Повелитель блох - Гофман Эрнст Теодор Амадей. Страница 23

Однажды Перегринус заметил, что старая Алина чему-то лукаво посмеивается, чаще обыкновенного нюхает табак, покашливает, бормочет что-то невнятное ? короче, всем своим поведением показывает, что у нее есть что-то такое на сердце, что очень бы хотелось ей разболтать. При этом на все, кстати и некстати, у нее был только один ответ: «Да! ? как знать, подождем ? увидим!»

? Ну, полно же, ? вскричал наконец, потеряв терпение, Перегринус, ? ну, полно же, Алина, скажи лучше прямо, что случилось, чем ходить вокруг да около с таинственными минами.

? Ах! ? воскликнула старуха, сжимая свои костлявые кулаки. ? Ах, наша-то миленькая, хорошенькая сахарная куколка, ах она ненаглядная!

? О ком ты говоришь? ? досадливо перебил Перегринус старуху.

? Ай, ай, ай, ? продолжала старуха, ухмыляясь, ? ай, ай, ай, да о ком же мне говорить-то, господин Тис, как не о нашей милой принцессе, как не о вашей милой невесте, что там внизу у господина Сваммера.

? Несчастная, ? возопил Перегринус, ? несчастная, она ? здесь, здесь в доме, и ты лишь теперь говоришь мне о том?

? Да где же еще, ? возразила старуха, нимало не теряя своего безмятежного спокойствия, ? да где же еще и быть принцессе, как не здесь, где она обрела свою мать.

? Как! ? вскричал Перегринус. ? Как! что говоришь ты, Алина?

? Да, ? сказала старуха, высоко подняв голову, ? да, Алина, это мое настоящее имя, и кто знает, что еще не замедлит открыться перед вашей свадьбой.

Не обращая ни малейшего внимания на нетерпение Перегринуса, заклинавшего ее всеми святыми говорить, продолжать свой рассказ, старуха преспокойно уселась в кресло, вытащила табакерку, взяла добрую понюшку табаку и затем принялась обстоятельно и многоречиво доказывать ему, что нет большего и вреднейшего порока, чем нетерпение.

? Спокойствие, ? говорила она, ? спокойствие, сыночек, тебе нужнее всего, иначе тебе грозит опасность все потерять в то самое мгновение, когда думаешь, что всего уже достиг. Прежде чем ты услышишь от меня хоть одно словечко, ты должен усесться вон там, как послушное дитя, и ни одним словом не перебивать моего рассказа.

Что оставалось Перегринусу, как не повиноваться старухе, которая, как только Перегринус уселся, поведала ему немало диковинных и невероятных вещей.

По рассказу старухи, оба почтенных господина, Сваммердам и Левенгук, продолжали свою драку и в комнате, причем ужасно шумели и бесновались. Потом вдруг все стихло, только глухое стенание возбудило опасения старухи, не ранен ли кто-нибудь из них насмерть. Любопытствуя, она стала смотреть в замочную скважину и увидела совсем не то, что ожидала. Сваммердам и Левенгук схватили Георга Пепуша и терли и давили его своими кулаками так, что он становился все тоньше, причем он-то и издавал те стенания, что донеслись до старухи. Когда наконец Пепуш стал тонок, как стебель чертополоха, они попытались просунуть его сквозь замочную скважину. Уже половина тела бедного Пепуша перевесилась в сени, когда старуха в ужасе стремглав бросилась прочь от двери. Вскоре затем старухе послышался громкий раскатистый смех, и она увидела, как оба мага самым мирным образом выводили из дома Пепуша в его натуральном виде. В дверях комнаты стояла прекрасная Дертье и звала к себе старуху. Она собиралась принарядиться, и ей нужна была помощь старухи.

Старуха не могла достаточно наговориться о великом изобилии платьев ? одно другого лучше и богаче, ? которые малютка вытащила из разных старых шкафов и показывала ей. А такими драгоценностями, как были у малютки, по уверениям старухи, могла обладать только какая-нибудь индийская принцесса; еще и сейчас у нее глаза болят от ослепительного их блеска.

Старуха рассказала дальше, как они болтали о том о сем во время одевания, как она вспомнила покойного господина Тиса, прежнюю веселую жизнь в доме и как, наконец, дошла и до своих усопших родственников.

