Орион в эпоху гибели - Бова Бен. Страница 24

Энергия. Нужна титаническая энергия раскаленного ядра планеты или лучистой поверхности звезды, чтобы исказить пространственно-временной вектор и вызвать искривление континуума. Чем ближе мы оказывались к расплавленной массе железа на дне ядерного колодца Сетха, тем больше мы приближались к источнику столь необходимой нам энергии – но та же энергия убивала нас, отнимая дыхание, обугливая нашу плоть.

Выбора у нас не оставалось. Я приказал телу собрать всю воду до капли, которую оно способно выделить, и покрыть кожу потом, отчаянно надеясь, что тонкая пленка влаги поглотит опалявший меня жар и спасет от участи быть изжаренным заживо – хотя бы еще на пару секунд.

Лицо Ани, прижатое к моему, вдруг замерцало. Я подумал, что это вытекают мои глаза, но тут ощутил, как она обращается в моих объятьях в ничто. Ее тело словно заколебалось и стало прозрачным.

Прекрасное лицо исказила горестная гримаса – то ли вины, то ли отчаяния. Сквозь застилавшую глаза пелену слез я увидел, как оно замерцало, подернулось рябью и померкло, обратившись в мираж.

Все еще оставаясь со мной, Аня преображалась. Она засветилась, ее телесная оболочка рассеялась, превратившись в сферу чистейшего серебристого света, подкрашенную багровым свечением земного ядра.

Она воистину была богиней, настолько же превосходившей в развитии меня, как я превосходил амебу. Принятое ею человеческое обличье, ее страдания в этом обличье были жертвой, принесенной во имя любви ко мне. Теперь же, под опалявшим дыханием смерти, она вернулась в свой истинный облик – шар чистой энергии, пульсировавший и уменьшавшийся прямо на глазах.

"Прощай, – прозвучало в моем сознаний, – прощай, милый".

Серебристая сфера исчезла. Одинокий, брошенный всеми, я летел навстречу самому настоящему адскому пламени.

Первой моей мыслью было: "Ну хотя бы она в безопасности". Ей удастся бежать, быть может даже вернуться к остальным творцам. Но я не мог не признать, что в груди моей бушевала горечь, беспредельная тоска и мука, наполнявшая каждый атом моего существа. Моя любимая бросила меня на произвол судьбы; я должен встретить смерть в одиночестве. Конечно, она поступила правильно, но все равно бездна неизбывного горя поглотила меня – куда более темная и глубокая, чем колодец, по которому я летел.

Из моей груди исторгся безотчетный рев ярости – вопль гнева на Сетха и его сатанинское могущество, на творцов, создавших меня, чтобы исполнять их повеления, на богиню, покинувшую меня…

Аня покинула меня. Все-таки есть предел лишениям, которые богиня вытерпит ради любви к смертному. Я круглый дурак, раз возомнил, что может быть иначе. Боль и смерть – удел ничтожных творений, прислуживающих творцам, и самозваных богов не касается.

И тут дуновением ангела смерти меня окатила волна космического холода – словно я вонзился в сердце древнего ледника или отдаленнейшие глубины межгалактического пространства. Холод и мрак были настолько всеобъемлющи, что я мгновенно промерз до последней молекулы.

Мне хотелось кричать, но у меня уже не было тела. Не было ни пространства, ни времени. Я существовал, но вне формы, пребывая в абсолютном ничто, где ни света, ни тепла.

Нематериальной сущностью своего разума я узрел шар – планету, медленно кружившуюся передо мной. Я знал, что это Земля, но совсем не такая, как известная мне прежде, – то была планета-океан, сплошь покрытая голубой водой, искрившейся на солнце. Над лазурью моря проплывали длинные ряды белейших облаков. Я не видел ни одного острова, ни одного заметного клочка суши, нарушавшего ровную гладь океана. Вместо льда оба полюса покрывали глубокие синие воды, как и всю планету.

Земля медленно, величественно повернулась, и я наконец-то увидел коричнево-зеленую землю. Один огромный континент – Азия и Африка, Европа и Америка, Австралия, Антарктида и Гренландия, слившиеся в исполинский материк. И все равно, изрядную часть суши покрывали мелкие внутренние моря, озера величиной с Индию, реки, длиной превосходившие вечный Нил, а шириной – могучую Амазонку.

