Белый флюгер - Власов Александр Ефимович. Страница 37

— Хочу тебе сказать…

— Говори!

— Мало народу про отмену продразвёрстки слышало — кто во дворе был. А остальные?. Пошире бы надо! Это ж хлеще пушки!

— Расскажи остальным, — сказал военный. — Тебе тоже поверят… А в других деревнях есть другие люди. Я не один. Три сотни делегатов со съезда приехали. Всем правду доложат.

— Если так, — считай, что Кронштадт взяли!

Бугасов поднялся и похромал к дому, а командир, который до сих пор будто и не замечал мальчишек, топтавшихся у ворот, вдруг поманил их пальцем. Пока они подходили, он протянул пустую тарелку повару.

— Добавки можно?

— Вкусно, товарищ командир? — обрадовался кашевар и перевернул черпак с кашей над тарелкой.

Военный поставил тарелку на чурбан, ложку потёр снегом и дал Карпухе.

— Подкрепитесь по очереди.

Оглядев занятых едой красноармейцев, он громко спросил:

— Есть ещё вопросы, товарищи?

Все дружно скребли ложками в котелках. Вопросов не было.

— Тогда я спрошу у вас: возьмём Кронштадт?

— Куда ж ему деться? — за всех ответил пожилой красноармеец. — Лёд — он, конечно, жидковат, а и вплавь в случае доберёмся!..

ВЕСЕННИЙ ЛЁД

В полдень в деревне затукали топоры. Во дворе у Дороховых тоже мастерили волокушу. Её делали из брёвен, оставшихся после постройки конюшни. Отец показывал, какие брёвна можно взять, а красноармейцы перетаскивали их под берёзу, затёсывали с одного конца и долбили дырки для крепления. Это немудрёное сооружение напоминало римскую цифру V. Каждая сторона «пятёрки» состояла из нескольких брёвен, положенных друг на друга и крепко соединённых между собой. Чтобы стороны во время движения не сходились, их распирали поперечными досками. Эту волокушу лошади потянут по льду. Брёвна срежут снег и раздвинут его в стороны. Получится довольно широкая, очищенная от снега дорога.

Пятеро красноармейцев работали молча, но это было уже не то унылое молчание, которое поразило утром всех Дороховых. Мальчишки, вертевшиеся около волокуши, видели, что они строят её охотно. И о раках больше никто не вспоминал, даже самый молодой.

Когда сели перекурить, молоденький красноармеец глотнул махорочный дымок и мечтательно улыбнулся.

— А что?.. Ничего бы!.. Весной бы!.. А? Домой!.. Не соврал усатый — тогда развернёмся!.. У моего деда на семена припрятано!

Другой красноармеец потянулся с хрустом, посмотрел на залив, будто прицелился в окутанный туманной дымкой Кронштадт, и хотел сказать что-то. Но разговор так и не состоялся. Во двор вошли Крутогоров и Зуйко. Узнав, что у Дороховых постояльцы, Василий Васильевич послал куда-то матроса. Вскоре к дому подошёл чуть не весь взвод с молодым помкомвзвода. Красноармейцы впряглись в недостроенную волокушу и потащили её к флигелю. Постояльцы забрали винтовки, котелки, мешки и тоже переселились.

— Лишний глаз — он всегда лишний, — сказал Крутогоров. — Как наши разведчики? Не скисли?

— Мы? — Федька оскорблённо засопел носом. — Скажешь тоже, дядя Вася.

Мальчишки сейчас ничуть не боялись предстоящего похода. Всё казалось им захватывающе интересным и нисколько не опасным, как игра, в которой участвуют и взрослые.

Крутогоров привёз с собой написанное чекистами донесение для Кронштадта. В записке говорилось, что войска прибывают со всех сторон, что на каждой горке устанавливают орудия, но штурмовать остров пока не собираются. Боятся, что лёд не выдержит. Надеются, что ещё будут сильные морозы. А если и пойдут на штурм до морозов, то ракетницы заряжены и находятся в верных руках. Сигнал будет подан вовремя.

Для записки устроили хитрый тайничок. Матрос Зуйко взял у Федьки валенок и острым ножом надрезал верх голенища, но не поперёк, а вдоль — так, что в мягкой стенке образовался кармашек. Туда и засунули бумажку.

