Неугасимый свет - Тайц Яков Моисеевич. Страница 30

За высоким забором Дворянского сада гремела музыка — играли знакомый «Варшавский вальс». У ворот висела ржавая вывеска:

Раньше они её даже не замечали. Янкеле закусил губу, Герцке потоптался на месте, сплюнул, потом хлопнул Янкеле по плечу:

— Э, была не была! Лопни, но держи фасон, Яшкец!

Он приосанился, подравнял фуражку, чтобы кокарда была против носа, подтянул ремень, обдёрнул шинель, расправил плечи и прошёл через ворота. А Янкеле — за ним.

Дружелюбно шелестели знакомые липы. Вот любимая скамейка — теперь она не зелёная, а серая. Вот будочка, где всегда пили «дедушкин» квас; там другой продавец, неприветливый. Вот площадка для танцев, вот раковина для духовых музыкантов…

Янкеле потянул Герцке за рукав:

— Кто это, Герцке?

— Где?

Вдали, в глубине аллейки, двигался толстый старик с длинными белыми усами, с белой, расчёсанной надвое бородой, с красными полосами на синих штанах, с медалями, эполетами, крестами и шнурами. На нём была серая шинель на малиновой подкладке, в руках — короткий гибкий хлыст. Рядом, по песку, катился малюсенький белый пёсик на цепочке.

— Собачка! — обрадовался Янкеле. — Значит, ничего, можно. А кто это, тоже швейцар?

Но Герцке не слушал его. Герцке шагнул к танцевальной площадке, поднял руку и крикнул негромко:

— Ядвига!

Янкеле оглянулся.

На площадке в нарядном, блестящем платье, в лакированных туфельках, освещенная луной и газовым фонарём, стояла Ядвига. Рука её в перчатке до локтя лежала на плече франтоватого кавалера.

Она посмотрела вниз, на тёмную аллейку, поискала глазами Герцке, нашла его и долго разглядывала кокарду, погоны, сапоги… Но вот снова грянула музыка, кавалер сказал что-то, подхватил Ядвигу, закружил, она засмеялась и пропала в толпе танцующих…

Янкеле боялся взглянуть на Герцке. Вдруг сзади что-то рявкнуло:

— Смирно-о! Устава не знаешь!

И тоненьким, противным голоском залаяла собачка.

Это был не швейцар — это был настоящий «полный генерал»!

Он был красный, красней своей малиновой подкладки, он топал ногами и, брызгаясь слюной, кричал:

— Во фрунт! Во фрунт за двадцать шагов! — и вдруг, подняв хлыст, полоснул Герцке по больной ноге.

Янкеле обмер. А Герцке стоял, вытянувшись, бледный, как бумага, и, не мигая, точно слепой, смотрел на генерала. Худая рука, отдающая честь, мелко-мелко дрожала около козырька солдатской фуражки. Левая нога его не выпрямлялась.

— Как стоишь, мерзавец? Издеваешься?! — И генерал снова хлестнул Герцке по колену.

Янкеле вдруг завизжал, кинулся к генералу и всеми зубами впился в генеральскую ногу — там, где красная полоса. Нога дёрнулась, обернулась острым носком и отшвырнула Янкеле к железной ограде танцевальной площадки. Он остался лежать, уткнувшись головой в песок. Он хотел позвать Герцке, но что-то душило его, рот не слушался, и получалось только мычание:

— Ге… гы… гe…

Янкеле заболел. Его лечил Лёва — «Скорая помощь». Он сказал, что у мальчика мудрёная болезнь — называется нервный шок.

— Пускай шок, — говорила бабушка. — Но почему он заикается?

Этого Лёва — «Скорая помощь» не знал и вылечить не сумел. Янкеле так и остался заикой.

СВИДАНИЕ

Холодно! Зато какие красивые цветы на стекле! Это мороз нарисовал. Янкеле так не умеет. А наверное, где-нибудь на самом деле растут такие…

Янкеле подышал на цветы, оттаял дырочку и смотрит во двор. Там мальчишки лепят из снега городового. Сразу видно — городовой: толстый, шашка на боку и погоны из двух щепок…

Дырочка на стекле затягивается. Янкеле дышит на пальцы, раскладывает на столе цветные карандаши и задумывается. Что рисовать? Дома он уже рисовал, зверей тоже, людей тоже… Что ещё есть на свете?..

