Голос в ночи (полный вариант) - Голубев Глеб Николаевич. Страница 27

— Да.

— Он тоже занимался разоблачением шарлатанов?

— И весьма успешно. Написал специально статью по этому поводу — «Естествознание в мире духов».

— Простите за мой вопрос, но… вы — коммунист? — не удержалась я.

Доктор Жакоб посмотрел на меня с усмешкой и ответил:

— Допустим, да. А вы боитесь довериться коммунисту?

— О нет, что вы, — пролепетала я и поспешно добавила — Но я вас перебила. Так что же говорил Энгельс?

— Не помню дословно, но смысл такой: пока не разоблачишь каждое отдельное мнимое чудо, у шарлатанов остается достаточно почвы под ногами. В том-то и трудность.

Морис рассказал мне историю Пауля Дибеля. Он был простым рабочим, шахтером и жил неподалеку от одного селения в Баварии, где мистики устроили очередное «чудо»: у крестьянки Терезы Нейман каждую пятницу начали появляться кровоточащие стигмы как напоминание о муках распятого Христа. Суеверные люди стали совершать паломничество, чтобы получить благословение новоявленной «святой».

Дибель с юности увлекался фокусами и знал их секреты. Он начал под именем факира Зин-Долора повторять на арене местного цирка все «чудеса», происходившие с Терезой Нейман, объясняя зрителям их вовсе не божественную природу.

— Прошло тридцать лет, — сказал Жакоб. — Дибель уже умер, а Тереза Нейман стала старухой. Но к ней по-прежнему приходят тысячи богомольцев.

— Да, суеверия живучи, я тоже об этом думала, — сочувственно кивнула я и рассказала о своих размышлениях во время гнетущего бессильного одиночества, так замучавшего меня, когда проклятый голос заставлял тетю то впадать в детство, то никого не узнавать.

— Суеверные предрассудки людей, живущих в глухих долинах у подножия «Игрища дьявола», еще можно как-то понять, — продолжал доктор Жакоб. — Но ведь и «просвещенные интеллигенты» не отстают. Во время Всемирной выставки в Нью-Йорке американские психологи попробовали подсчитать, какой процент среди посетителей составляют суеверные люди. Они решили проверить их лишь на одном из многих суеверий, широко распространенных в Штатах: кто пройдет под лестницей-стремянкой, того, дескать, ждут большие неприятности.

— Есть такая примета? — удивилась я.

— Каких только нет! В одном из павильонов на самом пути, как будто случайно, поставили такую лестницу. Она была высокой, проходили под ней совершенно свободно, а иначе приходилось делать крюк. И фотоэлементы незаметно подсчитывали всех, кто обходил лестницу стороной. Знаете, сколько таких оказалось?

— Не буду гадать. Много?

— Семьдесят процентов из нескольких миллионов посетителей! И не удивительно: ведь суеверия выгодны, их усиленно насаждают, поддерживают. Сейчас в Америке не меньше тысячи газет ежедневно печатает предсказания астрологов. Там насчитывается около тридцати тысяч официально практикующих «звездных предсказателей», выкачивающих за год из карманов простаков кругленькую сумму в двести миллионов долларов. Эти бы деньги на научные исследования! Да хотя бы просто на нужды образования — ведь на них можно кормить в течение двух лет бесплатными завтраками всех американских школьников. Но, чтобы открыть людям глаза, нужно уличить и разоблачить каждого из этих тридцати тысяч шарлатанов…

В увлекательных беседах и прогулках незаметно пролетело десять дней. Жить в мире доктора Жакоба было очень интересно. Я хорошо узнала Мориса, мы подружились. Я даже начала писать его портрет, сразу в двух ликах: за опытами в лаборатории и в чалме и набедренной повязке. Получалось любопытно, работа меня захватила — вот насколько я пришла в себя.

Мрачные и тревожные мысли я старалась гнать прочь, но это плохо удавалось. Особенно часто я задумывалась: откуда взялся второй голос — дядин?

Морис тоже был озадачен:

— Может быть, ей только кажется, что она его слышит? Горан ей внушает эту галлюцинацию…

— А если тетя слышит голос покойного дяди Франца на самом деле? — допытывалась я. — Значит, она больна? Сходит с ума?

Морис успокаивал меня, но тревога не проходила.

Каждые два-три дня я звонила доктору Ренару. С тетей все было хорошо, полное впечатление, что она совершенно выздоровела, старался он меня порадовать. Но я не могла избавиться от мысли, что затишье это перед бурей.

И буря грянула…

Вечером, когда мы весело болтали с Морисом и матушкой Мари, вдруг зазвонил телефон — требовательно, настойчиво.

— Наверное, Вилли, — обрадовался Жакоб, хватая трубку. — Похоже, междугородная… Но это был не Вилли.

Жакоб тут же передал трубку мне, и я услышала взволнованный голос доктора Ренара:

— Алло, это вы, Клодина? Алло!

— Да, да, я слушаю!

— Приезжайте немедленно: она хочет вас видеть.

— Что случилось?

— Она собирается вызвать нотариуса и сделать какие-то распоряжения. Хочет, чтобы вы присутствовали. Слышите?

— Да, слышу. Одну минуточку, доктор… — Прикрыв ладонью трубку, я повернулась к Жакобу: — Она требует нотариуса. Что делать?

— Ага, началась решительная атака, — пробормотал Морис. — Они нас опережают. Надо ехать.

Я кивнула и сказала в трубку:

— Дорогой доктор, я еду! Сейчас же выезжаю, ближайшим поездом.

Положив трубку, я посмотрела на Жакоба.

— Поезжайте и постарайтесь ее переубедить, — сказал он. — Как только появится Вилли, мы поспешим к вам на помощь. Попытайтесь любым способом к тому времени перевести ее в другую комнату — хоть на одну ночь…

— Вы говорите так, словно не очень верите в успех.

— Да, отговорить ее вам вряд ли удастся, — честно признался Морис. — Но хоть потяните время. Старайтесь отговаривать ее спокойно, логично, не горячась, всячески подчеркивайте, что считаете ее совершенно здоровым и разумным человеком. И непременно звоните мне каждый вечер — от шести до семи. Я буду дежурить у телефона.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД

Тетя встретила меня приветливо и тепло, так что у меня немножко отлегло на сердце.

Она искренне радовалась моему возвращению, выглядела совершенно спокойной, здоровой, нормальной, словно все недавние ужасы мне приснились в кошмарном сне. Тетя пополнела, на щеках у нее появились прежние лукавые ямочки, которые в детстве я любила, бывало, целовать, уходя спать.

Как в добрые, безмятежные старые вечера, мы снова сидели втроем на веранде и пили чай с душистым клубничным вареньем. Тетушка заботливо расспрашивала, не устала ли я в Париже. Доктор Ренар посасывал кривую трубочку. В дверь заглядывали то кухарка, то Розали и умилялись.

Тетя не поминала о нотариусе, а я не задавала никаких вопросов.

Спокойным и безмятежным выдалось и утро следующего дня.

Перед завтраком мы с тетей и доктором Ренаром бродили по саду, слушая веселую перекличку птиц и болтая о всякой всячине. И только когда сели за стол, тетя мимоходом вдруг сказала:

— Да, я звонила нотариусу, он сегодня приедет.

Стараясь говорить так же спокойно и буднично, как она, я спросила:

— А зачем тебе нужен нотариус, тетя?

— Составить одну бумагу. Я тебе потом расскажу. До конца завтрака я сидела как на иголках.

Со стола убирали посуду. Доктор Ренар ушел в сад, чтобы, как всегда, вздремнуть на скамейке в укромной тени.

Мы с тетей остались одни, и она сказала:

— Я много думала последние дни и твердо решила: нам надо изменить свою жизнь. Мы не так живем, недостойно…

Она строго посмотрела на меня. Я молчала, ожидая продолжения.

— У нас слишком много денег, и они мешают нам жить так, как пристало порядочным людям. Я решила оставить себе только этот дом, а все деньги отдать на святые дела. Такова и воля Франца. Он сегодня снова подтвердил ее, — сказала она так просто, словно речь шла вовсе не о человеке, умершем почти год назад. — Ты неплохо зарабатываешь, нам хватит, если, конечно, ты не бросишь меня.

Дальше молчать уже было неприлично, и я торопливо проговорила:

— Конечно, нет, тетя, как ты могла подумать! А кому ты решила отдать деньги?