Меч Пересвета - Дробина Анастасия. Страница 14

– Если она вообще Татьяна и студентка, – сухо вставила до сих пор молчавшая Соня. – Мне она с ваших слов совершенно не понравилась.

– Согласна, – отозвалась Белка. – Она где-то темнит.

– Не «где-то», а везде! – закричала Полундра. – Врет, что мечи у нее украли! Врет, что мобильного нету! Да еще психованная – рыдает на всю улицу из-за придурка какого-то, который на ней жениться не хочет!

– Ну, тут никакого криминала нет, – заметил Пашка.

– Все равно правильно Натэлка говорит! Из-за всех козлов рыдать – соплей не хватит!

– Таким образом, – решительно перебил феминистскую речь сестры Пашка, – Татьяна у нас в разработке, и ее версии событий доверять не следует. Но возникает следующий вопрос – зачем ей нас обманывать?

– Она сама украла у кого-то мечи! Сама их Пантелеичу в картошку зарыла, чтоб никто не догадался! – завопила Полундра. – И хочет следы замести!

– Почему тогда не в свою собственную картошку зарыла? Риска, что найдут, было бы меньше, – возразил Пашка. – И потом, если бы Татьяна была воровкой, то с какой стати она бы рассказала нам про золотую чашу? Мы чашу не видели, ничего о ней не знали.

– Может, и вовсе нет никакой чаши? – снова подала голос Соня.

– Если ее нет, зачем было о ней говорить? – пожал плечами Пашка. – Кстати, Татьяна могла вообще нам ничего не рассказывать. Даже о том, как она нашла клад. Мы не милиция, ордера на арест у нас нет. Наоборот, она могла милицию позвать, когда я ее… так сказать, задерживал. Сами подумайте – за ней через всю улицу гонятся две девицы беспризорного вида…

– Что, моя сестра беспризорного вида?! – взвилась Соня.

– Пардон, только моя, – не переводя дыхания, извинился Пашка. – А я так Таню схватил… прямо как гоп-стопник в подворотне. Что ей стоило закричать, позвать на помощь, вырваться и убежать? Но она не только осталась, но и рассказала нам всю историю мечей.

– Если, конечно, история подлинная, – упрямо держалась за свое Соня. – Но я согласна – скорее всего, она мечи не воровала.

– Но точно что-то про них знает, – буркнула Юлька. – И сильно нервничает.

– Еще вопрос. – Пашка посмотрел на Натэлу. – Какое отношение наш Клуни имеет к этой истории?

– Может быть, и никакого, – строго заметила Натэла, переглянувшись с Атамановым. – Может, у них просто личные дела.

– Угу. Суп – отдельно, мухи – отдельно, – поддержал Серега. – Мечи мечами, а любовь – любовью.

– Возможно, и так… Ладно, шелупонь, завтра мы идем к антиквару, к Соломону Борисовичу. Он назначил на пять вечера, значит, собираемся здесь в полчетвертого. Опоздавших не ждем! А сейчас – по домам. Уроки хоть кто-нибудь сделал?

Оказалось, что никто.

– Кругом шагом марш! Не мешайте дяде Паше работать. – Пашка с важным видом придвинул к себе ноутбук. – Натэла Ревазовна, кофе будет? Мне целый термос, на всю ночь.

– Щас, дарагой, всо тэбэ будэт! – с кошмарным акцентом уличного продавца шаурмы пообещала Натэла и под дружный хохот всей компании выскочила на кухню: варить особо ценимый Павлом Полторецким черный кофе.

На следующий вечер около пяти часов пополудни компания Юльки Полундры плюс Соня и минус Батон поднималась по эскалатору станции «Новокузнецкая».

Андрюхи снова не было с друзьями по вполне уважительной причине: он простудился, валяясь вчера под машиной в гараже вместе с отцом. В школе он не появился, а когда после уроков Юлька и Атаманов зашли к нему домой, то были встречены разгневанной бабкой. Никитишна объявила, что драгоценный внучек шагу сегодня не сделает из квартиры под дождь, а его безголовому папаше, нагло использующему детский труд, она вечером еще покажет зимующих раков. Спорить было бессмысленно, возмущенное чихание Батона из дальней комнаты в расчет бабулей не принималось, и друзья грустно отправились домой. Пашки пока тоже не было: он позвонил, сообщил, что задерживается в университете, присоединится к друзьям на «Новокузнецкой».

Юлька, которая с утра не успела ни о чем расспросить просидевшего всю ночь за компьютером кузена, была злая, как ведьма, и, выходя из метро, ворчала так, что на нее оборачивались:

– Вот чем он там на своих лекциях занимается? Щас возьмет и вообще не явится! Как мы без него разговаривать станем? И не рассказал ничего, что в Инете нарыл! А всю ночь сидел, кофем Натэлкиным хлюпал!

