Невероятные приключения Марека Пегуса - Низюрский Эдмунд. Страница 7

— Ты не очень-то задавайся, — Буба обиженно выпрямилась, — а то как тресну! Сегодня именины пани Окулусовой, и я должна иметь шикарный вид.

— Но ведь пани Окулусова не разрешает покрывать ногти лаком, — попробовал отбиться я.

— Красный лак — гадость, — пожала плечами Буба. — Это сейчас не модно. Я признаю только перламутровый. Он не сразу бросается в глаза… И вообще это тебя не касается. Садись и делай, что велят.

— А я не стану! — закричал я. — Убирайся к черту, нам надо класс украшать. Понятно?

— Что… — нахмурилась Буба. — Ах ты, сопляк! Буба решительно толкнула меня к скамье.

Я хотел было улизнуть, но тут тяжелой поступью вошел в класс Пумекс II в боксерских перчатках. Он взглянул на нас исподлобья и скомандовал:

— Буба, мотай отсюда!

Он говорил в нос, а если Пумекс начинает гнусавить, это плохой знак.

— Не видишь, я делаю маникюр, — неуверенно улыбнулась Буба.

— Мотай отсюда! — не глядя на Бубу, повторил Пумекс II совсем гнусаво, а это уже означало, что дело принимает скверный оборот.

Прикусив губу, Буба собрала свои маникюрные принадлежности и ленивой походкой направилась к выходу. В дверях она обернулась и показала Пумексу II язык. Однако на Пумекса II это не произвело никакого впечатления. Он встал и смерил меня презрительным взглядом.

— Новый дежурный?

— Да, коллега.

— Ты не кажешься мне слишком умным. Знаешь, кто я? — грозно спросил он.

— Ко… коллега — переросток Пумекс, рекордсмен, — ответил я, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги.

— Неточно. Я — Пумекс Второй. — Он глянул на меня, как удав па кролика. — Пумекс Второй, чем и отличаюсь от моего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который мне в подметки не годится. Повтори!

— Коллега — Пумекс Второй, чем и отличается от своего брата Пумекса Первого из одиннадцатого, который коллеге даже в подметки не годится.

— Хорошо! Подсказывать умеешь?

— Да, но…

— Я спрашиваю, ты умеешь подсказывать физиологическим шифром?

— Логическим… понятия не имею.

— В таком случае… — Пумекс II снова уставился на меня, как удав на кролика, — тебе придется получиться. Дежурные всегда подсказывают мне специальным физиологическим шифром. Итак, запомни сигналы. Тронуть лоб — значит «один», тронуть нос — «два», тронуть подбородок — «три», тронуть ухо — «четыре», надуть щеки. — «пять», скорчить рожу — «шесть», оскалить зубы — «семь», высунуть язык — «восемь», кашлянуть — «девять», зевнуть — «ноль», почесаться одной рукой — «отнять», почесаться двумя руками — «сложить», показать кулак — «помножить», показать два кулака — «разделить»…

— Коллега шутит? Это все я должен делать?

— А кто? Дух святой? — насупился Пумекс II. — Давай, повторяй! Я сейчас проверю, все ли ты запомнил.

— Скорчить рожу — «шесть»… Скорчить рожу — «шесть»… — тупо повторял я.

— Только про рожу и запомнил, — разозлился Пумекс II. — Ну и олух! Внимание, подаю сигнал!

Он надул щеки, почесал обеими руками голову, потом оскалил зубы.

— Ну, что я изобразил?

— Обезьяну.

— Эх ты, идиот, это же арифметическое действие.

— Арифметическое действие, — поспешно повторил я.

Пумекс окинул меня грозным взглядом.

— Я сразу заметил, что у тебя слабый интеллект. Ну, ничего, — он достал из кармана листок бумаги, — вот список сигналов. Перепишешь и во время перемены вызубришь. Когда Пифагор меня вызовет, будешь сиг налить. Но помни, если ошибешься, от тебя останется мокрое место, понятно?

— По… понятно!

— Ну так помни!

Пумекс II еще раз окинул меня грозным взглядом и для вразумления слегка двинул локтем под ребра. Я отлетел к стене.

Когда я поднялся, Пумекса уже не было, в класс вбежали Зюзя и Люля.

— Ну, Марек, как у тебя дела, а то сейчас звонок. Ой, ты еще ничего не сделал?

— Это все из-за переростков… — Я с отчаянием глядел на нетронутую бумагу.

