голове колонны запели «Интернационал».

взволнованно и гордо подпевал Рубен.

Вдруг колонна качнулась. Раздался сухой треск. И испуганный женский голос:

— Полиция!

Колонна дрогнула, но продолжала идти вперёд. Потом, будто её кто-то взорвал изнутри, она рассыпалась. Шахтёр, который шёл в одном ряду с Рубеном, упал, сражённый пулей.

Домой Рубен вернулся поздно вечером. Мать и Амая ждали его. Рубен устало опустился на стул и закрыл лицо руками.

— Рубен, я должна с тобой поговорить, — сказала Долорес.

Рубен узнал, что Коммунистическая партия поручила его матери очень важное дело. Ей придётся ездить по всем городам Испании. Они должны разлучиться.

Артек

Рубен стоял на берегу моря и улыбался солнцу. Ветер трепал его волосы. Рубен пел песню о Гренаде. Он не заметил, как его окружили ребята. И только когда раздалось «браво, Рубен», он увидел улыбающиеся лица и смутился.

Он не умел говорить по-русски. Но ребята хорошо понимали его.

— Рубен, ещё!

— Песню, Рубен!

— Твою любимую!

Рубен поёт, а советские ребята дружно подхватывают мотив.

Однажды, когда он гулял по берегу, собирая камешки, то вдруг увидел девочку, очень похожую на Амаю.

— Неужели она? — подумал Рубен.

Да, теперь сомнений быть не могло. Это была она, его любимая сестрёнка.

…Амая и Рубен сидели на гальке и говорили, вспоминали: как вместе с мадридскими пионерами собирали в банки песеты для политзаключённых, как продавали «Мундо обреро», участвовали в демонстрациях.

— А помнишь, как мы ловко обманули полицейского? — смеётся Амая.

— Конечно!..

— А помнишь, как мама рассказывала о Советском Союзе?

— Помню!

— Всё так, даже лучше! Намного лучше. Где-то сейчас мама? — с грустью говорит Амая.

— С ней никогда ничего не случится. Ты напрасно волнуешься…

Он обнимает Амаю и тихо продолжает:

— Я тоже буду бороться за революцию. Всю жизнь, как мама…

Серебряной трелью зазвенел горн, сзывая на вечернюю линейку пионеров. Эхом отозвался на медную трель старый Аю-Даг. Замерли стройные кипарисы. Тяжело вздохнуло и притихло море.

— Смирно-о! — скомандовал начальник лагеря. На правом фланге стоит отряд имени Рубена Ибаррури. Председатель совета отряда Володя Белкин отдаёт рапорт:

— Товарищ начальник лагеря! На вечерней линейке присутствуют все. Рубен Руис Ибаррури, Герой Советского Союза, пал смертью храбрых в боях за нашу Родину.

Рот-фронт

_{(Рассказ бывшего артековца)}

Бесконечны твои дороги, Артек…

Думал ли я когда-нибудь, что не раз в жизни, на самых крутых поворотах моей беспокойной судьбы, буду вспоминать о тебе, Артек?

И вот, как и тридцать пять лет назад, стою я на земле Артека, дышу его чистым воздухом. Около ворот лагеря меня останавливает мальчик с красной повязкой. Он строг и деловит.

— Дежурный по лагерю Михаил Никитин. Кто вам нужен?

— Мне?

Я невольно отступил назад, стукнул палкой о булыжник.

— Артек! Мне нужен Артек!

— Я понимаю, — вежливо проговорил мальчик, — Но всё же… Куда вам? В лагерь или в управление?

— В лагерь.

И мы зашагали по дороге вдоль моря.

— Вы впервые в Артеке? — поинтересовался Миша.

И прежде, чем я ответил, он стал подробно и привычно рассказывать:

— Площадь Артека составляет 220 гектаров земли. Он разбит на четыре лагеря — первый, второй, третий, четвёртый. Понятно?

Я кивнул головой.

— Так вот, — продолжал мой маленький гид, — в Артеке отдыхает каждый год около 8000 ребят со всех концов страны и из-за рубежа. Здорово, правда?