– Не кофем, а кофе, – автоматически поправила Соня, взглянув на часы. – Паша сказал, что будет вовремя.

– Сказал он… – пробурчала Полундра, оглядываясь по сторонам. – Ну где его носит?

– Здесь я, – послышался знакомый голос, и Пашка помахал всем рукой с другой стороны улицы. – Шевелись, братва, время идет! Дедуля-антиквар ждет! Точность – вежливость королей!

– И кто тут король? – съязвила Соня.

– Я, – без лишней скромности заявил Пашка. – Ходу, ходу прибавляем, королева моя Софья! Уже почти пять!

«Дедуля-антиквар» Шампоровский жил в большой квартире в Озерковском переулке, которая, видимо, когда-то была коммунальной, но теперь стояла пустой: жильцы разъехались. Но фанерная табличка с художественно выжженными буквами возле кнопочки звонка осталась, и Соня, изучая ее, пробормотала:

– Вот нарочно такого не придумаешь…

Табличка гласила: «Пяткиным звонить один раз, Амбарцумян – два, Шампоровскому – три раза до семи часов, Колотышкиной О.В. – четыре раза, громко стучать и кричать».

– Старая, наверно, совсем эта Колотышкина О.В., – вздохнула Белка. – А почему Шампоровскому только до семи?

– Потому что дедуля не дурак, – предположил Атаманов. – После семи, наверное, вообще боится к двери подходить – жулья везде полно, а у него там ценности…

В соответствии с инструкцией Юлька позвонила три раза. Когда за дверью послышались шаги, она прокричала:

– Мы от генерала Полторецкого, по договоренности!

– Детка моя, что же вы так орете? – удивился бодрый голос «дедули», и дверь распахнулась.

На пороге стоял высоченный, широкоплечий, бандитской наружности дядька в джинсах и тельняшке. Загорелая лысина сверкала в свете лампочки под потолком, которой антиквар почти касался головой. Сползшая с плеча тельняшка являла взглядам татуировку: русалка, вырывающаяся из объятий рогатого черта. Черт весело ржал и был подозрительно похож на хозяина татуировки. Черные разбойничьи глаза дядьки с интересом осмотрели всю компанию.

– Я извиняюсь, вы что, все внуки генерала Полторецкого?

– Внуки – это я и вот эта Орала-мученица, – пояснил Пашка, не обращая внимания на яростный тычок в бок от кузины. – Томная газель – моя невеста. – Последовал второй тычок, теперь уже от «томной газели», Сони. – Все остальные – наши друзья, лица, так сказать, заинтересованные. Здравствуйте, Соломон Борисович!

– Приветствую, проходите. – Дядька посторонился, пропуская гостей, и уткнулся внимательным взглядом в лицо Сони. Смотрел он долго, и стоящий рядом Пашка уже начал хмуриться, когда Соломон Борисович спросил:

– Девочка моя, вы случайно не имеете отношения к Рахили Понизовской?

– Имею, – немного растерянно ответила Соня. – Только она теперь не Понизовская, а Гринберг. Понизовская – девичья фамилия… Я ее дочь. А это моя младшая сестра.

– Вот я так и знал! – с удовольствием отметил антиквар. – Красота – вещь вечная. В молодости с вашей матери можно было писать Афродиту, но она так и не согласилась мне позировать в… надлежащем, так сказать, виде.

– Вы знакомы с мамой? – хором спросили Соня и Белка.

– Еще как! Более чем знаком! – взмахнул огромной рукой дядька. – Но сколько лет прошло, страшно подумать! Впрочем, что же я болтаю… Прошу в комнату!

Комната была большой, пыльной и страшно захламленной. Вдоль стены стояли три дивана: деревянный с гнутыми ножками, обтянутый тканью в мелкий цветочек, рыжий плюшевый и вполне современный кожаный в кабинетном стиле. Два огромных серванта были забиты фарфоровой посудой, на каждом сверху стоял самовар. Необъятный письменный стол был завален бумагами, книгами, серебряными ложками, газетами, заставлен статуэтками, подсвечниками и мраморными слониками. А среди всего разнокалиберного «добра» как-то умещался вполне современный компьютер. Старинный рояль тоже чуть не трещал под тяжестью бронзовых канделябров и статуэток в античном стиле. Из-под тяжелых бархатных портьер на окне выглядывала золотистая парча, из-под парчи – зеленый шелк, из-под шелка – кружевной тюль. Стены были увешаны картинами, и первое, что увидели ребята, войдя в комнату, – большой, в резной раме, портрет… Сони.