Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 - Лиханов Альберт Анатольевич. Страница 83
Толик посмотрел на Темку и вдруг увидел, что глаза у него совсем взрослые. Темкины глаза не обижались, не горевали, а понимали… Понимали!
— Ведь он твой, отец-то, — сказал Темка задумчиво. — И слава богу, что все кончилось…
Темка помолчал, обдумывая что-то.
— Ты знаешь, — подтвердил он, — это даже хорошо, что все кончилось так, хотя, честно сказать, я к твоему отцу… — он помолчал, — привык… Но если бы он остался, все равно ничего не вышло… Про своего отца я бы не забыл.
Толик опустил голову.
— Хвост морковкой! — сказал Темка и улыбнулся. — Помнишь, ты всегда говорил: хвост морковкой? — Он помолчал, словно выбирал слова. — Я тебя знаю, — сказал он. — Ты сейчас ругаешь Петра Ивановича. Думаешь, он меня обманул, мою маму… Нет. Он ошибся. Он просто очень ошибся, ты не суди его. Ему тоже нелегко.
Толик вздохнул, всмотрелся в Темку.
— Удивительный ты человек, Темка, — сказал горько Толик. — Тебя бьют, а ты улыбаешься.
Темка помолчал и вдруг засмеялся.
— Я ведь боксер, — сказал он. — Так и должно быть, какой же я иначе боксер…
И вдруг некстати, совсем не вовремя, невпопад, не к месту Толик вспомнил, как рассказывал Темка про отважного кашалота. Смертельно раненный кит вдруг повернул к судну и, разогнавшись, врезался в корабль.
Темка улыбался тогда, рассказывая эту историю, и говорил, что люди должны походить на этого отважного кашалота.
А то какие же они люди?
7
Дома было как в праздник.
Стол накрыт хрустящей скатертью, уставлен тарелками со всякой едой, а в полных стопочках дрожит водка. Отец и мама сидят нарядные — отец в новом костюме, мама в своем любимом платье. Одна баба Шура обыкновенная — серый платок, серая кофта, острый носик из-под платка.
— Давай скорее, — сказала мама, едва вошел Толик, — мы тебя заждались. — Сказала так, словно они куда-то опаздывали.
Толик внимательно оглядел отца. Новый костюм сидел на нем хорошо, ладно обтекал широкие плечи, и рубашку он купил новую, дорогую, и красивый галстук. Просто на жениха походил отец. Вот только лицо у него было вовсе не жениховское, а серое и усталое. Будто он прошел сто километров пешком и, едва умылся, сразу за стол сел.
Совсем недавно Толик отца обвинял, считал, что он обманул Темку — да так ведь все и было, — а теперь обида уходила. Может, в самом деле? Может, прав Темка — отец ошибся? Жестоко и больно для всех, но ошибся, и его надо не винить, а понять.
Отец поднял рюмку с дрожащей водкой.
— Давайте выпьем, — сказал он задумчиво. — Давайте выпьем за то, чтобы все было хорошо.
Мама согласно кивнула головой, чокнулась с отцом. Чокнулась и бабка, но пить не стала, только пригубила и поглядела на отца колючими глазами.
Отец опустил голову и слепо тыкал в закуску вилкой.
Да, невеселый получался праздник! Толик думал, это будет светлый-светлый день, такой день, когда в тебе звенит таинственная струна, когда петь хочется, когда ты сумеешь сделать все, что захочешь. Еще бы — ведь они снова сидят вчетвером, они снова вместе, но только теперь по-другому. Оттого и смотрит бабка колючим взглядом, что все по-другому, — победили ее отец и мама. Поняли они друг друга наконец.
Толик ковырялся в тарелке — такая вкуснота, но есть не хотелось, не было, как назло, аппетита, а все думалось, думалось, будто он мудрый старец.
Поняли родители друг друга, но вот сами не радуются, что теперь все позади. Чему действительно радоваться, если с таким трудом поняли они все, если понимание это оказалось таким долгим, запутанным и тяжким.
Толик как бы со стороны оглядел стол, за которым они сидели. Не было тут ни одного правого человека. Каждый виноват в том, что случилось. Раньше Толик одну бабу Шуру во всем обвинял, но теперь-то он точно знал: и мама, и отец, и он сам — все виноваты. Все виноватые они, все до одного, но все же и пострадавшие. Бабка — власть потеряла, у Толика куча несчастий была, а про маму с отцом и говорить нечего. Не зря они, хоть и нарядные, хоть и праздничные, а совсем невеселые.