Инструктаж был короткий. Крутогоров просил поменьше болтать, на вопросы отвечать коротко и не врать — говорить, что видели, кроме, конечно, всего того, что связано с заданием. Видели, что полк разместился в деревне? Видели! И не надо скрывать это.

— А про Десятый съезд? — спросил Гриша.

Крутогоров изумился.

— Командир рассказывал, — пояснил Гриша.

— Усаченный такой! — добавил Карпуха. — Он нас кашей накормил.

— Про съезд можете! — улыбнулся Крутогоров. — Это полезно. Так и скажите: Ленин, мол, отменил продразвёрстку!

— Может, ты поручишь им митинг там устроить? — сердито сказала мать.

На этом инструктаж и закончился. Она загнала мальчишек на печку и приказала спать. А разве уснёшь в такое время? Глаза закрыты, а уши всё слышат: и шёпот, и шаги. Сначала ушёл Зуйко, за ним — отец. Крутогоров долго ещё шептался с матерью, а потом и они вышли из дома.

Начинались сумерки. Вместе с темнотой, выползавшей из углов, появилась и тревога. Ребята лежали на тёплой печке, а жарко им не было. Вроде даже холодом несло откуда-то.

Карпухе вспомнился приплывший к берегу мертвец. Мальчишка несколько раз открыл и закрыл глаза, а утопленник всё виделся ему. Чтобы отогнать его, Карпуха сказал:

— Только б не провалиться!..

— Раки в море не водятся! — ответил Гриша.

Это он ответил не столько Карпухе, сколько самому себе. Ему тоже почему-то чудился утопленник, но не настоящий, а пушкинский, у которого — в память Грише врезались эти строки — «в распухнувшее тело раки чёрные впились».

Федьку утопленники не пугали, и провалиться под лёд он не боялся. Пушки будут тащить, а уж они-то пройдут наверняка. Он боялся заблудиться. Вести ребят придётся ему. А вдруг туман? Пройдут мимо Кронштадта… За ним — море без конца… На берегу их ждать будут, а они топают себе по льду, как дураки. Ищут Кронштадт, а уж и Финляндия рядом… Ещё хуже, если кружить начнут. Кажется, что идёшь вперёд, а сам давно завернул и шлёпаешь обратно к берегу. Крутогоров, папка с мамкой обрадуются: «Уже вернулись! Молодцы!» Никто и не поверит, что заблудились. Василий Васильевич скажет: «Дела-а!», а подумает, что испугались и нарочно не пошли в Кронштадт!

— Компас нужно! — вслух произнёс Федька. — А раки — чушь собачья! Не потонем!

Так они и лежали на печке каждый со своей наивной тревогой и никто не думал о настоящей опасности, с которой они могли встретиться в самом Кронштадте.

Гриша заснул первым. Он всегда засыпал после большого волнения. Чуть позже, отогнав от себя упрямого мертвеца, задремал Карпуха. И Федька вдруг расслабился, заулыбался. Он держал в руках во сне огромный чудесный компас, по которому можно дойти, не плутая, хоть до Америки…

Они спали, а подготовка к их походу продолжалась. Отец уехал на Прошке верхом — вернулся на санях. Не распрягая коня, он закрутил вожжи вокруг берёзы и задал ему сена. Матрос Зуйко принёс откуда-то три короткие зимние удочки с лесками, с поплавками, только без крючков. Они были большой редкостью. Даже чекисты не смогли их достать.

Мать накрыла на стол и, вздохнув, подошла к печке. На краю лежанки желтели шесть пяток. Самые маленькие — посередине. Карпуха лежал между Федькой и Гришей. У братьев пятки были грубоватые, чуть приплюснутые, растоптанные — много ходили босиком. У Гриши кожа не загрубела, ступня узкая, как у девчонки.

У матери на глазах навернулись слёзы. Она потянула Федьку за ногу, сказала, как обычно:

— Вставайте. Пора.

Но вечер был совсем не обычный. Проснувшись, мальчишки почувствовали, что они стали какими-то важными персонами. Всё делалось для них. Только для них. На столе — всего три плошки. Никто больше не сел за стол. Они ужинали втроём, а взрослые работали на них. Зуйко резал для них хлеб. Отец проверял, хорошо ли высохли валенки. Мать гладила выстиранные днём портянки.

Пришёл и Крутогоров. Не один. Сначала в распахнувшуюся дверь, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, протиснулся высокий военный. Когда он распрямился, мальчишки по усам узнали его. Василий Васильевич был ему по плечо.