Муха с капризами (с илл.) - Грабовский Ян. Страница 12

Да ещё, признаться, было у меня недоброе предчувствие. Вспомнилось мне, что недавно видел я во дворе Лорда — добермана из дома напротив. Был это пёс прожорливый и глупый. Он мог проглотить несчастных Пусят в мгновение ока. Ищем мы на всякий случай котят, перетряхиваем дрова, заглядываем в каждый угол. Ни следа! Гм, что ж делать? Пропали! Решили мы не пускать Лорда даже на порог. И это было всё, что мы могли предпринять, правда?

Прошла неделя, а может, и больше. Вдруг на дворе появляется Лорд. И направляется прямо к террасе, где Муха в глубокой нише под полом устроила свою детскую в старом ящике из-под гвоздей.

Муха — к Лорду. Без звука, без предупреждения вцепилась ему в нос. Лордишка исчез, словно его ветром сдунуло! А Муха оглянулась на него раз, другой и с достоинством заковыляла на своих коротких ножках под террасу к ящику.

И только там начался визг. Жалобы, упрёки! Напищалась она, наплакалась вволю и, продолжая ещё скулить от возмущения, приступила к генеральной уборке в детской.

Происходило это всегда так. Сначала она осторожно выносила из ящика малышей. Потом перестилала сено и тряпки, которые отовсюду натаскивала — вместо простынь и пелёнок — для своих ребят.

Вижу, Муха вытаскивает одного пищащего малыша, чёрного-чёрного, как и его мама. За ним — второго. Мы знали, что у неё только двое детей. Вот удивился я, когда Муха снова за чем-то полезла в ящик! Осторожно достаёт ещё кого-то… Киска! Белая киска! Пусёнок! Один, второй, третий!.. Весь выводок. Выходит, когда мы все позабыли о сиротах, Муха о них вспомнила. И приютила их.

— Мушка, славная ты псинка, — говорю я и подхожу ближе.

А Муха становится ко мне боком, заслоняя собой детей. Смотрит исподлобья.

«Ну? Чего ты хочешь? Не люблю я, когда вмешиваются в мои семейные дела, понимаешь? — ворчит она и на всякий случай показывает мне зубы. — Пусть каждый поступает так, как считает нужным!» — буркнула она и принялась перестилать постели своих и приёмных детей.

С тех пор никто из нас не заглядывал в Мухин ящик.

А через несколько дней семейство Мухи в полном составе уже разгуливало под верандой и в добром согласии пило молоко, которое малышам приносила Крися.

В один прекрасный день Муха вывела всю свою фамилию в свет — на прогулку к колодцу.

И тут только убедилась славная собачонка, что её собственные дети сильно уступают приёмным. Чёрные ящерицы — Мухины дети — были неловкими, как все маленькие щенята. А котята! Ну, стоит ли вам рассказывать, как подвижны и проворны маленькие котята!

Мухе их кошачьи ухватки не очень понравились. А за рискованное предприятие — попытку забраться на сруб колодца — Пусята даже получили взбучку.

Муха зорко следила за котятами, берегла их как зеницу ока и воспитывала по-своему. И Пусята росли настоящими псами. Пытались даже тявкать, точь-в-точь как маленькие Мушенята, которые были от природы пискливы и облаивали всё, что только двигалось. И как же было забавно, когда коты прыгали на развевающуюся в воздухе простыню и орали что есть мочи!

Но всё кончается. Мухины таксики выросли и пошли в люди. Пусята тоже нашли себе хозяев. У нас остался только один белый пушистый котик, как две капли воды похожий на маму. Жил он уже своей, кошачьей жизнью. Беспрепятственно разгуливал по крышам, по деревьям, ибо не унаследовал от мамы головокружения.

Не раз пропадал он по целым неделям. Но, возвращаясь, шёл спать в старый ящик из-под гвоздей, в котором проживала Муха. Старая, славная Муха. Немножко капризница, но ведь это не такая уж беда, верно?