— Здорово! — улыбнулся я, а в уме подсчитывал: сколько… сколько же тогда нас было в Артеке. Кажется, не больше шестидесяти…

— Одних только роз в Артеке двадцать две тысячи, три стадиона, моторно-лодочная станция…

Миша на минуту умолк, замедляя шаг. По-видимому, он только сейчас заметил, что я прихрамываю:

— Устали? Может, машину взять? У нас в гараже много машин. Я мигом.

— Не нужно, Миша, — отказался я. — Разве можно в Артеке ездить на машине?

— Хорошо, — сказал Миша. — Только пойдём медленнее. Вот гора Аю-Даг. В переводе означает…

— Медведь-гора! — сказал я.

Миша удивлён. И чуточку разочарован.

— Так вы уже бывали в Артеке?

Я обнимаю своего добросовестного гида за бронзовые плечи:

— Бывал, бывал, Миша. Только давно-давно. Когда тебя ещё на свете не было…

И хотя я говорю по-русски с сильным акцентом (все сразу узнают во мне немца), Миша прекрасно меня понимает, и мы беседуем с ним дружески и непринуждённо.

— Видите эту молодую аллею кипарисов? — спрашивает Миша.

— Вижу.

— Это необычная аллея. Каждый год ребята будут высаживать в ней один кипарис. Будет расти Артек, разрастётся и аллея. Приедут ребята сюда лет через двадцать-сорок и по кипарисам сразу определят, сколько лет Артеку. Интересно?

— Очень. А сколько сейчас этих кипарисов? — поинтересовался я.

— Сегодня, в традиционный «День артековца», посадили тридцать пятый.

— Тридцать пятый. Так вот как бежит время, подобно горному стремительному ручью…

Откуда-то с моря донеслась песня. Пели дружно, задорно:

— А вот и четвёртый лагерь, — сказал Миша. — Что с вами?

Я молчу. Молчу и смотрю. И не могу узнать знакомых мест. Всё здесь изменилось! Разве только море осталось таким, как и тридцать пять лет назад.

Я присел на одну из скамеек под развесистой пальмой, расстегнул ворот рубашки и полной грудью вдохнул свежий ветер. Он принес с моря несколько солоноватых капель. И я стал вспоминать.

…На мне были короткие тирольки, белые гетры и на груди красный галстук. Первая делегация немецких пионеров ехала в Советский Союз. В числе делегатов был я. Дороги, станции, полустанки, горы цветов, крепкие рукопожатия. В Туле пионеры подарили нам самовар.

— Пейте русский чай и вспоминайте Россию. Тринкен, тринкен! — кричали они по-немецки и махали нам руками, когда поезд тронулся.

…Артек поразил нас. Как первый весенний гром, которого ждёшь с трепетом и волнением.

В старом заброшенном парке, метрах в двухстах от берега, у подножья Медведь-горы мы увидели четыре брезентовые палатки. Чуть поодаль ещё две. Длинные дощатые столы. Это была столовая. Ужинали мы в тот вечер при свете керосиновых ламп. Утром на линейке мы по-немецки отдавали рапорт высокому человеку в военной гимнастёрке. Как и сейчас, на мачте развевался флаг.

Раздалась команда, и флаг стал медленно спускаться с мачты. Я и мои друзья подняли сжатую в кулак правую руку: так рабочие Рура и Гамбурга приветствовали друг друга, так они встречали своё боевое знамя. Мама рассказывала мне, что отец мой погиб от пули полицейских, не разжав кулака. Так его и похоронили…

— Всегда готовы! — ответили красному флагу советские пионеры.

— Рот-фронт! — отозвались мы.

До позднего вечера пылал костёр. Спало море. Дремал Аю-Даг. Мы сидели вокруг костра. Человек с бородкой рассказывал нам о Ленине. Мы слушали его и теснее прижимались друг к другу, боясь пропустить словечко. Я помню, чем закончил он свой рассказ.