Толстый – спаситель французской короны - Некрасова Мария Евгеньевна. Страница 8

Глава VIII

Кто такие троглодиты?

Звучало интригующе, и простодушная Ленка стала вслух рисовать картину: «Французские троглодиты у своего жилья»:

– Они в шкурах, что ли, с дубинками? И все надушены французскими духами, после обеда вытирают руки о собственные волосы…

Жозе-фу ее одернула:

– Не говорите глупостей, Элен! Троглодитами здесь называют местных деревенских жителей, они одеты, как все нормальные люди, и пользуются салфетками.

Ленка пожала плечами:

– А чего тогда на них смотреть?

Оказалось, смотреть надо было не на троглодитов, а на их деревню. Деревня была не на, не под, а в огромной белой скале. В подножии были выбиты пещеры (понятно, почему местных жителей называют троглодитами). Вход в пещеры закрывали вполне современные двери, а снаружи торчали спутниковые «тарелки».

У одной из пещер наблюдалось оживление. Вход был оцеплен веревкой, и по пятачку туда-сюда слонялись полицейские.

– Мастерская реставратора, – вполголоса объяснила Гидра, – того самого. Печать-то до сих пор не нашли.

Туристы синхронно повернули головы и стали полушепотом обсуждать, найдут или нет. Тонкий подбежал поближе, но его шуганул сердитый французский полицай. Он успел разглядеть в открытую дверь свалку красок, деревяшек, столярных инструментов, плед, кресло и компьютерную клавиатуру. Не повезло реставратору. Тонкий чувствовал, что его подставили. Если Вибре не дурак, если печать до сих пор не нашли…

Гидра встрепенулась, заметила непорядок и попыталась переключить внимание на себя:

– Это легендарная скала: из нее выбивали камни для постройки всех замков Луары…

Тонкий подумал: какой же была эта скала до того, как ее раздолбали на замки?! Если сейчас ее хватило на целую деревню, то тогда…

– Охота же было долбить… – буркнул он.

Из головы не лез подставленный Вибре. Гидра услышала и поняла по-своему:

– Александр, это непрочный камень, известняк, при желании можно проковырять дырку шпилькой для волос. Выдалбливать его было нетрудно.

Тонкий выпросил у Жозефы шпильку и немедленно попробовал. Почти сразу из окна высунулся разъяренный троглодит, и Тонкий в первый раз обрадовался, что плохо знает французский. Судя по троглодитскому тону, слова, которые вылились на голову начинающему сыщику, были отнюдь не приветственными. Тонкий отскочил, извинился… Но разве мог он поверить Гидре на слово? «Вряд ли с той стороны тоже есть окна», – решил он и побежал вокруг скалы.

Хотя автобус остановился в самом начале деревни, на обегание скалы ушло с полчаса. Окон с обратной стороны действительно не было, и Тонкий с любопытством начал ковырять скалу шпилькой. Известняк крошился легко, как школьный мел. Будь у Тонкого в запасе хотя бы сутки, он бы проковырял шпилькой в скале сквозную дыру. Еще и пообедать бы успел. Если все так просто, то, может, печать и правда украл реставратор? Выдолбил он себе тайник, скажем, под ванной. Отодвинуть ее тяжело, а так не видно. Кому надо что-то положить или достать – протянул руку, и готово…

Прискакала Жозе-фу, отобрала шпильку, заявила, что он плохой мальчик и что они сейчас же поедут домой. Тонкий не возражал, тем более что экскурсия кончилась и туристы во главе с Гидрой уже маячили у автобуса.

Глава IX

Ниндзя

В номере Тонкий плюхнулся на диван и под негодующие вопли Жозефы (Александр, сньимите кроссоффки!) стал переваривать события минувшего дня. Нашел портсигар на месте преступления (а может, и не на месте. Мы ведь не знаем, сам ли Вибре спер печать или вор пришел после него в музейный зал). Увидел мастерскую и полицаев. Узнал, что печать до сих пор не нашли и что мастерская (да и замок!) сделаны из непрочного камня, лазейку или тайник можно продолбить, где хочешь и быстро. Вывод?

Надо снять кроссовки, а то Жозе-фу покоя не даст.

Кроссовки Тонкий скинул, гувернантка отстала. Вывод, господа, какой вывод? Да никакого! Маловато информации даже для самой слабенькой версии. Может, печать стащил Вибре, может, кто из администрации, может, африканский слон в юбочке.

Жозе-фу дала воспитанникам полчаса, чтобы переодеться (а вы как думали!), и потащила вниз ужинать.

Гостиничный ресторан был похож на спортзал. Высоченные потолки, огромные окна. Сходство портили только люстры и столики. Тонкий не мог сказать, чего больше. Кажется, на каждый столик приходилось по люстре.

Длинный стол был уставлен закусками: вначале что-то малопонятное, но по виду мясное, в конце – фрукты на десерт. Подходи, бери, что хочешь. Правда, тарелочки дают маленькие. Тонкий для начала набрал себе по ложке разных паштетов и по горке риса и кукурузы на гарнир. Места на тарелке уже не было, а две трети стола остались неисследованными. Пообещав себе вернуться, он пошел к сестре и Фрёкен Бок.

Ленка выпендрилась: набрала себе какой-то кривой лапши, которая оказалась ростками пшеницы. Судя по ее лицу, есть это было невозможно, но Ленка ела, потому что Жозефа сказала ей, что от пророщенной пшеницы улучшается цвет лица. Они уже устроились за столиком, спиной к окну, лицом к воротам. Ворота были сделаны под дерево, и замок на них висел большой, явно ненастоящий. Ворота точно куда-то вели – оттуда доносились хохот и мурлыканье французского певца.

– Что там? – спросил Тонкий.

– Бар, – ответила Фрёкен Бок.

– А в баре поет Патрик Питбуль, – добавила Ленка. – Мадемуазель Жевузэм, пойдемте треснем по стаканчику сока?

Фрёкен Бок строго посмотрела на Ленку:

– После. Если будете хорошо себья вести.

Тонкому стало жаль сестру. Ну, нравится ребенку обезьяна, что с того? Он в детстве тоже любил ходить в зоопарк. Каждое воскресенье приставал к дедушке: «Пойдем на зверюшек посмотрим!» И если дедушка отказывался, это воспринималось как самое страшное наказание. А эта Жозе-фу… Ну в чем, спрашивается, провинилась Ленка, чтобы лишать ее удовольствия полюбоваться обезьяной?!

Тонкий пожалел, что не взял с собой Толстого. Верный крыс показал бы этой даме, как нехорошо лишать детей общения с животными. Забрался бы ночью под одеяло и показал бы. То-то бы она визжала!

Ленка надулась. Она опустила голову и ковырялась в своих ростках, похожих на замороженных червяков. Тонкий решил во что бы то ни стало дать сестренке возможность слинять полюбоваться на обезьяну. Подсыпать Жозефе в кофе снотворного, и пускай храпит. Тогда и самому можно будет погулять. Но где взять снотворное?.. Или вот еще финт: прикинуться больным и переключить внимание на себя. Но вряд ли Фрёкен Бок будет так занята больным ребенком, что не заметит отсутствия здорового. Проще всего дождаться, пока гувернантка сама уснет. А что? Бар открыт всю ночь. Вместо Ленки под одеяло подложить свернутую куртку на случай, если Жозе-фу все-таки проснется. Когда дедушка Тонкого и Ленки еще служил в армии, он так убегал по ночам воровать огурцы с огорода старшины. Положит под одеяло свернутую шинель и пойдет. А дежурный по роте смотрит на шинель и думает, что это рядовой Уткин, просто он укрылся с головой и чуть-чуть потолстел.

Самым трудным оказалось разбудить Ленку, не разбудив Жозе-фу. Тонкий до полуночи бегал умываться холодной водой, чтобы не уснуть. Ровно в полночь из соседней комнаты послышался храп – и уж точно не Ленкин. Сашка выждал еще полчаса и прокрался к сестре. Ленка безбожно дрыхла, забыв о своем намерении повидать обезьяну. Тонкий одной рукой зажал ей рот, чтобы разбуженная сестренка не завизжала, а другой стал щекотать. Так Ленка скорее проснется. Сестренка замычала, взбрыкнула, больно пнув Тонкого по коленке, потом открыла блестящие в темноте глаза и тупо уставилась на Тонкого.

– Ты в бар хотела. Обезьяну слушать, – напомнил Сашка и освободил ей рот, надеясь, что сестренка уже разобралась в ситуации и не станет шуметь.

– Какую обезьяну?! – в полный голос крикнула сестренка. – Отвали, я спать хочу.