Был бы папа, он бы сказал. Янкеле бросает карандаш. Без папы, аи, как скучно! Маме ничего — она себе уходит на фабрику, бабушка тоже пропадает со своими бидонами, а его они оставляют целый день мёрзнуть и мучиться без папы…

Был бы папа, он, наверное, сейчас истопил бы как следует печку и стал бы учить Янкеле русским словам. Папа их знает очень много и даже самые трудные. Янкеле тоже знает несколько: «копейка», «мальчик», «баня», «солдат», «пошёл вон» и другие. А вчера он узнал новое слово. Мама, придя с фабрики, сказала:

— Бабушка, говорят, после суда можно получить свидание.

— Что, что? — не понял Янкеле.

— Свидание — значит, можно поехать к папе повидаться, поговорить.

— К папе! — запрыгал Янкеле. — К папе! Я тоже поеду на свидание.

Хорошее слово, только трудное. Не то что «копейка»: по-еврейски «копейка» и по-русски «копейка». По-еврейски «солдат» и по-русски «солдат». Почему это не сделали, чтобы все говорили на одинаковом языке?.. Чтобы всем было понятно, что хлеб — хлеб, а стол — стол!

Янкеле берёт карандаш и красным концом старательно рисует хорошее слово: «свидание».

Вечером он пристаёт к маме:

— Когда же мы поедем на свидание?

Мама пахнет табаком. Она устало сидит на сундуке и жёлтыми, табачными пальцами перебирает получку. Янкеле трогает тёплые деньги.

— Мама, когда я вырасту, я буду каждый день приносить получку!

Мама обнимает его и даёт копейку. Янкеле прячет её в коробочку.

— Папе отвезу, — важно говорит он. — А когда же мы поедем всё-таки?

— Ещё не пускают, золотко!

Янкеле берёт маму за руку:

— Знаешь, отдай им получку, тогда пустят на свидание!

Мама качает головой:

— Нашей получки не хватит, Янкеле: им большую получку надо!

Она кладёт на сундук подушку, Янкеле ложится. Он закутывается с головой в одеяло.

— Ты смотри без меня не уезжай на свидание! — и поворачивается к стенке.

Приходит бабушка, но Янкеле не слышит. Он далеко, он поехал на свидание. Вот он уже сидит у папы на коленях и сосёт большую конфету. А в одной руке у него ещё яблоко. А в другой много разных денег. А папа подбрасывает его на коленях, будто Янкеле скачет на коне… Янкеле смешно, конфета подпрыгивает во рту, деньги звенят, Янкеле смеётся. Он всё смеётся, дёргает папу за усы, будто за вожжи, и кричит: «Тату, н-но… н-н-но…» Такое хорошее свидание! Утром он рассказывает:

— Бабушка, мне снилось свидание!

Бабушка в валенках стоит у двери:

— Вставай, котик, я ухожу! Янкеле сбрасывает одеяло:

— Вот поеду к папе, расскажу, как вы меня оставляете. Я ему всё-всё расскажу! И про свадьбу у Мошковских, и как ты бидон опрокинула, и… как мама таракана тогда испугалась!.. Нам с папой есть о чём поговорить! Только бы скорей пустили, а то ещё всё перезабудешь!

Долго не пускали на свидание. Уже и зима кончилась, стало тепло, цветы на стекле пропали, снежный городовой за окном похудел и покосился… В один из таких весенних дней прибежала мама.

— Янкеле, бабушка! Пускают! Пришла бумага! — Она целовала Янкеле, она душила его.

— Пришла! — кричал Янкеле. — Бумага!

А бабушка, глядя на них, уголком платка утирала глаза…

В пятницу вечером мама вымыла Янкеле голову. Она больно скребла ногтями, но Янкеле терпел. Пускай папа видит, какой он чистый, и даже шея чистая. Потом собрали передачу: мама — папиросы, бабушка — тёплые носки, а Янкеле — картинки и копейку. Получилась большая передача. В субботу встали рано и поехали. А бабушка осталась дома.

Была хорошая погода. В лужах плескалось солнце. По широким канавам катилась мутная вода. Янкеле крепко держался за маму. Они прошли через Рыбный базар, мимо синагоги, свернули на проспект и вышли к вокзалу. Янкеле первый раз в жизни едет в поезде. Вагоны — всё равно как дома, а поезд — целая улица разноцветных домов. Жёлтые и синие — это первый класс, там богатые. Но в третьем классе тоже хорошо, и всё равно можно стоять у окна. Голые деревья, чёрные поля, серые избы с соломенными крышами, тень от паровозного дыма, оборванные мужики в лаптях — всё это бежало назад, в Вильну… Прошёл кондуктор: «Господа пассажиры, предъявите билеты!» Янкеле показал свою половинку.