Письмо на панцире - Ефетов Марк Симович. Страница 16

Вите виделось это в пустой еще чаше стадиона и хотелось, чтобы скорее наступил этот праздничный день.

Когда она шла по Артеку с Верой, за каждым поворотом встречала что-то новое, никогда ею не виданное.

— А почему эта дорожка проложена так криво? — спрашивала Вита. — Из-за этого камня? Да?

Камень был гладкий и холодный.

— Значит, он лежит здесь давным-давно?

— Вероятно. И когда ста и строить Артек, это огромный камень не тронули.

Вита на мгновение задумалась: «Тяжёлый… Но всё равно, если бы захотели, то машинами, подъёмными кранами, всякими механизмами его можно было бы сдвинуть с места или даже убраться».

Вера прервала её мысли.

— Ты поняла, почему не тронули этот валун, не прикоснулись к той почерневшей от возраста коряге и сосну эту разлапистую оставили — видишь?

— Вижу. А дорожка всё время изгибается. Ой, коряга эта похожа на Змея-Горыныча! Хорошо, что её не выкорчевали.

— Вот то-то, Вита. Тут старались ничего не трогать, природу не изменять, а дорожки и дома можно было проложить и построить где угодно. Вот потому-то и красиво в Артеке, что он, как говорят архитекторы, вписывается в пейзаж окружающей природы. Поняла?..

ПРАЗДНИК

Всё, что Вита видела и слышала на празднике, было для неё тоже в новинку. Вероятно, потому всё поражало её. Вита слушала и смотрела вокруг, стараясь не пропустить ни одной подробности, даже самой малой.

На праздничной трибуне стоял человек с Золотой Звездой Героя — знаменитый мастер спорта и не менее знаменитый киноактёр. Они мало говорили о себе, а больше о детях, которые были на стадионе.

Стадион аплодировал и даже скандировал.

А потом выступил седой, высокий, чуть сутулый человек в старомодном двубортном пиджаке и в больших очках. Но за очками как-то молодо блестели глаза.

Когда он подошёл к микрофону, Вита услышала, как тихо шелестит море. Перестали скрипеть скамейки.

Седой человек подтянул микрофон чуть вверх и сказал:

— Девочки и мальчики! Мы, так же как ваши родители, можем только попытаться направить вас на правильный путь. Повторяю: только направить. А от того, какими вырастете вы: себялюбцами, стяжателями и шалопаями или борцами, трудягами, честными и беззаветно любящими своих матерей и отцов и Родину-мать, — зависит, будет ли счастье на земле…

Он помолчал. Продолжал совсем тихо, но каждое слово было слышно очень хорошо.

— …Да, да. От вас зависит, будут ли на земле тысячи таких стадионов радости или будут войны, голод бедняков, обжорство богачей… Земной шар в ваших руках. Не швырните его в пропасть, а расцветите алыми галстуками и цветами. Сделайте планету Земля счастливой. Это вам по плечу, если вы вырастете настоящими людьми — смелыми, честными, сильными.

Он отошёл во второй ряд стоящих на праздничной трибуне, а стадион молчал.

Ни одного хлопка, ни одного возгласа. Тишина.

Только шелест волн, а затеи другой шелест — движение, скрип скамеек, шуршание ног.

Стадион встал. Встали пять тысяч девочек и мальчиков и подняли вверх руки, хлопая над головами в ладоши. Да, они так подняли руки, будто действительно держали над головой земной шар. Праздник так захватил Виту, будто проник в самое её сердце. Ей хотелось петь, танцевать, прыгать, а уж когда аплодировали, она хлопала до боли в ладонях.

Перед Витой, как кадры чудесной цветной киноленты, проходили ребята в национальных костюмах всех пятнадцати республик нашей страны, вихрем промчались танцоры, за ними спортсмены выделывали такое, что и в цирке не увидеть.

Особенно Вите понравилась пантомима: мальчики держали огромный молот, а две девочки — такой же большой серп. Они соединили крест-накрест серп и молот.

Спустились сумерки, и от этого показался ещё более ярким огромный костёр в чаше стадиона под тёмно-синим, в больших звёздах куполом южного неба.

Высоко взвивалось пламя. Оно рвалось всё выше и выше. А потом, когда пламя осело, ребята бежали к костру со всех сторон чаши стадиона и брали в ладони остывшие угольки из пионерского костра Артека.