? Вы знаете, ? говорила старуха, ? вы знаете, милый господин Тис, что я никого так не почитаю, как мою покойную тетушку, жену набойщика. Она бывала в Майнце и, кажется, даже в Индии и умела молиться и петь по-французски. Если я и обязана тетушке нехристианским именем Алины, то я охотно прощаю это покойнице, потому что зато от нее одной научилась я тонкому обращению, галантерейности и светскому красноречию. Когда я довольно уже порассказала о тетушке, малютка принцесса стала спрашивать о моих родителях, о дедушке и бабушке и так все дальше и дальше, о всей моей родословной. Я открыла ей всю свою душу, рассказала ей без утайки, что моя мать почти не уступала мне в красоте, хотя я и превосхожу ее в отношении носа, который я унаследовала от отца, притом именно такой формы, какая была в его роду с незапамятных времен. Затем я стала рассказывать ей, как на храмовом празднике танцевала национальный танец с сержантом Хеберпипом и как надела небесно-голубые чулки с красными стрелками. Что говорить! все мы люди слабые, грешные. Но тут, господин Тис, если бы вы только видели сами, как маленькая принцесса, которая сперва все хихикала и подсмеивалась, становилась все тише и тише и уставилась на меня такими странными глазами, что мне стало совсем как-то не по себе. И, подумайте, господин Тис, я и оглянуться не успела, как малютка принцесса падает передо мной на колени и хочет непременно поцеловать мою руку и восклицает: «Да, это ты, только теперь узнаю я тебя, да, это ты сама!» Когда же я в полном изумлении спросила, что это должно означать...

Тут старуха остановилась и, когда Перегринус стал ее упрашивать продолжать рассказ, взяла с невозмутимым спокойствием добрую понюшку табаку и сказала:

? В свое время узнаешь, сынок, что случилось дальше. Всему свое время и свой час!

Перегринус принялся еще настойчивее от нее требовать, чтобы она сказала ему все, но вдруг она разразилась громким хохотом. Перегринус напомнил ей, насупившись довольно сурово, что его комната не место для дурацких шуток. Но старуха, подперши бока руками, казалось, готова была задохнуться от смеха. Огненно-красный цвет ее лица приобрел приятный оттенок темно-вишневого, и Перегринус намеревался уже плеснуть ей в лицо полный стакан воды, как она пришла в себя и смогла продолжать свою речь.

? Да можно ли, ? сказала она, ? да можно ли не смеяться над этой маленькой дурочкой! Нет, другой такой любви больше не сыскать на земле! Подумайте только, господин Тис. ? И старуха снова расхохоталась, а терпение Перегринуса готово было лопнуть. Наконец он добился от нее с трудом, что маленькая принцесса помешалась на мысли, будто он, господин Перегринус Тис, во что бы то ни стало хочет жениться на старухе и потому она, старуха, должна ей дать торжественное обещание, что откажет ему.

Перегринусу показалось, точно он запутался в какой-то чертовщине, и ему стало до того не по себе, что даже сама старая почтенная Алина представилась ему каким-то призраком, от которого нужно бежать как можно скорее. Но старуха не пустила его, говоря, что ей нужно немедленно доверить ему нечто, касающееся маленькой принцессы.

? Теперь несомненно, ? сказала она серьезно, ? теперь несомненно, что над вами, милый мой господин Перегринус, взошла прекрасная, светлая звезда счастья, и уже ваше дело не потерять милости этой звезды. Когда я стала уверять крошку, что вы безумно влюблены в нее и далеки от всякой мысли на мне жениться, она сказала, что не поверит тому и не отдаст вам своей руки до тех пор, пока вы не исполните одного ее желания, которое давно уже затаила она в глубине сердца. Малютка утверждает, будто вы приютили у себя маленького хорошенького негритенка, ее слугу, сбежавшего от нее; я было стала ей возражать, но она утверждает, что мальчишка до того мал, что может поместиться в ореховой скорлупе. Вот этого-то негритенка...

? Этому не бывать, ? вскричал Перегринус, давно уже догадавшийся, куда клонилась речь Алины, и стремительно бросился вон из комнаты и из дому.

По старому, традиционному обычаю герой повести в случае сильного душевного волнения должен бежать в лес или по меньшей мере в уединенную рощицу. Обычай этот потому хорош, что он господствует и в действительной жизни. Таким-то вот образом и господин Перегринус Тис, покинув свой дом на Конной площади, бежал без передышки все вперед, пока, оставив за собой город, не достиг близлежащей рощи. Далее, ни в одной роще романтической повести не должно быть недостатка ни в шелесте листвы, ни во вздохах и шепоте вечернего ветерка, ни в журчании ручья и т. д., а потому, само собой разумеется, Перегринус нашел все это в своем убежище. Присев на поросший мхом камень, до половины погруженный в зеркальные воды ручья, игравшего и журчавшего около него, Перегринус твердо решил, обдумав все последнее странное происшествие, отыскать ариаднину нить, которая вывела бы его из этого лабиринта удивительнейших загадок.