Паря в пустоте, я, бестелесный, увидел, как обширный материк начал распадаться. Мысленным слухом я воспринимал хруст титанических плит гранита и базальта, видел содрогание суши в землетрясениях, наблюдал, как истязаемая земля исторгает из себя целые горные хребты. Цепочка вулканов вспыхнула неистовым огненным пунктиром, и земля раскололась, океан ворвался в континентальные разломы, пенясь и исходя паром.

Я ощутил, что снова падаю, набирая скорость, к голубой кружившейся надо мной планете, а ее континенты вставали на дыбы, изгибались и расползались в стороны. Привычные чувства возвращались ко мне, тело обретало форму, становилось реальным…

И наступила кромешная тьма.

Меня озаряли всполохи света – мягкое, неяркое сияние разгоралось и угасало, разгоралось и угасало в плавном ритме. Я лежал навзничь на чем-то мягком и губчатом. Я жив и снова на планете.

Не без усилия я заставил себя сосредоточиться на том, что окружало меня. Вспышки оказались солнечным светом, пробивавшимся сквозь листья гигантских папоротников, грациозно покачивавшихся от дуновений ветерка. Попытавшись сесть, я обнаружил, что чересчур слаб. Мой обезвоженный организм был измучен до предела; даже кровяное давление упало до критического уровня. С испариной ушло слишком много жидкости, защищавшей кожу от обугливания.

Надо мной раскачивались все те же исполинские папоротники. А выше было пепельно-серое, затянутое дымкой небо. Жаркий воздух казался липким, мягкую землю пропитывала вода, как губчатый мох болота. Слышалось громкое жужжание насекомых, и ничего больше.

Я решил хотя бы поднять голову и оглядеться, но у меня не хватило сил даже на это.

Я готов был рассмеяться. Вырваться из геенны огненной лишь затем, чтобы скончаться от голода, оттого, что нет сил подняться с земли, – в этом есть какая-то трагическая ирония.

И тогда надо мной склонилась улыбающаяся Аня.

– Ты пришел в себя. – Голос ее был полон тепла и ласки, как выглянувшее после дождя солнце.

Изумление, радость и безмерная, невыразимая благодарность захлестнули меня, потрясли настолько глубоко, что я бы расплакался, будь у меня в организме достаточно воды, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Она не бросила меня! Она не оставила меня погибать в одиночку. Вот она, Аня, в человеческом обличье, по-прежнему рядом со мной.

Одета она была в короткий, выше колена, светло-песочный хитон, закрепленный на одном плече серебряной застежкой; идеально причесана, на коже не осталось ни малейшего следа опалявшего нас жара и терзавших когтей.

Я попытался заговорить, но пересохшее горло смогло издать лишь придушенное сипение.

Склонившись, она легонько поцеловала меня в потрескавшиеся губы, затем приподняла мою голову и поднесла к моим губам сделанный из большого листа ковшик. В гнилой воде явно было полно микроорганизмов, но она показалась мне прохладной и освежала, как амброзия.

– Мне пришлось преобразиться, любимый, – чуть ли не виноватым голосом сказала Аня. – Только так мы могли пережить этот ужасный жар.

Я все еще не мог говорить и подумал, что так даже лучше. Признаться Ане, что я заподозрил ее в предательстве, было бы свыше моих сил.

– В своем истинном… – Она осеклась и начала заново: – В своем другом обличье я смогла поглощать энергию, исходившую из ядерного колодца, и с ее же помощью защитить нас.

Голос, наконец вернувшийся ко мне, представлял собой нечто среднее между скрипом и кваканьем:

– Значит… это не ты… вызвала скачок…

– Нет, я не управляла пространственно-временным переходом, – легонько качнула она головой. – На это время и место был нацелен искривитель Сетха.

Положив голову Ане на колени, я просипел:

– Меловой период.

Моя любимая промолчала, но взгляд ее серых проницательных глаз был словно устремлен в иные времена и пространства.

Я снова припал к ковшику. Несколько глотков – и я смог заговорить почти нормально: