Почти кругосветное путешествие - Каришнев-Лубоцкий Михаил Александрович. Страница 8

Иван Иванович радостно потер руки и продолжил:

– Я не издеваюсь, хозяюшка, я просто спрашиваю. Что вам предпочтительнее: слопать меня или вышеперечисленные блюда?.

– Да уж тут какие сомнения могут быть… – замялась Баба Яга. – Не глядя бы променялась…

– Будем считать, что договорились! – Гвоздиков торопливо расстелил на лавке волшебную скатерку и мысленно приказал появиться на ней дюжине котлет по-киевски и поджаренному на вертеле, с хрустящей корочкой по бокам, поросенку. Вмиг желание Ивана Ивановича было исполнено, и в чулане, в сенях разлился ароматный запах съестного.

Гвоздиков еле успел спрятать за пазуху скатерку, как к нему ворвалась оголодавшая Баба Яга со свечою в руках. Уставясь на изысканные кушанья и словно бы завороженная ими, она сделала несколько робких шажков в сторону лавки и застыла перед ней, как перед святыней.

– Так я пошел? – небрежно сказал Гвоздиков, не то спрашивая разрешения на свой уход, не то просто прощаясь.

Баба Яга стояла молча, будто обращенная в соляной столб, и только по ее глазам, беспрестанно бегающим от котлет к поросенку и от поросенка к котлетам, можно было догадаться, что она жива и здорова.

Тихонько ступая по половицам, Иван Иванович вышел из чулана в сени, стараясь не брякнуть и не нарушить тем самым сеанс гипноза, отворил дверь на улицу и быстро сбежал по ступенькам вниз. Наконец-то он был на свободе, на желанной свободе! Гвоздиков осмотрелся по сторонам, поглядел в небеса, но следов Маришки и Уморушки нигде не увидел. Кружили только над лесом смоляные вороны, гонялись друг за другом увертливые стрижи, да где-то далеко у покрытой кустарником и редкими деревцами горки, летала на помеле еще одна Баба Яга.

Глава тринадцатая

Маришка и Уморушка, когда сидели в чулане, запертые Ягусей, твердо дали себе слово немедленно вернуться к Ивану Ивановичу, если ВСЕ закончится хорошо. Но стоило им только вырваться на волю и оседлать ковер-самолет, как их твердое решение тут же забылось. Переполненные впечатлениями от недавней смертельной опасности, девочки делились ими между собой, не имея под руками других слушателей. Ковер-самолет, получив команду лететь вперед, вперед и летел, но совершенно в противоположную сторону от Ивана Ивановича сторону. Мелькали внизу озера и реки, леса и горы, мелькали города и села, и даже целые страны, а девочки, увлеченные разговором, не замечали этого. И только наговорившись всласть, они наконец спохватились.

– Слушай, Мариш, а куда мы летим? – спросила Уморушка подругу, разглядев внизу острые готические шпили городских зданий. – На Светлогорск не похоже, на Москву, вроде бы, тоже…

Маришка взглянула на исчезающий в дымке город и ахнула:

– В другие страны залетели! На запад куда-то нас занесло, а нам на восток нужно!

Девочки собрались, было, поворачивать ковер-самолет и лететь поскорее обратно в Муромскую Чащу, но в этот момент острый глаз Уморушки разглядел на вершине большой горы, поросшей лесом, чей-то одинокий костер. И юной лесовичке страшно захотелось узнать у мирного пастуха* (Уморушка почему-то сразу решила, что у костра сидит мирный пастух, а рядом с ним пасется мирное стадо овечек), в какую это страну их нечаянно занесло. Маришка попробовала ее отговорить, но упрямая Уморушка стояла на своем.

– Пастух – не Яга, есть нас не станет, – решительно заявила она, мысленно уже давая ковру команду идти на снижение, – а вот супчиком полевым угостит! Ух и проголодалась я, надо признаться! – и Уморушка весело похлопала себя ладонью по животу.

Захотелось подкрепиться и Маришке, поэтому она не стала долго упорствовать и вскоре махнула рукой: «Не съедят же нас в самом деле! А ковер не станем скатывать: чуть что – и на него!».

Сделав плавный поворот, путешественницы опустились совсем рядышком от костра. Не сворачивая летательный аппарат, они оставили его лежать распластанным на земле, а сами тихонько направились к одинокому пастуху, печально сидевшему у огня. Пастух – это был огромных размеров мужчина с черной кудлатой головой и такой же черной, как смоль, бородой – помешивал сучковатой палкой золу и угли и о чем-то сосредоточенно думал, глядя грустными карими очами на желто-алые языки пламени. Над огнем, как и предчувствовала Уморушка, кипел в металлическом котелке ароматный суп.

Остановившись в двух шагах от костра и его хозяина, Маришка чуть слышно кашлянула и сказала:

– Здравствуйте… Простите, но мы заблудились…

Пастух дернулся, как-будто его ужалили, быстро обернулся лицом к девочкам и живо-живо заговорил на старофранцузском: – «Кто вы такие? Откуда свалились, детишки? Как вас зовут? А вы знаете, кто я такой?! Хотите суп из свежих кореньев? У меня есть яблоки, очень вкусные!..».

На их счастье Маришка и Уморушка хлебнули «Вавилонского эликсира» до полета, а не после него, поэтому они прекрасно поняли сбивчивую речь гостеприимного пастуха и постарались тут же ответить ему на том же французском: – «Мы не свалились, мы путешествуем. У нас каникулы. Меня зовут Маришка (Маришка ткнула себя пальцем в грудь), а меня Уморушкой (владелица редкого имени тоже дотронулась пальцем до своей груди, опасаясь, как бы ее не перепутали с подругой). Суп мы хотим и яблоки тоже. Спасибо. А как вас зовут? Вас, простите, мы пока не знаем».

При каждом ответе путешественниц бородач-пастух весело кивал головой, и лицо его озаряла теплая сердечная улыбка. Но как только дело коснулось его собственного имени, мужчина помрачнел и попытался отмолчаться. Но Уморушка повторила этот вопрос еще дважды, и бородач нехотя представился гостям:

– Меня зовут Разорвакль. такое вот имечко родители дали… Не обращайте внимания…

– Разорвакль? – переспросила Маришка и искренне удивилась: – И точно редкое имя… А вы, простите, кто по профессии? Пастух? Лесник? Охотник?

Разорвакль виновато улыбнулся, как-то странно пожал плечами и отвел свой взор от проницательных глаз Маришки. Лгать он не хотел, а говорить правду, видимо, никак не мог. Чтобы как-то разрядить неловкую паузу, Уморушка рассмеялась:

– А я знаю, кто он!.. И никакой он не лесник и не охотник!.. Он – леший!

Разорвакль смутился и поспешил отвергнуть такое предположение:

– Нет-нет!.. Я не леший!.. Я… Я – людоед!

И он, сделав такое признание, поднял руки и горестно закрыл лицо могучими ладонями.

Глава четырнадцатая

В далекие-далекие времена было принято, чтобы дети наследовали дело своих родителей. Особенно это правило касалось старшего сына. Родился первенцем – будь добр, наследуй дело! Так получилось, что Разорвакль оказался в семье потомственных людоедов первым ребенком. И хотя еще задолго до появления мальчика на свет дело семейства пришло в упадок и его пришлось прикрыть, слух о рождении нового людоеда разнесся по окрестным селам с быстротой молнии.

– Вы слышали, – судачили на базаре всезнающие кумушки, – у месье Проглотини и его супруги родился сынок! Сущий разбойник! Не успел родиться, как сразу запросил есть! Представляете, что из него вырастет в будущем?!

К тому моменту, когда Разорваклю исполнился год, его людоедская слава достигла самых глухих уголков округи. А когда мальчику сравнялось шестнадцать, родители поняли, что житья ему в родных краях не будет. Они попробовали пристроить его к троюродному дяде, тоже людоеду по происхождению, который вот уже много лет трудился оценщиком в ломбарде в одном из городков страны. Но дядя отказался взять племянника, сославшись на безработицу и трудные жилищные условия. Что было делать бедному Разорваклю? Хотя все эти годы он питался только растительной пищей, его земляки упорно считали его людоедом и кровожадным разбойником. Жители округи были убеждены: раз семейство занималось людоедством, значит и потомки будут идти по той же дорожке, как бы они не отнекивались и не старались показаться настоящими агнцами. После долгих семейных споров было решено: Разорвакль уйдет в горы и станет жить там отшельником. Ему собрали кое-что из одежды, кухонной утвари и, поплакав тихонько, чтобы не услышали соседи, проводили под покровом ночи из дома.