К счастью, в эту минуту в класс ворвались Чесек и Гжесек. В руках они держали свитки бумажных лент, накрученных на палки.

Посмотри, что у нас! — закричал Чесек. — Готовые гирлянды.

— Где вы их раздобыли?

— Одолжили у семиклассников. У них тоже позавчера были именины. Я же говорил тебе… Сейчас займемся. За работу, за работу, а то уже скоро звонок. Идите сюда, я объясню, что делать. — Чесек потащил нас к окну, где стояли горшки с пеларгониями. — Обернем горшки цветной бумагой и от каждого горшка протянем ленты высоко к двери. Такой балдахин получится — что надо. Правда, хорошо? Давайте действуйте, обертывайте горшки.

Все дружно взялись за дело, одного меня одолевали сомнения.

— Ты думаешь, пани Окулусовой это понравится? — спросил я Чесека.

— Еще бы! Таких гирлянд ни в одном классе еще не было. Чистая поэзия. Окулусова остолбенеет от восторга.

— А по-моему, это будет выглядеть довольно дико, — сказал я, — дико и чудно. Почему ленты должны тянуться от двери к пеларгониям?

— Дурень ты, дурень, — снисходительно улыбнулся Чесек. — Тут заложен глубокий смысл. Это значит, что, когда пани Окулусова заходит в класс, от ее сердца, как от солнца, расходятся лучи, а мы, как эти пеларгонии, расцветаем в ее лучах. Тут, брат, глубина и поэзия.

— Ты просто гений. — Зюзя с изумлением смотрела на Чесека.

— Замечательная мысль!

— Тоже скажете, — польщенно засмеялся Чесек и поставил последний горшок на подоконник. — Готово. А теперь протянем все ленты через класс и прикрепим их над дверью.

Чесек вручил мне палки с накрученными на них лентами.

— Ну, чего ты ждешь? Тащи их скорее! — крикнул он.

Растерявшись, я бегом бросился к двери. Ленты натянулись, раздался глухой стук, девочки громко взвизгнули. Я оглянулся. На полу лежали разбитые горшки.

— Что ты наделал! — крикнул в отчаянии Чесек.

— Так ты же сказал — гащи скорее!

— Надо было ленты по дороге развертывать! Ведь ленты привязаны к горшкам. Пропали пеларгонии. Осел ты, осел. Такую идею загубил!

— Что же теперь будет? — спросил я со страхом.

— Собери как-нибудь землю и черепки. Прикроем их газетой.

Сопя, я сгреб в кучу печальные останки пеларгоний и вытер лоб.

— А что с лентами делать?

— Прицепим их над дверями и протянем к окнам, — не задумываясь, ответил Чесек.

— Зачем?

— Глупый, это будет означать, что сердце пани Окулусовой озаряет своими лучами весь мир.

— Ну и ну! — удивился я. — Я бы за всю жизнь ничего подобного не придумал.

Схватив ленты, мы подбежали к двери.

— Подожди, мы тебя подсадим, — сказал Чесек. — Давайте молоток и гвозди. Только скорее, сейчас звонок.

Ребята подсадили меня, и я взялся за дело. Я так нервничал, что несколько раз стукнул себя молотком по пальцам, по это все пустяки но сравнению с тем, что произошло потом. Зазвенел звонок, и тут сразу — ну скажите, разве это не злой рок, — сразу же распахнулась дверь… Все, конечно, дали ходу. Ну, а я… можете себе представить, что было со мной. Я ссыпался сверху и так запутался в лентах, что никак не мог из них выпутаться.

В класс вошел Пифагор. Вошел и замер от удивления. Потом надел очки, наклонился ко мне и спросил:

— ЧТО ЭТО ТАКОЕ? ТЫ КТО?

— Я… я дежурный, — пробормотал я, срывая с себя ленты.

— Разве так должен выглядеть дежурный? — Пифагор вынул зеркальце и поднес к моему лицу.

Я был весь в земле, в волосах торчали обрывки цветной бумаги.

— И вообще, — оглянулся вокруг Пифагор, — что это за маскарад?

— Это… не маскарад, а именины пани Окулусовой, — стал объяснять я. — Мы хотели… потому что сердце пани Окулусовой испускает лучи, и мы… мы расцветаем в этих лучах, как гирлянды.

— Что за вздор ты несешь? — поднял брови Пифагор. — Марш на место!

Я бросился на свое место, а Пифагор, сделав перекличку, вызвал к доске Гжесека.

— Пиши, голубчик, — сказал он. — «В цистерну налили тысячу восемьдесят литров нефти»…