Отец встрепенулся, улыбнулся криво.
— Ну ладно, — сказал он, — что было, то миновало! — Взглянул на бабку, поднял стопку: — Давайте выпьем, Александра Васильевна, чтоб остаться нам добрыми родственниками!
Бабка опять кольнула его острым взглядом, но смолчала, только вздохнула тяжело и залпом опрокинула стопку, аж в горлышке у нее сбулькало: ну баба Шура!
— Значит, через два дня, Петя? — тихо спросила мама, словно не верила во все, что случилось.
— Через два, — ответил отец. — Завтра собираемся и берем билеты. А послезавтра, — он вздохнул, — прощай что было.
Прощай что было?… Прощай Темка, прощай дом и бабка, прощай школа, хоккейная площадка зимой во дворе, танкистский шлем? И целый год жизни тоже прощай?
— Прощай все, что было, — повторил отец, посмотрел на Толика и спросил его: — Верно, Темка?
Он сразу осекся, побледнел, и Толик почувствовал, как нехорошо стало отцу.
Тяжелым и больным взглядом оглядел его Толик с ног до головы.
— Я не Темка, — сказал он. — Я Толик…
— Прости, — поник отец. — Прости, оговорился…
Толик встал из-за стола, подошел к окну. Августовские сумерки сгущались на улице, пряча в густую тень деревья, забор, дома.
Толик услышал за спиной отцовские шаги, ощутил на плече его руку.
— Прости! — глухо сказал отец, и Толик неожиданно понял, что его не надо просить, что он простил отца.
Простил именно потому, что отец так жестоко оговорился. Он назвал Толика Темкой, и это значило, он не забыл Темку. Он чокался с бабкой, он говорил маме, что через два дня надо ехать, он хотел забыть все, что было, но он помнил о Темке. Думал о нем, винился перед ним, чувствовал себя неправым.
Выходит, Темка не ошибался, когда защищал его. Выходит, он лучше знал отца?
Спиной Толик ощутил, как рядом с отцом встала мама. Словно она тоже просила простить отца, понять его, понять, что он не хотел его обидеть.
— Завтра, Толик, — сказала мягко она, — пойдем в школу за документами.
«Вот и все!» — подумал он обреченно. Конец школе, конец Изольде Павловне, которая сказала, что она не учительница, конец Женьке с Цыпой. Странное дело, Толик перебирал в уме неприятности, успокаивал себя, что теперь им конец, а легче не становилось, наоборот. Наоборот, в горле застрял какой-то комок. А Коля Суворов? А Машка Иванова? А Махал Махалыч, Топтыгин в квадрате? Но самое главное — Темка! Р-раз — и обрезать? Все, что было, позабыть?
— Знаешь что, мама, — вдруг резко обернулся он. — Вы поезжайте одни!
Возле стола что-то грохнуло и рассыпалось. Толик поглядел туда. Баба Шура разбила чашку, и белые черепки веером лежали на полу. Бабка подбирала их, пыталась сложить один к одному, но ничего у нее не выходило.
— Вы поезжайте сперва сами! — сказал он, думая, что отцу и маме придется тоже собрать по черепкам разбитую чашку. Другую только.
Мама и отец смотрели на Толика и будто не узнавали его.
— Я приеду к вам, — объяснил он. — Я приеду. Но не сейчас. Потом. — И вдруг добавил взросло: — Вы сначала устройте все у себя.
Можно было подумать, он говорил, чтобы родители получили квартиру, устроились на работу, но Толик думал про другое.
И они понимали, про что он сказал.
Мама растерянно смотрела на Толика. Ее руки опять опустились как плети. Вот-вот она сядет на краешек стула, опустит голову, скажет: «Никуда мы не поедем», — и снова станет покорной бабке. И все пойдет по-старому…
Но мама вдруг сжалась пружиной. Напряженной рукой провела по лицу, будто стряхивала что-то. Сказала твердым, решительным голосом:
— Хорошо. Я согласна.
Толик подошел к столу, взглянул на тарелку, полную вкусной еды, и вдруг дико захотел есть.
Мама глядела на Толика удивленным взглядом, у окна яростно курил замолчавший отец.
И вдруг всхлипнула баба Шура. Она потянулась к Толику сухими, костлявыми руками и запричитала, захлебываясь слезами: