Час девятый - Бондаренко Борис Егорович. Страница 8

– Здорово, хрестный.

– Здорово, здорово...

От приветствий Кузьмы и Виктора потеплело на душе у Михаила Федоровича. Витьку он любил – хороший парнишка растет, работящий, и не пьет совсем.

Кузьма сказал:

– Лошадь поставишь, корма дашь, сразу в магазин беги, а то закроют.

Михаил Федорович хотел было сказать, что не надо в магазин, ведь бутылка с самогоном почти полная, но смолчал. Чувствовал он, что сегодня понадобится ему и водка, и эта бутылка самогона. Много он будет сегодня пить – надо же хоть как-то залить горе, отвлечься от невеселых дум. А думы эти обязательно придут – станет рассказывать обо всем Кузьме и вконец расстроится. Тут только водка и поможет – других лекарств от горя Михаил Федорович не знал.

Виктор занялся лошадью, а они зашли в дом. Михаил Федорович снял у порога шапку, поздоровался с хозяйкой – Елизавета безразлично отозвалась:

– Здравствуй, кум, раздевайся, проходи.

– Лиза, собери-ка на стол что получше, – приказал Кузьма.

– Да уж сама знаю, – недовольно поджала губы Елизавета.

Михаил Федорович разделся, сел с Кузьмой на сундучке. Закурили, перекинулись словечком о том о сем – все важные разговоры начинались за столом, после первой рюмки. Скоро появился и Виктор, выставил на стол бутылку «Московской». Елизавета покосилась, но промолчала, только сердито повернулась к ним спиной. Кузьма подмигнул Михаилу Федоровичу – ничего, мол, все в порядке.

Пришло время и за стол садиться, а стол был богато уставлен всякими соленьями – помидорами, огурцами, грибами, – стояли обжигающие щи с янтарной жирной пленкой, аппетитная горка гусятины легла посередине.

Сели. Кузьма налил всем. Елизавете и Виктору чуть на донышко капнул – так, для приличия, ради компании, – себе и Михаилу налил по трети стакана, поднял свой:

– Ну, со свиданьицем, Миша.

Выпили, Михаил Федорович, не закусывая, тут же налил себе еще, выпил, потом уже потянулся за грибами. На взгляд Кузьмы угрюмо сказал:

– Ты с меня пример не бери, мне водка не во вред. Я нынче много пить буду, там в тарантасе у меня еще самогон припасен. Горе у меня, Кузьма...

И стал рассказывать – про болезнь Анны, про дорогу, про разговор с врачом. Рассказывал – и все тяжелее давило под сердцем, и казалось ему, что дела Анюты и его собственные все хуже становятся, и пил Михаил Федорович все больше, уже и бутылка опустела, и за самогоном Виктор сходил – а то желанное облегчение, которого ждал, на которое так надеялся Михаил Федорович, никак не приходило. Пробовал он о другом говорить, принялись вспоминать молодость, войну, но и эти воспоминания почему-то не получались, все опять возвращалось к тому же – к болезни Анны Матвеевны. Совсем уже поздно стало, ушли спать Виктор и Елизавета, только они вдвоем с Кузьмой сидели за столом, допивали и доедали, и говорили. Говорил больше Михаил Федорович – Кузьма слушал, смотрел, изредка вставлял несколько слов, но не пытался утешать его – никогда этого не было между ними, да никаких утешений не ждал Михаил Федорович. Слушал его Кузьма, понимал – и то хорошо.

Наконец было допито все – и тогда понял Михаил Федорович, что ничего не изменится, никуда не уйдет эта тяжесть, не исчезнут горькие мысли, выпей хоть ведро самогона – ничего не поможет. Увидел он, что поздно уже, что Кузьма еле за столом сидит – до того устал, да и сам он как свинцом был налит тяжелой усталостью, болело сердце, болела голова, болела душа – а что еще помочь может?

И он поднялся из-за стола, сказал:

– Спасибо за хлеб-соль, за ласку. Давай спать будем.

Встал Кузьма, печально посмотрел на него:

– Что ж, давай спать. Утро вечера мудренее – может, завтра что лучшее скажут.

На это только усмехнулся Михаил Федорович – не верилось ему в лучшее – и пошел за перегородку, где всегда стелили ему. И сейчас ждала его чистая постель, пахнущая свежестью. Он разделся, лег, минут пять еще смотрел в темноту, думал – и заснул наконец.

Утром проснулся от кашля Кузьмы, выглянул – тот сидел на сундучке, согнувшись пополам, морщился от боли, потирая руками грудь, продырявленную когда-то немецким осколком и наскоро заштопанную в медсанбате. Но увидел Михаила Федоровича, улыбнулся, даже распрямился чуть-чуть, только кашлять не сразу перестал.

