Я, пёс Барик - Непил Франтишек. Страница 5

Я, ПЁС БАРИК, И МОЙ АИСТ

Вот и апрель на дворе. Месяц «кусачих блох». Всю зиму блохи сидят тихо. Бывает, куснут разок-другой. Не без того. Чтоб я не забывал, что они у меня есть, что мои блохи при мне и я не одинок. В апреле, как известно, на свет появляются гусята, утята, цыплята, козлята и щенята и, сдаётся мне, блошата тоже. По крайней мере возню в моей летней шубе они поднимают отчаянную. Наверное, им холодно и они возятся, чтобы согреться. Не знаю, ничего не могу сказать. Но вы уж меня извините — в апреле я страшно чешусь. Ничего не поделаешь, даже хорошо воспитанной собаке приходится чесаться.

Наступил апрель, и об этом мне сообщили блохи. Слово «сообщили» мне не нравится. Сухое какое-то. Взрослое. По мне, гораздо лучше просто крикнуть: «Эгегей! Это я идууу! Апрель!» Вот моему папе, например, про апрель сообщили аисты. Я, кажется, ещё не говорил, что мой папа родился на юге Чехии, и я тоже. Там куда ни глянь — пруды и озёра, пруды и озёра. В них водятся карпы и лягушки. А если есть лягушки, значит, и аисты тоже есть. Мой хозяин привёз меня оттуда ещё в детстве. И теперь я живу здесь. Сначала я считал, что он взял меня сюда специально пруды прудить, но у меня получались почему-то только лужицы. И, говоря правду, не там, где положено. То в комнате, то в кухне и даже в спальне под кроватью. Странно, только никто за это меня не хвалил. Одна чёрная неблагодарность. Носом тыкали! Может, ждали от меня моря? А где я его возьму? Для этого овчарка нужна или сенбернар, а я всего-навсего Барик, щенок. Карпов разводить мы не стали. Значит, и говорить про них нечего. Я вам про аистов расскажу. Один свил себе гнездо у нас на крыше. На самой трубе. С аистом не очень разговоришься. Они молчаливые птицы. Не кудахчут, не кукарекают и даже не лают. Только шипят. А иногда клацают клювами. Громко.

И всё-таки моему папе аист рассказывал, что на зиму они улетают в Южную Африку, а летом возвращаются обратно к нам. За день пролетают сто пятьдесят километров! У нас им хорошо. Аистов любят и считают членами семьи.

А вот в некоторых странах за ними охотятся. Убьют, ощиплют — и на сковородку. Неблагодарные! Ведь аисты приносят пользу. Уничтожают саранчу. Саранча же злейший враг, настоящий бич всего, что растёт и зеленеет.

У нас аистам мешают только электрические провода. Наш знакомый аист жаловался:

— Никак не пойму, кому нужна эта проволока? Знаете, сколько нас гибнет из-за неё? Страшно сказать. — И он щёлкнул клювом. — Все эти ваши телефоны, телеграфы, электричество!..

— Я тут ни при чём, — с достоинством отвечал мой папа, — я не пользуюсь телефоном. Куда надо, я и без телефона долаю, а если не долаю, значит, не так уж и надо! И электрические лампочки ни к чему, я и без них управлюсь. Вот разве что столбы… А провода мне и вовсе без надобности.

Аисты селятся парами. Прилетят из дальних стран и тут же начинают ссориться с другой парой из-за гнезда. Бывает, и подерутся. Аист с аистом, аистиха с аистихой. Хоть и драка, но, как ни верти — я про свой хвост говорю, — аист не станет драться с аистихой. С чужой. Мы, собаки, тоже не дерёмся с дамами. Никогда. Победители приводят гнездо в порядок и высиживают аистят. Двух или трёх. Но бывает, и семерых. Некоторые люди — папы и мамы — говорят своим детям, будто их принёс аист. Однажды я набрался смелости и спросил у своего аиста, как это им удаётся из яйца высидеть мальчика или девочку.

— А никак, — ответил аист. — Мы детишек не высиживаем и не приносим. Мы лягушек приносим. У лягушек руки-ноги длинные, у мальчишек и девчонок, когда они подрастут, — тоже. Может, кто-нибудь перепутал? Или не разглядел? Ещё мы носим головастиков, змей и ящериц. Бывает, и на кротов охотимся, на полевых мышей.

