Толстый – повелитель огня - Некрасова Мария Евгеньевна. Страница 26

Слово «кухня» Толстый прекрасно знал. И заинтересованно высунул морду.

Чужая пятерня с короткими несточенными когтями невежливо сцапала его за шею. Пока Толстый пищал, барахтался и думал: «Укусить или так поймут?», его бросили на мягкое и накрыли крышкой. Все. Попался верный крыс. И как теперь выбираться прикажете?

Вот, скажем, из обычной металлической клетки выбраться легко: там дверь боковая и прутья. Лапу высунул, поддел пару проволочек – и свободен. А если западня с ровными глухими стенами и дверь сверху, и надо ее не открыть, а вовсе даже поднять? Толстый, конечно, очень сильное животное, но такой фокус ему провернуть слабо?. Эти двуногие явно сжульничали: подложили на крышку что-то тяжелое, чтобы Толстому было не поднять.

И было не поднять. И не прогрызть – слишком ровные стены коробки, была бы хоть царапинка, а лучше – оторванный угол, чтобы подцепить зубами!

Коробка покачивалась над землей – опять куда-то несут! Хорошо бы в кухню: там бабушка и много съестного, прямо на полу – бери, не хочу! Конечно, немного далеко, но Толстый всегда терпеливо переносит дорогу, особенно если оно того стоит.

Качка прекратилась, коробку опустили на землю, и стало так тихо, тепло и душно, что снова захотелось спать.

В западню проникал запах пыли, пота и какой-то слабенький свет. Если напрячь нюх, можно было уловить запах утренней сырости, а может, это все – сырые тряпки. Толстый мог ошибаться: их вокруг очень и очень много. Кажется, он проспал всю ночь. Точно, всю: Толстого не обманешь! Если есть хочется так, что хоть пищи?, значит, он ел последний раз час или два тому назад. А если есть хочется так, что хоть ори, то прошло уже добрых двенадцать часов и надо срочно что-то делать, а не ждать, пока о тебе вспомнят.

Вспомнили о Толстом незамедлительно, даже орать не пришлось. Коробка поднялась в воздух, немного покачалась в такт незнакомым шагам и…

Свет резанул глаза после темной коробки, когти шкрябнули по дереву – Толстый приземлился на доску. В нос, в уши и, кажется, в глаза ему ударил дурманящий запах незнакомый крупы. Толстый побежал навстречу аромату и плюхнулся в жидкость.

Он был в раю! Нет, слов таких крысы, конечно, не знают, но кашу от обычной воды как-нибудь отличат и почувствуют: вот он – рай! Толстый барахтался в душистой вареной крупе, проедая себе тропинки во всех направлениях!

И, как всегда, кайф обломал какой-то двуногий. С криком «Ты че, здесь вот сиди!» он выудил Толстого за шкирку и посадил на деревянный плот в этом море каши.

– На доске сиди, понял?

Лязгнула железная крышка. Стало темно и прохладно. Толстый спешно начал умываться, слизывая кашу с боков, спины, хвоста. А когда умылся, есть уже не хотелось. Он по-прежнему был в раю. Сидел на деревянном плоту в море каши, чего еще крысе для счастья надо?!

– Фига – се, Кусто!

Свет вспыхнул неожиданно: Толстый уже успел задремать. Уши резанул визгливый голос двуногого:

– Эй, брысь отсюда, слышишь!

Слышал Толстый прекрасно и знал слово «брысь». Только не много ли берет на себя этот двуногий? Чтобы он, Толстый, по доброй воле оставил это дивное место? «Откажись от рая, и я не буду на тебя орать» – вот как звучало это хамское предложение.

Какая-нибудь глупая землеройка, может, и согласилась бы: они не любят крика, да и кашу не жалуют. Но крыса?! С какой стати?! Толстый презрительно отвернулся и, черпая лапой, принялся демонстративно поедать кашу.

К воплям нервного двуногого добавился голос еще одного. Этот орал еще громче, но хотя бы не так визгливо:

– Боец Васнецов, почему задерживается завтрак?!

– Кры-са! – отвечал второй голос.

– Извольте доложить по всей форме!..

Толстый поедал кашу и слушал этот бесплатный радиоспектакль. Знакомых слов было мало, но какие страсти, какие тембры! Это сперва противно, а потом привыкаешь и прямо – музыка.

– Почему животное в пищеблоке?!

– Не могу знать, товарищ капитан.

