Один на один - Внуков Николай Андреевич. Страница 14

И вот тебя вышвыривает из привычной жизни на землю, на которой нет ничего, кроме камней, кустов и деревьев. Над головой — небо, а кругом — вода. И никуда не уйдешь с этой земли, не крикнешь, чтобы кто-то помог, не побежишь к людям жаловаться.

А ведь я и сейчас тоже пользуюсь тем, что кто-то когда-то сделал. Например, брезент для палатки. Перочинный нож. Булавки, которые я пустил на крючки. Кеды. Мой джинсовый костюм. Не будь этих вещей, я бы уже давно загнулся.

А если бы случилось так, что я вылез бы на землю совсем голый? Наверное, замерз бы в первую ночь. Ну, не в первую, так во вторую. В самом деле, из чего бы я мог здесь сделать себе одежду?

Нож…

Я вынул его из кармана куртки и погладил теплую рукоятку. Если бы я очутился на берегу без ножа…

Сколько раз я жалел за эти дни, что знаю не так уж много. Почему я так мало прислушивался к разговорам взрослых? Почему не присматривался, как они работают? Ведь они умеют делать многое такое, чего я еще не умею.

Эх, учиться надо не только по книжкам! Я отвел глаза от огня и взглянул на небо. Неба не было.

Сплошная тьма затопила все вокруг. И стояла такая тишина, что казалось, будто я провалился под землю. Ни шороха, ни дуновения в невидимых кустах. Все замерло. Язычки пламени от горящих веток тянулись вертикально вверх, освещая внутренность палатки и ствол дерева, под которым я ее поставил. Никогда еще не было на острове такой ночи.

С моря донесся странный звук, вроде приглушенного крика, а за ним глубокий протяжный вздох. Пламя костра дернулось в сторону и почти легло на землю. В тот же миг над головой быстро зашумели листья, палатку вздуло пузырем и чуть не сорвало с колышков. И сразу засвистело в кустах, загрохотало внизу у скал, затрещало где-то вверху на склоне. Весь остров зашевелился во тьме.

Воздух потяжелел, стало трудно дышать. Снаружи еще сильнее потемнело. В свете костра наискось пролетела отломившаяся от дерева ветка. И вдруг огромная бело-голубая трещина раскроила темноту, соединив небо и море. На один миг отчетливо, как выточенные, высветились кусты с неподвижными листьями, травы, камни и клубы вулканических облаков над деревьями. А потом все опять прыгнуло во тьму и взорвался такой гром, что у меня захватило дыханье.

По парусине, по листве надо мной, по траве часто-часто застрекотал дождь. Костер зашипел под ударами капель, и только я успел перетащить часть огня в палатку, как ливень рухнул водопадом. Не моросило, не капало, не лилось струями — сплошные полотнища воды падали на землю. Ветер ударял с такой силой, что палатка то надувалась парусом, то сплющивалась и трепетала, как повешенное на веревку белье. Свистело и скрежетало на разные голоса. Остров будто сорвался с места и понесся по взбесившемуся морю в темноту.

Скоро в палатке сухое место осталось только там, где сидел я и горел костер. От налетов дождя меня и огонь спасал ствол дерева. Я боялся только одного — как бы не залило огневой инструмент. Поэтому плотнее завернул его в пленку и пожалел, что не насобирал на берегу этой пленки побольше. Можно было бы соорудить из нее полог, и тогда вода не залетала бы внутрь.

Я представил, что сейчас делается у Мыса Форштевня, и улыбнулся. Пусть палатка похожа на собачью конуру и из нее нужно выползать чуть ли не на четвереньках, пусть я живу, как первобытный, добывая огонь палочками и питаясь поджаренными слизняками, — все же я не голый на голом берегу. Не распустил слюни, не испугался и пока еще не согнулся!

Я поплотнее запахнул куртку. Спина промокла, брюки на коленях тоже, но я уже привык к этому и не обращал внимания.

Ветер ослаб. Снаружи водопадом шумел дождь. Наверное, и он скоро кончится. Просто это был шквал, который пролетит так же быстро, как налетел. А завтра опять будет солнце, я просушу одежду и все пойдет, как надо.

Но через минуту палатку снова рвануло, сердито зашипел костер и новые каскады воды рухнули на землю. Я, как наседка крылья, распялил полы куртки, защищая слабый огонь от водяной пыли. Ну и ночка! На этот раз ветер и дождь стали такими холодными, будто они скатывались откуда-то со снеговых вершин. Струи воды летели не косо, а горизонтально. Я повернулся левым боком к костру, и тут что-то раскаленной иголкой ткнуло под мышку. Я запустил руку под куртку и вытащил на свет муравья.

Он был рыжий и здоровенный — с ноготь указательного пальца длиной. Честное слово, раньше я таких муравьев не видел. Туловище, обросшее жесткими волосками, круглая с выпуклыми глазами голова и челюсти — острые, как крючки, — он их то закрывал, то открывал, как клещи.

Бросил его в огонь. И тут же меня ожгло под коленом.

Только сейчас я заметил, что в палатке их видимо-невидимо! Они ползали по внутренней поверхности парусины, по сучьям, которые я подбрасывал в костер, по моим ногам. Наверное, они тоже спасались от сырости и случайно наткнулись на мое жилье. Но и здесь им казалось не особенно уютно и тогда они забирались в брюки и под рубашку. Я мог бы вытерпеть, если бы они сидели там тихо, но они кусались! Да еще так, что я дергался от неожиданности и боли. И, казалось, с каждым мгновением их становилось все больше. А ведь в сухое время их не было в палатке совсем. Ну, попадались один-два, так я не обращал на них внимания.

Когда укусило раз десять подряд, я не выдержал, содрал с себя куртку, рубашку и джинсы и выскочил в темноту под ливень. Вода успокоила горящее тело, но лишь только я опять заполз в палатку и немного подсох, как опять началось…

Я упражнялся так раз пять за ночь. Когда стало светать, я уже не замечал ничего, кроме проклятых муравьев. Тело пылало от укусов и мерзло одновременно. Суставы ломило. Голова кружилась. Я молил природу об одном только — чтобы поскорее кончился дождь и вместе с ним ушла бы от меня эта рыжая напасть.

А дождь не кончался.

Видимо, все тучи мира собрались над островом.

В полузабытьи я наконец увидел серый рассвет, мокрую траву кругом, струи, стекающие по листьям кустов.

Подбросил в слабо дымящий костер последние сухие сучья и выполз наружу. Надо искать топливо.

Сырая одежда мгновенно промокла и приклеилась к телу. Черт с ней…

Я покрутился по полянке в ирокезском танце, чтобы согреться, и полез по склону вверх, к деревьям, под которыми еще не собирал сучья.

Все кругом плыло и покачивалось, будто во сне. Деревья тенями стояли за завесой дождя. А дальше — ничего, серая холодная мгла. Каким унылым, каким страшным местом был во время ливня мой остров!

Под первым деревом лежал огромный сук, сломанный шквалом. Я не смог его даже приподнять и стал искать другие, поменьше.

Ветер поработал вовсю, сучьев на земле валялось порядочно, но маленьких почему-то не было. Я ползал под ледяным душем по мокрой земле и не находил ничего. Топор бы сюда, хоть какой-нибудь, даже каменный…

Наконец удалось найти короткий обломок. Потом еще несколько, тяжелых от пропитавшей их воды. Скользя по раскисшей земле, весь вывалявшись в грязи, я спустил их к палатке.

Костер совсем захирел. От него осталось несколько слабых угольков, прикрытых слоем пепла и несгоревших веток. Я настругал эти ветки ежиками, осторожно положил их на угли и начал раздувать. Когда язычки огня снова начали облизывать дерево, я принялся кромсать ножом те сучья, которые принес. Они оказались мокрыми только снаружи. Скоро я снова сидел у огня, обогревая то живот, то спину.

Обогревая…

Джинсы, куртка, рубашка, кеды были настолько пропитаны водой, что я чувствовал себя, как в скафандре. Сквозь этот скафандр тепло от огня едва пробивалось к телу. И чем сильнее я мерз, тем больше злился на самого себя.

Злился, что проснулся в тот день на катере так рано и черт дернул меня выскочить на палубу и попасть под эту несчастную волну.

Злился на авторов приключенческих книжек, которые выдумывали для своих героев теплые удобные острова и давали им в руки ружья, топоры и одежду.