Отвергнутый дар - Боумен Салли. Страница 25

ЭЛЕН И ЭДУАРД

Франция. 1959

– Я разработал этот дизайн для вашей жены. Вашей покойной жены…

Флориан Выспянский, похожий на большого медведя, проговорил эти слова со смущением, скрыть чувства ему не удавалось. Он показал на брошь в дальнем конце стола, где была разложена коллекция его творений. Эдуард взглянул на нее. Изумрудный кабошон, оправленный в золото и окруженный рубинами, – превосходная вещь, достойная какой-нибудь царицы или магараджи, или же женщины, не склонной к скромности в украшениях.

Эдуард улыбнулся:

– Изобел была бы очарована. Вы точно угадали ее вкус.

– Очень рад. Я и хотел угадать. О ней говорили, а я слушал.

– Спасибо, Флориан. – Эдуард сжал его руку.

Он прошелся вдоль стола, разглядывая вещи, выставленные для его обозрения, он видел все стадии их создания, начиная с самых ранних эскизов. Коллекция была почти завершена, оставалось сделать всего лишь несколько вещиц. Предполагалось, что им будет дан ход и они будут на выставке сначала в Париже, потом в Лондоне, потом в Нью-Йорке в ноябре этого года. Все это обдумывалось многие месяцы, на это возлагались все надежды, и больше чем надежды. Ему хотелось бы, чтобы Изобел увидела эту коллекцию – в конце концов, она стала возможна благодаря ей. Эдуард посмотрел на ожерелья, тиары и браслеты, лунные камни и лазуриты, черный жемчуг и бриллианты, ограненные «розочкой», опалы и рубины; от блеска их красоты он закрыл глаза и увидел Изобел в гостиной на Итон-сквер, протягивающую руку и показывающую кольцо с изумрудом, она поддразнивает его, радуясь своему «милому» кольцу.

Вскоре он оставил Флориана и провел ночь с какой-то женщиной в доме Полины Симонеску. Обычно, отправившись туда, он проводил там лишь несколько часов. Но в эту ночь желание его было велико, а отчаяние огромно, и он остался с этой женщиной, хороня до утра прошлое в ее плоти. Как и все тамошние женщины, она была молода, красива, изощренна и услужлива. У нее были длинные черные волосы, которые она распустила по телу, и они лежали как шелк, и – может быть, потому, что она почувствовала его потребность, – она попыталась изобразить свой оргазм. Эдуард прижал руку к ее шее. – Не притворяйся…

Она застыла, ее черные глаза широко открылись. Он двигался в ней сильно, медленно, стремясь достичь того черного пространства, которого искал, того краткого затемнения в ритме ощущений. И его желание передаюсь ей – может быть, потому, что он именно так обнимал ее и говорил ей именно те слова, или из-за того, что она почувствовала в нем, – он понял, что она на самом деле отвечает ему. Ее веки дрогнули и закрылись, шея выгнулась, дыхание стало быстрым и прерывистым, она начала со стонами поворачивать голову.

Он выждал и снова сделал резкое движение, и опять сделал паузу – он был уверен в себе в эти последние мгновения, по мере того как приближал их обоих к концу. Он сжал ее крепче, сознавая, что сам не испытывает никаких чувств. Когда он ощутил пульсацию ее оргазма, ему стало легче совершать толчки глубже и крепче – это ничего не значило, это был просто вопрос выбора времени. Она вскрикнула. Эдуард прижал руку к ее рту и кончил.

Она была в потрясении и заплакала. Она вцеплялась в него и говорила, что такого с ней никогда не бывало. Она умоляла его прийти к ней еще.

Эдуард тут же отодвинулся. Холод и безразличие охватили его душу, он преисполнился омерзения и отвращения к себе. Схватив ее за запястье, он приблизил к себе ее лицо.

– Через час после того, как я уйду, – даже скорее, через полчаса, – я забуду твое лицо. Я не вспомню твоего имени. Я не буду помнить ничего из того, что случилось в эту ночь. У меня всегда так. Ты должна бы это знать.

Она привстала на колени в кровати и смотрела на него, ее черные волосы разложились по обе стороны ее лица, как два крыла. Плакать она перестала.

– Я заставлю тебя запомнить, – сказала она. – Заставлю. Я сделаю так, что ты никогда меня не забудешь.

И она медленно провела ладонью по его ягодице.

– Ты красив, – сказала она и склонила голову. – Вот, – проговорила она тихо. – Вот так, здесь, чувствуешь?

– О да.

Эдуард откинулся и закрыл глаза. Ее действия относились к кому-то другому. Позже, ранним утром, когда только занялся рассвет, этот другой человек, этот мужчина снова вторгся в потаенные области ее тела, трахал ее, стремясь к забытью, и лишь когда это краткое забытье наступило, он понял, что этот мужчина – он сам.

Вскоре после шести утра он вышел оттуда и двинулся по безлюдной улице. Мяукнула кошка, соскочила со стены и ласково прижалась к его щиколоткам. Эдуард взглянул на нее, потом перевел взгляд на дом Полины Симонеску с закрытыми ставнями. Перед ним возник абрис бледного лица с двумя темными крыльями волос, но образ этот уже таял. Он ненавидел себя в этот момент, как ненавидел себя ночью.

Два года, и с этим покончено. Он не вернется. Ни к самой Полине Симонеску, которая время от времени гадала ему на картах и творила ему вымышленное будущее. Ни к этим женщинам. Ни к одной из них.

Он вообще будет держаться подальше от женщин, сказал он себе. Ему было тошно от результата, от этой сексуальной передышки, которая никогда не была продолжительной и которую всегда, раньше или позже, приходилось повторять: пустота после пустоты. И кроме того, он причиняет вред, сегодняшней ночью он в этом убедился, хотя детали уже улетучивались из его памяти.

Он отвернулся, и кошка, мяукнув, отстала.

Больше никаких женщин, какова бы ни была тяга к ним. Этого решения он придерживался три недели.

Через три недели был теплый летний вечер. Он подписывал бумаги в тишине конторы, пока секретарша ожидала их, скрывая свое нетерпение – поскорее встретиться с любовником.

Три недели – и его охватил ужас от пустоты жизни Он выглянул в окно и смотрел, как пляшут листья. Он отвернулся и попробовал сосредоточиться на работе. Он вызвал в памяти картину драгоценностей Выспянского, и они сверкнули холодным блеском. Подумал о «Партекс Петрокемикалз», где они с матерью владели столь весомым для голосования количеством акций. Подумал о новом исполнительном директоре «Партекса», жизнерадостном техасце Дрю Джонсоне, его приятеле, его креатуре; путч против прежнего, малоэффективного и отжившего свой век директора был тщательно спланирован и превосходно проведен, сама идея принадлежала Эдуарду, исполнение – Джонсону. Он сполна получил удовольствие от этого заговора, пока они претворяли его в жизнь, – в этом плане был смысл, благодаря ему сильная компания становилась еще сильнее. Но, когда они преуспели, он снова ощутил давящую пустоту.

Джонсон был полон разных затей. «Партекс» стала теперь четвертой по величине компанией в Соединенных Штатах, производящей нефть. А ему хотелось, чтобы она стала самой большой и поскорей. Эдуард восхищался его целеустремленностью, полной захваченностью и чувством цели. Он и сам на какое-то время мог бы принять участие во всем этом. Но потом все больше отходил бы от этого предприятия. Четвертая по величине, вторая по величине, самая большая – какая разница?

Он повернулся и взглянул на шкафы с полками, содержащими картотеки. Перевел взгляд на телефоны. Можно было работать. Можно было найти женщину. Добыть себе прибыли, добыть себе удовольствия; он с гневом отверг и то, и другое.

Выйдя из своего управления, он отпустил шофера на эту ночь и сел за руль своего черного «Астон-Мартина». Выехал за черту города, чтобы под музыку мчаться на высокой скорости. Когда он понял, что и это перестало его захватывать, он при первой возможности развернулся, чтобы возвращаться в Париж. Стало быть, женщина.

Не та самая – он больше не верил в ее существование. Просто женщина, любая. Иностранка. Незнакомка. Которая сегодня здесь, а завтра будет в ином месте – случайный секс в случайной жизни.

Он проехал богатыми кварталами Правого Берега, глянул на ледовый блеск бриллиантов в открытом для посетителей зале де Шавиньи и направился в Пон-Неф вдоль набережной Августинцев.