Университет на ясене

Перед нашим домом был палисадник. Справа, как войдёшь с улицы, росла большая, развесистая липа. Кольцом вокруг неё стояли стол и скамейки. Там мы летом полдничали. Но, если случайно чаепитие затягивалось до захода солнца, надо было, хочешь не хочешь, убираться из-под липы. Почему? Потому что на этой липе ночевали воробьи. Тучи воробьёв. Целые воробьиные народы! Всё дерево — от верхушки до самых нижних веток  — было усыпано ими. И перед сном они так шумно о чём-то совещались, что мы, люди, разговаривать никак не могли.

Эти воробьиные сборища разогнали с липы всех остальных птиц. Не помню случая, чтобы какой-нибудь пернатый смельчак рискнул задержаться на этой облюбованной воробьями липе. А уж о том, чтобы построить там гнездо, и речи быть не могло! Лишь ворона, пролетая, присаживалась порой на верхушку липы — отдохнуть в пути. Но, едва успев оглядеться, с отвращением каркала — и поминай её как звали!

Зато на ясенях — на тех, которые росли возле террасы, — весной бывало полным-полно перелётных гостей. Они оставались там даже на ночь. Вероятно, потому, что им там никто не мешал: воробьи почему-то не любили этих ясеней и никогда там собраний не устраивали.

И совершенно напрасно. На презираемых воробьями ясенях можно было ночевать, не опасаясь никаких разбойников. На стволе каждого ясеня красовалось широкое жестяное кольцо. Для чего? Для того, чтобы нашей кошке Имке или кому-нибудь из её милых дружков не пришло в голову залезть на дерево. Ну и, понятно, поохотиться там на наших гостей. С гладкой и твёрдой жести соскользнёт всякий коготь, даже самый острый. О том, чтобы влезть на дерево, нечего и мечтать. Можно только снизу с аппетитом поглядывать на засыпающих пташек и облизываться. А это никому не вредит. Пожалуйста, сделайте одолжение!

На этих-то безопасных ясенях помещались скворечники. Три штуки. По одному на каждом дереве. Почему каждое лето из трёх птичьих домиков два пустовали, а только один был заселён, — этого я никогда не мог понять.

Зимой в эти скворечники обязательно вселялись воробьишки. Тут они квартировали до весны.

Прилетали скворцы. И та пара скворцов, которая намеревалась у нас поселиться, начинала с того, что без церемоний выселяла из домиков непрошеных жильцов. Причём не из одного, а обязательно из всех трёх. Ну, был тут, понятно, шум, писк, крик. Воробьи не так-то легко уступали!

Но наконец всё утихало. Из двух скворечников свешивались наружу прядки побуревшего сена, натасканного туда за зиму воробьями. Эти-то клочья и были вернейшим признаком того, что скворцов в этих скворечниках нет. Ведь скворцы большие чистюли и ни за что не потерпели бы такого беспорядка у себя в детской, не говоря уже о гостиной или спальне.

Поэтому, кстати сказать, советую вам: никогда не садитесь под деревом, на котором висит скворечник. Спросите: отчего? Оттого, что пани Скворчинская не пользуется пелёнками для своих младенцев. Но, так как она очень заботится о том, чтобы её детишки были всегда в чистоте и в доме было хорошо прибрано, она всё время наводит порядок: всё ненужное, грязное выкидывает за дверь. А ведь трудно требовать от захлопотавшейся птичьей мамаши, чтобы она следила, куда упадёт то, что ей нужно выбросить из гнезда, не так ли?

Птичье детство проходит быстро. Скворчата растут не по дням, а по часам. И наступает наконец такой день, когда молодёжи пора выходить из тихого домика на вольный простор большого мира.

Первый скворчиный шаг в жизнь всегда совершался одинаково. Тут же, возле самого скворечника, росла большая ветка, росла почти совсем горизонтально. Папа-скворец выскакивал на эту ветку. Он ходил по ней взад и вперёд, потом начинал топтаться на месте, всё время что-то приговаривая. А в круглом отверстии скворечника показывалась то одна, то другая головка с клювом, обрамленным жёлтой каймой, — неоспоримый признак нежного возраста его владельца. Потом мальцы-скворцы по очереди выходили наружу и усаживались на палочке, укреплённой у входа. Папа-скворец что-то объяснял им, доказывал, убеждал. И наконец первый, самый отважный скворушка с отчаянным писком, трепыхая крылышками, спрыгивал на ветку.