То, чего ещё нет, уже есть - Грачёва Катерина. Страница 4

Фёдор опять покачал головой, принялся оттирать соломой свою миску.

— Вот помнишь, Вадим, ты меня спросил: как же так, что бездомные дети-нюхачи наших с тобой книжек не прочтут, и не помогут им наши книжки? А я тебе ответил: делай, что можешь. Так вот, познакомься: Роза — это тот самый человек, который как раз-таки берёт этих нюхачей и вытаскивает их из подвалов. Ты это не можешь, я тоже не могу, а она может. Книжки они, правда, читать не очень-то начинают, потому что всё сразу не бывает.

— Да они обратно в подвалы убегают, — усмехнулся я.

— А вот это уже зависит от воображения, о котором я заговорил, — ответил Фёдор очень серьёзно. — Если Розе удастся вообразить, как побудить их тоже вообразить новую и более интересную жизнь — тогда они не убегут. А если они только задом наперёд воображать сумеют, как ты сейчас, конечно, они назад и скатятся.

— Легко говорится, да не легко делается, — усмехнулась Роза.

— Ясное дело, что не легко, — согласился Фёдор. — А что легко? Видишь ли что, вот вытаскиваешь ты их на природу, в экстремалку, ну ладно, появляются у них новые интересы. Кому-то этого за глаза хватит, для него это потолок. А вот Игорёшка, про которого ты рассказывала, что он потом с твоей экстремалкой верхние этажи грабил, — Роза, ему мало было экстремалки твоей, ему нужна была следующая ступенька, следующая, он жадный до жизни был человек, он чего-то настоящего хотел, а не игры. А ты ему толкового настоящего не предложила. Вот и мотай на ус.

— Хо-хо, легко говорится, вот ты приди и позови моих Игорешек, — слегка возмущённо усмехнулась Роза.

— Легко говорится, а у меня вон свой Игорёшка сидит и задом наперёд воображает, — Фёдор кивнул на меня. — Два года со мной, казалось бы! Одарённый ребёнок, казалось бы! А песенка всё та же!

— Нет, я не понял, ты давай говори, чего я тебе тут обязан воображать! — совсем рассердился я.

— Вадим, я тебе показал, как книжку сделать можно, ты её сделал. Я тебе показал, как природу охранять, ты её охраняешь. Я тебе показал, как на гору лезть, ты залез. Залез и сидишь там, как сурок. Конечно, что тебе дальше делать? Дальше я тебя лазить не учил. Посидел ты, посидел на горе и обратно вниз полез, от чего уходил, к тому и пришёл. Почему ты дальше стремиться не умеешь?

Я не знаю, чего ради он принялся отчитывать меня при этой милиционерше, неужели хотел показать ей, какой он мудрый? Мне это было совсем не по вкусу.

— А ты умеешь? — спросил я. — Что ты делаешь на горе?

— Воображаю, — ответил Федор. — Воображаю свою завтрашнюю жизнь. Жизнь, которая вчера была невообразима.

— Конкретно? — потребовал я.

— Сегодня, например, я думал, что сделать, чтобы народ больше костёр не разводил под этой рябинкой, у неё корни от этого сохнут. И придумал, что мы завтра принесем немного дёрна из леса и закроем всё то костровище, так что люди и не догадаются, что здесь что-то было. Но это всё тоже мелкое воображение. Потом я про тебя думал, одарённый ребёнок, что делать с тобою, что ты на месте застрял. Надо мне позвать тебя куда повыше. Но чтобы позвать тебя повыше, мне сначала самому надо залезть туда и тропы разведать. И думал я: куда надо будет устремлять людей, когда все они станут беречь природу и понимать красоту? Вот легко нам убирать банки, которые кем-то набросаны. А когда не будет банок и будет чистота и красота, что мы с тобой тогда для природы сделаем, чтобы она стала лучше?

— Придумал? — спросил я.

— Я-то придумал. А вот тебе не скажу. Посмотрим, на что ты сам способен.

— Делать тебе нечего, малышок, — пожала плечом Роза. — Одним жить негде, другие дискуссии разводят: что будем делать, когда построим рай на земле. Да никогда не будет на земле рая, что за блажь? Люди веками ждут твоего рая, хотят его построить за пятилетку, как БАМ, догнать и перегнать, а воз что-то и ныне там.

— Неправда, — выпрямился Фёдор и посмотрел на Розу сверкающими глазами. — Жизнь происходит по спирали, в которой каждый виток похож на предыдущий, но это не тот же самый виток. Наша планета вращается вокруг оси, вращается вокруг Солнца, а Солнце вращается вместе с Млечным путём, и вся Вселенная в движении и изменениях, а мы боимся высунуть нос за границы пятилетки и не чувствуем себя гражданами космоса. Вадим Яковлевич, чем ты займёшься, когда станешь губернатором Марса?