…Я подрос, а мышей всё не ловлю и лужи больше не делаю. У меня другие заботы. Собачьи. Мой хозяин под окном разводит розы и другие красивые цветы. Но по-моему, аистиное гнездо с аистятами украшают дом ничуть не меньше. Хотя оно находится высоко. На самой трубе.

Я, ПЁС БАРИК, И МОЯ УЛИТКА

Вот и пришёл май. Месяц «собачьих песен». В мае каждая порядочная собака воет на луну. Особенно если душа у неё деликатная, тонкая. Всё, что не умещается в такой тонкой душе, рвётся наружу! И мы воем. Жалуемся. И люди тоже жалуются. Только у них это называется «поют». Я иногда вижу по телевизору, как они поют. Сказать по правде, я телевизора не люблю. Его почему-то включают, когда выключают свет. А в темноте мой хозяин так и норовит отдавить мне лапу или — ещё хуже — хвост. Лапе больно, а что касается хвоста, этого никакими словами не выразить. Только визгом. Странно, хвост у нас позади, а визг — спереди. А если ты визжишь во время телепередачи, то сразу же вылетаешь за дверь. И долго чувствуешь, что у тебя есть хвост.

Даже не знаю, может, лучше быть бесхвостым и, как улитка, одноногим?

Улитка, между прочим, прекрасно управляется и с одной ногой. Конечно, зайца ей не догнать. Почтальона или трубочиста не прогнать. Но улитка живёт и не тужит. Ползёт себе со скоростью три метра в час. Я же, как вам известно, даю тридцать пять километров! Мы, собаки, народ трудовой. Мы и охотничьи, и сторожевые. Мы и следопыты, и овчарки, и пастухи, и служебные собаки, и, наверное, ещё какие-нибудь. Но больше я не знаю. А вы когда-нибудь слыхали про улиток охотничьих, сторожевых или служебных? То-то и оно, улитки бывают садово-огородные. Но как они ни медлительны, ни саду, ни огороду от них бегством не спастись. Забор мешает.

Улитки, как и мы, собаки, живут в конуре. А точнее — в домиках. Только свой дом они повсюду таскают с собой. На собственной спине. Оно и понятно. Ведь если улитка отползёт от дома метров на десять, то засветло вернуться не успеет. На одной-то ноге! А в темноте попробуй попади в свой дом!

Собачья конура — это спальня. Мы в конуре не едим, гостей не принимаем. Поспим — и на улицу. А для улитки её домик всё! Даже холодильник. Когда наступают жаркие летние дни, улитка переползает в тень, прячется в свой дом и закрывается крышкой. Как заслонкой. А осенью её домик превращается… в штопор. Только она не бутылки открывает. Ввернётся домиком-штопором в землю, захлопнет заслонку и спит целую зиму. До самой весны.

Я уже вам говорил, что у меня очень тонкая душа, и, когда вой в ней не умещается, я начинаю петь наши собачьи песни. Громко-громко. Как-то недавно я пел, а мимо проходили люди. Не пойму, почему им не понравилось! Они грозились кулаками и кричали на меня. И так каждый раз. А вот улитка, та меня растрогала. До слёз. Целый день ползла ко мне из сада. Добралась, когда уже смеркалось, и с большим чувством сказала:

— Маэстро! Вы прекрасно поёте! Какой успех! Какой успех! Где вы брали уроки?

— Ах, что вы! Какие уроки! — ответил я с присущей мне скромностью. — Это у меня прирождённый талант! А ещё, признаюсь, на том конце деревни живёт Кикина. Моя подружка. Это я для неё пою. Ей очень нравится мой голос!

— Как бы мне хотелось так же прекрасно петь, — печально вздохнула улитка. — Только кто же станет меня слушать? У меня нет ни друга, ни подружки.

— Не отчаивайтесь, — сказал я. — Кто-нибудь найдётся — улит или улитка. Обязательно! Вы совсем недурны собой.

— Ах, что вы. У нас не бывает улитов или улиток! Мы все одинаковые. Каждый из нас может быть и папой, а может быть и мамой. Один год мы откладываем яички, а на следующий уже не откладываем.

«Приветик! — подумал я. — Очень нужно — и папой и мамой! Ещё чего!»

Только улитку мне всё равно жалко. Я пригласил её в гости. Пусть ночует рядом с моей конурой. Всё равно ей обратно в сад не успеть. Такая ценительница искусства — и вдруг пропадёт по дороге.