Вита знала, что артековцы, которым предстоял отъезд, берут эти угольки, чтобы сохранить память об Артеке, синем море и красном, сверкающем празднике.

На празднике Вите иногда казалось, что она попала в волшебную страну, где всюду поднимаются к солнцу огромные розы, канвы, лилии и множество других цветов. А вот цветы взлетели к самому куполу неба и там засверкали огнями разноцветных ракет.

В это время Вита снова вспомнила папу. Он рассказывал Вите о первом салюте, когда наши войска взяли Орёл и Белгород. Ведь это были самые страшные для бабушки дни, когда бабушкин единственный сын, ставший потом Витиным папой, пропал без вести. Бабушка уехала тогда из Новгорода в большой город далеко в тылу. Она думала, что никогда не увидит своего сына. Не знала же она тогда, что в конце концов всё будет хорошо: сын вернётся с наградой и, главное, с победой.

Папа рассказывал Вите, как тяжко было бабушке в те первые годы войны. И вот грянул залп, взвились букеты ракет, рассыпались светящимися лепестками, и бабушка заплакала. Это были не слёзы горя, а слёзы радости, веры, надежды.

Вспомнив папу, Вита не думала тогда, что скоро увидит его в Артеке. Только не на празднике, а совсем при других обстоятельствах.

А случилось всё в последние минуты праздника. Незадолго до этого Вита почувствовала ту же боль, что в тот вечер, когда к ней приезжала «скорая помощь». И холодный пот покрыл капельками лоб. Но потом боль утихла, как бы притаилась, чтобы через минуту вернуться вновь…

ГРУСТНЫЕ МЫСЛИ ВИТЫ

В автомашине с красным крестом Вита лежала, а Вера сидела рядом на откидном стульчике.

— Всё обойдётся, Виточка.

— Нет, не обойдётся.

— А ты знаешь, что заранее думать о плохом — это значит два раза переживать плохое.

— Может быть. — Вита морщилась, изо всех сил стараясь не плакать.

От костровой площади до медстационара машина домчала за пять минут. Когда Виту внесли в палату, она услышала, что кто-то плачет за дверью. Это был мальчик, и, конечно же, малыш.

Вера насупилась и посмотрела на дверь.

— Вам надо пойти туда, — сказала Вита. — Ничего, ничего. Я знаю, сейчас ко мне придёт доктор.

Вера поправила одеяло на кровати у Виты и вышла за дверь.

Вита услышала, как сразу же плач перешёл в хныканье. Малыш всхлипнул напоследок, как бы поставив точку.

В палате было слышно всё, что происходило в коридоре.

— Ну, что с тобой? — спросила Вера.

— Не скажу! — упрямо-капризным голосом сказал мальчик.

— Болит что-нибудь?

— Не.

— А что же тогда? Доктор обидел? — Всё!

— Что всё?

— Конец. Докторша посмотрела, постукала по мне молоточком, а потом как прочертит на мне крест! Прямо наискосок. Думаете, если я маленький, так не понял?

— Ты не такой уж маленький.

— Да, скажете тоже. Я знаю, почему она поставила на мне крест. У нас в районе даже дверь закрыли, и за ней доктора спорили: посылать меня в Артек или не посылать? Теперь всё, хана мне…

И снова Вита услышала громкий плач, а потом Верин голос:

— А ты не реви.

— Я всегда так, когда обидно. Слёзы сами текут. — Всегда?

— Всегда.

— Вот потому доктор и проводила крест-накрест линии, чтобы проверить, покраснеет ли кожа, нервный ли ты. А ты здоровый. Дай слёзы утру.

— Высохнут. Правда здоровый?

— Правда.

— Спасибо! Я побегу…

Разговор вожатой с мальчиком отвлёк Виту от грустных мыслей. А тут и Вера вернулась с доктором: это была Екатерина Владимировна, которая приняла вожатую за пионерку.

Пока Виту осматривали и расспрашивали, ей не было страшно. Вите, как во время первого приступа дома, положили на живот пузырь со льдом и укрыли её двумя тёплыми пушистыми одеялами. Ей было холодно, хотя за окном палаты голубело жаркое небо, летали стрижи и слышен был, точно шёпот, шелест ленивых маленьких волн тёплого моря.