— Во! — сказал я. — Ничего себе! Ну ладно, я создам программу поддержки одарённых марсиан.

— А я думал, пойдёшь фотографировать марсианские ландшафты, — поддел меня Фёдор. — Нет, братец, губернатору Марса нужно думать о том, как организовать жизнь на всей планете и как скоординировать эту жизнь с курсом Солнца.

— Я реалист, — ответил я. — И в губернаторы Марса не рвусь. У меня своя работёнка на Земле есть.

— А когда Земли не станет? — спросил Федор.

— Ты хочешь сказать, что мы её угробим? — спросила Роза. — Так все-таки, рай или конец света?

— Конечно, рай, — ответил Федор. — Но у всякого процесса должно быть свое рождение, юность, зрелость, мудрость и, наконец, смерть. Конечно, дела у нашей планеты сейчас не ахти, болеем не на шутку, но я все же надеюсь на выздоровление, на рай, на зрелость, на мудрость, а затем и на смерть, конечно, тоже, на преображение и новое рождение. Уже в качестве звезды, например.

— Тебе сколько лет, малышок? — спросила Роза. — Или это ты для художника своего сказки рассказываешь? Это что, и есть новая ступенька, на которую ты зовёшь — превращать планету в звезду?

— Я не рассказываю сказок, я сею зёрна мысли, — сказал Фёдор. — Пойдём ещё пройдёмся.

— Со мной тоже будешь зёрна сеять? — усмехнулась она, потянулась и встала.

— Может, сеять. А может, урожай собирать, — сказал Фёдор. — Вадим, дай фонарик, пожалуйста. А Лена вон под хребтом уже, сейчас поднимется, не заскучаешь.

— Ночью по горам не ходят, — сказал я и с тяжёлым сердцем открепил с пояса фонарик. — Уж давайте где-нибудь поближе… собирайте свою жатву. Никто за вами шпионить не станет, — и отвернулся.

— Жатву собирают выше, чем сеяли, — ответил Фёдор. — Ибо она прорастает вверх к солнцу. Если прорастает.

Он дождался Ленки и сказал ей, что встретил старую знакомую и хочет поговорить с ней без спешки, а поэтому вернётся только ночью, а то и завтра. Ленка кивнула ему и Розе и пообещала уложить на угли сыроватое берёзовое бревнышко.

Кто из вас не понял, это для того, чтоб оно ещё долго тлело и прятало под собой угли, тогда можно будет быстро развести костёр для чая, когда они вернутся. А заодно оно просушилось бы и к утру уже было бы готово работать в полную силу.

Ленка забралась в палатку, а Роза похлопала меня по плечу с таким видом, будто она была прекрасная царица амазонок, а я её личный доверенный паж, и напутствовала:

— Ну, малышок Вадим Яковлевич, не скучай без нас, куда не надо не прыгай, хоть ты и орёл, а летать вниз головой тебе пока рановато.

Должно быть, она привыкла так обращаться со своими «волчатами», и им это нравилось. Я решил ничего на это не отвечать, а перетерпел. Они ушли, я сел дописывать в тетрадку то, что не успел записать, и поддерживать костёр. Потом отдал тетрадку Ленке.

Ленка почитала мою тетрадь и ничего не сказала. Она была какая-то неразговорчивая, я решил ей не надоедать и ушёл вместе с пенкой и спальником наружу, на скальный выступ. Солнце уже зашло, стало понемногу смеркаться, появились звёзды. Фёдор с Розой показались на Чемберлене, я перелёг в другую сторону, чтобы их не видеть и о них не думать, и стал смотреть на скалодром. Как-то нам повезло, что в этот раз никого на хребте не было, никто не пел и не вопил. Днём жарко было, и поэтому народ за леском на пляжах стоял: днём ещё ходили делегации по скалам, а ночью уже нет. Была одна большая стоянка на полянке внизу под Чемберленом, но у них, видать, певец уснул или ещё куда-то подевался.

Тишина стояла волшебная. Звёзды сыпались с неба — то есть метеориты, конечно… ме-те-о—ри — ты. Я представил, как они летят в космосе, как долетают до земной атмосферы — и сгорают в пути, нагреваясь от трения об воздух. Да-а, на больших скоростях и об воздух можно обтереться и оцарапаться! Вот как мы с Ленкой начали побыстрее других жить, так сразу поняли, что это такое, когда начинаешь обцарапываться об каждого, кто считает, что иметь внутренний мир — это блажь и недостаток.