Чья-то проворная щепотка подцепила Толстого за хвост и в один миг лишила рая. Крыс висел вверх ногами, и пол был так далеко, что близорукий Толстый его не видел.

– Уничтожить. Об исполнении доложить.

– Есть!

Толстый хотел подтянуться и залезть незнакомцу на руку, но его грубо встряхнули, заставив опять болтаться вверх тормашками.

Перед самой мордой пахнуло жаром. Скрипнуло железо, и Толстый увидел огонь.

Больно щипнуло нос, свернулись жгутиками опаленные вибриссы. Толстый рванулся было назад, но налетел на тяжелую металлическую преграду. Глаза щипало и жгло хвост, стоять на четырех лапах было нельзя: пол обжигал подушечки. Толстый оттолкнулся, прыгнул вперед, ударился о железо, упал, снова прыгнул…

Лапы ничего не чувствовали, но дышать стало как будто легче. Не видя, куда и откуда, Толстый побежал прочь.

Слезящиеся глаза его только и различали, что темные пятна впереди. В носу стоял запах гари, других запахов Толстый больше не различал. Опаленные вибриссы, как чужие, кололи нос и отказывались чувствовать габариты норы, куда пытался забиться Толстый. Пролезу – не пролезу? Обожженную кожу саднило то ли само по себе, то ли так царапались узкие стены.

Наконец, Толстый уперся в тупик, втянул в нору опаленный хвост и с удовольствием разглядел, что он вполне удачно поместился. Весь. Уже хорошо.

По полу тянуло сквозняком. Толстый отдышался и принялся вылизывать обожженные лапы.

Глава XVII

Полезная энциклопедия

Свидетелей всегда мало, и они вечно ничего не видят, так уж они устроены. Вот хотя бы Тонкий с Васнецовым: сидели в двадцати метрах от пожара – и хоть бы что! Никто ничего не видел, ни о чем не подозревал. Витек с тетей Леной и бабушкой – вообще романтики. Мимо проходили – и не видели огня! Должно быть, когда проходили, пламя еще не вырвалось наружу. Дымился потихонечку склад внутри, если не приглядываться – в сумерках и не заметишь.

Да бог с ними, в конце концов: с Витьком, бабушкой и тетей Леной! Тонкий обсудил с ними уже все, что только можно. Сошлись на том, что пожарный щит у входа – это хорошо, но либо лом надо прятать, либо вешать хорошие замки, которые так быстро не сорвешь…

Вот Валерий Палыч – это отдельная песня. Напротив живет! Из-за утреннего грузовика уже устроил столько всяческих шоу, что диву даешься, откуда у старика столько сил. А во время пожара не вышел! У него под окнами склад горел, мог бы хоть из стариковской осторожности выскочить и помочь: а вдруг пламя перекинется на его дом?!

Глупость, конечно: все-таки склад и сараюха соседа слишком друг от друга далеко, чтобы с крыши на крышу так запросто перекинулся огонь. Только для Валерия Палыча такая глупость – в самый раз. В смысле: был бы не виноват – выскочил бы как миленький! А раз не выскочил – значит, совесть не чиста… Или чиста, но старика просто не было дома?

Тонкий долго колебался насчет соседа. Уже почти примирился с мыслью: старику хватит экскурсии в милицию (нет, вроде ее еще не было, но Тонкий не сомневался, что будет, и еще какая!). Только Сашки не хватало с его допросами. А самое главное: беседа с Валерием Палычем – это работа для профессионалов с железным характером и стальными нервами. Тяжело с ним разговаривать, очень тяжело. К тому же главный подозреваемый!

Но работа есть работа. В смысле, хочет не хочет начинающий оперативник Александр Уткин, а свидетелей опросить надо всех и как следует. То, что Валерий Палыч рассказал в пекарне, – это, конечно, здорово, но мало и не слишком убедительно.

Для приличия Тонкий помахал веником еще пару минут и сказал себе: «Раньше сядешь – раньше выйдешь». Набрал в пекарне пакетик вчерашней выпечки (А что? Витек говорил: «Бери сколько хочешь!»), захватил вчерашний же этюд (вдруг старику понравится!), крикнул своим: «Пойду погуляю!» и пошел к соседу в гости.

Дощатый забор с облупившейся краской негостеприимно щетинился ржавыми гвоздями, торчавшими тут и там. Калитка, закрытая на толстую проволоку, встретила его парой свежих заноз. Тонкий прикрыл ее за собой, чуть не споткнулся о старую покрышку на тропинке и робко позвал: