Издалека - Бояндин Константин Юрьевич Sagari. Страница 77

— И всё–таки, чем плохо то, что Лерей цивилизуется? — продолжил он. — Разве не то же самое проделывалось с остальными народами, считавшимися отсталыми — ко всеобщему благу? Островные государства… Киншиар… Многие провинции, входящие в Федерацию, наконец.

— Никто никогда не спрашивал, сколько пролилось крови ради того, чтобы эта цивилизация установилась, — пояснил флосс. — Разум не является основанием для того, чтобы объявить себя выше природы. Разум — это бремя, и бремя тяжёлое. Если разум не тренировать, не закалять, не очищать от сорняков, наконец — он обратится в противоположность себе.

— Зачем меня–то в этом убеждать? — удивился монах.

— Мне показалось, что под словом «цивилизуется» ты понимаешь несколько не то, что привык понимать я.

— Так в чём же, по–твоему, задача разума?

— В том, чтобы оправдать своё существование.

— Интересная формулировка, — покачал монах головой. — Мне казалось, что разумное состояние — всего лишь переходный этап к другой, более достойной цели. Вспомогательный инструмент, так сказать.

— Разум и цель, и инструмент, — произнёс флосс и остаток пути молчал, о чём бы монах ни пытался завести разговор.

В общем–то, Сунь Унэн никогда не был прочь поучаствовать в приключениях. Чем страннее, тем лучше. Умение рисковать было его сильной стороной: он всегда чуял, когда стоит остановиться, а когда можно поставить на карту всё. Поставить и победить.

В конечном счёте, опыт многих прожитых жизней в сочетании с изредка просыпавшимися талантами великого предка что–то значили. Как там ни говорили, был этот предок, несомненно был — пусть в другом месте, в другом мире, в другом времени.

Однако последний километр пути к порталу со странным словом «анектас», начертанным на входе, монаха всё больше разбирали сомнения. А сомнения сродни параличу, слепоте рассудка; подобная слепота может быть крайне опасна.

…Вот он ступает по прохладному камню, вдыхая пыльный воздух заброшенных подземных ходов, и сомнение безостановочно гложет его. Очень простое сомнение: стоит ли оставлять Книгу там, по ту сторону портала? Или лучше вооружиться ею и пойти в наступление на таинственную Семёрку? Просто скрывать её бессмысленно: фрагмент в пути, и можно биться об заклад, что Семёрка рано или поздно его получит.

Так что же?

Монах обнаружил, что стоит перед порталом, глядя на штриховой силуэт — он сам, и флосс у него на плече; замершие в нерешительности перед препятствием. Жизнь была гораздо проще, мрачно подумал монах, когда я не знал о существовании Книги, о возможности перекраивать мир росчерком пера. Писатели спорят, существуют ли воображаемые миры, где происходят придуманные ими события. Что бы они сказали, если бы увидели Книгу в действии?

— Я не хочу идти внутрь, — произнёс монах, ощущая, что сходит с ума от противоречивых сил, борющихся внутри него. — Я знаю, что это самый простой выход, и всё же…

Портал ярко засветился перед глазами.

Хор голосов грозно зазвучал под сводами черепа Унэна; накладываясь на их неприятное эхо, играла дивная музыка — музыка, которую не в состоянии написать никто из смертных.

Унэн видел, как входит внутрь, как бросает Книгу за первой же попавшейся дверью, как выходит наружу — довольный тем, что сделал. Возвращается к себе в монастырь, садится за стол… и раздаётся стук в дверь.

«Кто там?», — спрашивает Унэн.

«Подарок от вашего доброго друга», отвечает незнакомый голос.

Унэн поднимается со стула, открывает дверь и видит, как курьер срочной почты с поклоном протягивает ему массивный свёрток. И Унэн, даже не открывая его, знает, что там, внутри. Оборачивается, чтобы взглянуть на календарь… и видит, что всё началось сначала.

Тот самый день, середина весны.

Всё сначала…

— Всё сначала? — спрашивает Шассим с сомнением в голосе и энергично взмахивает крыльями. Волна прохладного воздуха приводят монаха в чувство. Книга у него в руках, тяжёлая, прочная и безмолвная. Откуда только что исходила эта, почти явственно слышимая угроза?

— Очнись, Унэн, — послышалось откуда–то издалека, и монах очнулся. Дремать дальше было страшно… но отчего–то не хотелось просыпаться.

— Как видишь, Книга с тобой согласна, — лёгкая насмешка промелькнула в шелестящем голосе Шассима.

В тот же миг мысли встали на место, и монах ощутил, что давление на разум пропало. Каким же оно должно быть, чтобы незаметно просочиться сквозь постоянно удерживаемый «щит»!?

— Ты думаешь, Книга смогла бы устроить нам… новый Зивир? — спросил монах, не ожидая никакого ответа. Откуда, в самом деле, Шассиму знать такие вещи!

— Спроси у неё, — предложил целитель.

— Кто ты? — спросил Унэн, держа Книгу перед собой. Он по–прежнему не ожидал ответа и чувствовал себя немного неловко. Словно ребёнок, застигнутый взрослым в самый разгар приключений в воображаемом мире. Когда жалко оставлять мир, в который так хорошо вжился, и невозможно объяснить взрослому, что этот мир действительно существует.

Книга открылась с такой силой, что монах едва удержался на ногах. Сама собой перелистнулась на последнюю нетронутую страницу. И новым, неровным детским почерком незримая рука принялась выписывать слова.

«Я… не знаю…»

Слова вспыхивали ярко, словно молнии; каждое из них раскатывалось внутри головы — так, что едва хватало сил терпеть. Флосс пошевелился за плечами у Унэна и, кажется, что–то сказал. Но монах не расслышал его слов: после раската грома невозможно расслышать тихий шёпот.

— Чего ты хочешь? — крикнул Унэн, не в силах расслышать собственный голос.

…Айзала, стоящая у алтаря и читающая гимн, замерла, словно ей неожиданно перестало хватать воздуха. Она тоже услышала эти слова; ей, в отличие от монаха, была слышна и интонация. Тот, кто говорил это, был испуган, смертельно испуган. Словно ребёнок, потерявшийся в тёмном лабиринте и неожиданно услышавший чей–то голос.

«Я… хочу домой…»

Теперь и Унэн услышал нотки ужаса. Тот, кто говорил, был на грани истерики. Было страшно представить себе, что может натворить испуганное существо подобной силы.

Тот, кого теперь именовали Первым, а ранее — Третьим, и кто давным–давно забыл своё настоящее имя, тоже вздрогнул, услышав раскаты исполинского голоса. Голоса, приходившего из мрака, в котором кончается всё, и откуда не возвращаются.

«Домой…»

Картина возникла перед глазами флосса и монаха — кружащийся водоворот, невероятных размеров, могучий и уходящий неведомо куда, и Книга — едва заметная щепочка, которую затягивает всё глубже и глубже.

«ОСТАВЬ ЕЁ В ПОКОЕ!»

Вопль был настолько неожиданным и пронзительным, что Унэн вздрогнул.

Книга выпала у него из рук и сама собой захлопнулась. Тут же смолкло густое, испуганное дыхание великана, чей голос только что сотрясал разум, и всё вокруг встало на свои места.

— Это ты? — обратился монах к нервно моргающему флоссу. Тот утвердительно мотнул большой головой. Унэн поморщился и два счёта избавился от неприятных ощущений, точно нажав указательными пальцами на правильные точки у висков.

— Я, — слабо проговорил Шассим. «Уши» его тихонько двигались — флоссу было нехорошо.

— Думал, что у меня голова лопнет, — признался Унэн, осторожно укладывая Книгу в рюкзак.

— Я тоже, — отозвался флосс. — Видел бы ты себя… Глаза остекленевшие, вид перепуганный. Я стал опасаться, что не смогу докричаться. Ну что, уходим?

— Уходим, — кивнул монах и бросил последний взгляд на едва различимый рисунок на глянцевой поверхности портала. Ребёнок, подумалось ему. Ребёнок, потерявшийся во тьме. Что бы это значило?

Спустя какую–то минуту голова вновь раскалывалась от боли.

…Хиргол, потерявший счёт времени и едва державшийся на ногах, тоже вздрогнул, услышав чудовищный голос. Пока он тщетно зажимал уши, стремясь избавиться от этого кошмара, горностай убежал за пределы досягаемости.

Однако стоило последнему громоподобному звуку затихнуть, Хиргол неожиданно понял, что видит в темноте. Всё вокруг то вспыхивало призрачным зеленоватым свечением, то вновь становилось чёрным. Постепенно мерцание яркости прекратилось, и всё стало чуть зеленоватым — не самый приятный оттенок, но видеть можно. Что самое странное, Хиргол увидел следы горностая — красноватые, медленно гаснущие пятнышки, убегающие в ранее неприметную щель меж каменных колонн.