– Встаешь, кум?

– Встаю, – сказал Михаил Федорович и стал одеваться.

Елизаветы не было – видно, во дворе хозяйничала. Кузьма прошел в спальню, повозился там и вышел с заговорщицким видом, подсел на постель к Михаилу Федоровичу.

– Ты, кум, возьми-ка это пока...

И сунул ему несколько десяток, свернутых в трубочку.

– Да ты что? – уставился на него Михаил Федорович. – За тем разве я ехал к тебе?

– Знаю, что не за тем, да сейчас тебе никакие деньги не лишние. Сочтемся когда-нибудь. А что я тайком от Лизаветы – так это чтобы она нам настроение не портила, с глазу на глаз я ее так приструню, что и пикнуть не посмеет. Я пока еще хозяин в доме. А ты возьми, не то крепко обидишь меня. Сам видишь – живем мы в достатке, это нам не в тягость. Бери, бери...

И Михаил Федорович взял, зная, что бог весть когда придется отдавать эти деньги – откуда их теперь брать? Но деньги очень нужны были. Надо оставить здесь, в больнице, какой-нибудь няньке, чтобы покупала что-нибудь Анюте – каждый день сюда с передачами не наездишься, раз в неделю вырваться – и то хорошо бы, а больничные харчи не больно жирные.

С похмелья тяжко гудела голова, Кузьма раздобыл рассолу, выпили по банке – вроде полегчало. И время уже пришло в больницу ехать. Перекусили на скорую руку – салом да солеными помидорами, пожалели, что на опохмелку вчера ничего не оставили, а сейчас некогда добывать, да и водки в это время не достанешь, – попрощался Михаил Федорович с Кузьмой, Елизаветой – Виктор давно уже на работу ушел – и вывел на улицу сытую, отдохнувшую за ночь лошаденку.

В больнице его сразу пропустили к Анне Матвеевне, только велели снять плащ, а вместо него Михаил Федорович халат накинул.

Анна Матвеевна лежала у окна – хорошее место, отметил про себя Михаил Федорович, света и воздуха будет поболее, вот жаль, что в палате еще только двое, и те тяжелые – это он сразу определил по уткам, торчавшим из-под кроватей. Значит, по каждой мелочи придется к няньке или сестре обращаться.

Анна Матвеевна увидела его, улыбнулась – улыбка была легкая, не больная, Михаил Федорович порадовался на нее. Осторожно присел на край кровати, спросил:

– Ну, как ты, мать?

– Да вроде ничего, спала всю ночь, ни разу и не проснулась.

– Болит живот?

– Чуток есть, да что это за боль...

– Докторша еще смотрела тебя?

– Нет, рано ведь.

Еще поговорили. Анна Матвеевна стала давать указания по хозяйству – Михаил Федорович внимательно слушал, запоминал.

– Как Варвара уедет, так ты кого-нибудь попроси подсобить, – сказала Анна Матвеевна. – Сам-то больно не надрывайся, а то совсем сляжешь, вовсе хозяйство по ветру пойдет. Хоть ту же Устинью попроси. Потом как-нибудь сочтемся.

– Ну, об этом ты не беспокойся. Управимся как-нибудь.

– Ирке пока не пиши ничего, подождем, что доктора скажут.

– Ладно.

– Ко мне часто не приезжайте, нечего в такую даль мотаться. Кормят здесь, кажись, неплохо, да из меня и едок-то сейчас никудышный.

– Ну, это уж мы сами сообразим, – прервал ее Михаил Федорович. – Я пока кому-нибудь денег здесь оставлю, – кум одолжил сегодня, – чтобы тебе покупали чего-нибудь.

– Лишнее это, – недовольно сказала Анна Матвеевна.

– Ладно, ладно... На неделе я или сам приеду, или Гришка прикатит. А ты отдыхай, делай все, что доктора велят, не беспокойся ни о чем. Вставать-то нельзя тебе?

– Нельзя.

– Тогда проси, если что надо, не стесняйся. Они деньги за то получают, что смотрят за вами.

Стали прощаться. Михаил Федорович осторожно нагнулся, коснулся губами щеки Анны Матвеевны. Вышел в коридор, постоял немного, высматривая нянек. Высмотрел – было их две, одна еще совсем молоденькая, другая уже старуха, толстая, дышит тяжело, когда нагибается. Подумал немного – к кому подойти? Решил к старой – лицо у нее было доброе. Подошел, тихо сказал: