Боберман-стюдебеккер - Алмазов Борис Александрович. Страница 8

Ярость бобермана была так страшна, что от него пришлось прятать и телефон — он грыз трубку!

— Скоро нам придется выучить азбуку глухонемых! — мрачно предсказала мама.

А отец добавил:

— Может, его в консерваторию отдать? Нет, серьезно! Пусть инструменты сторожит. Или там сторожа не требуются? Все-таки от этого чуда природы хоть какая-то польза будет.

Глава шестнадцатая

Если бы Вовке сказали…

…ну хоть полгода назад, что он будет в школу бежать как на праздник, он бы такого человека, самое меньшее, побил. А вот теперь — бежал! Несся! Летел на крыльях! Потому что в школе не было бобермана.

И на уроках сидел — не вертелся, а глядел на доску во все глаза н слушал каждое слово.

И, странное дело, учиться стало интересно! И жить стало куда как проще. Во-первых, не нужно было напрягать все свои умственные и физические силы на изыскание способов, чтобы в школу не ходить. Во-вторых, в школе не нужно стало томиться от страха и с замиранием сердца вычислять; спросят — не спросят… В-третьих… Ну, мало ли хорошего появилось и в-третьих и в-десятых в Вовкиной жизни! Одно было худо — стюдебеккер.

Поэтому и домой-то идти не хотелось.

Правда, и боберман переменился в лучшую сторону. Он растолстел, сменил шерсть и уже не кидался с воплями на штурм холодильника. На улице он не срывался с поводка, не таскался по помойкам, а солидно и с достоинством прогуливался с Вовкой по бульварам и пустырям. Если бы не его страсть к пению, он бы был довольно сносным псом.

Но петь он хотел непрерывно. Иногда даже среди ночи, даже во сне он начинал утробно завывать! Может быть, ему снилось, что он принят в оперный театр?

Вовка в исследования собачьего пения не вдавался, но сильно тосковал. Он измучился от отчаянной любви Георгина, ему смертельно надоело чистить пальто от следов его лап да и самого бобермана, потому что тот успевал мгновенно извозиться, стоило выйти на улицу.

После отъезда бабули Вовке самому приходилось разогревать обед, самому пылесосить квартиру — шерсть со стюдебеккера сыпалась непрерывно.

Но все бы это ничего! Главное, что его расстраивало в бобермане, — то, что пес никогда не был и не будет выдающимся. Он не может быть пограничником, не может быть и сыщиком, даже в охотники Георгин не годился. Вовка понял, почему встречные с таким удивлением глядят на стюдебеккера, и стал стесняться своей собаки. Даже гулять он выводил пса не на бульвар, а на глухие пустыри и на задворки, где их никто не видел.

Несколько раз он с тоскою вспоминал, как хорошо ему жилось до появления бобермана в их доме. Но к чести сказать, Вовке никогда не приходило в голову от Георгина избавиться.

Можно представить, что сказал бы отец, если бы Георгин пропал! А с некоторых пор Вовка очень дорожил мнением отца. Отец-то оказался замечательным. Они теперь все свободное время проводили вместе. И у них появилась заветная мечта: купить к лету байдарку и махнуть куда-нибудь в поход на север — папа, мама, Вовка и, конечно, боберман! И Вовка понимал, что это не пустые разговоры. Что если отец что-то задумает — все именно так и будет.

А то, что боберман никогда не будет знаменитой собакой? Ну и что, в конце концов! Не всем же быть знаменитыми. Если бы все, скажем, люди стали выдающимися артистами или композиторами, или художниками, или космонавтами, кто бы землю пахал и на заводах работал? Без незнаменитых людей жизнь бы мгновенно остановилась!

Глава заключительная

В один теплый весенний день…

…Вовка отправился на воскресник. Такой воскресник проводился каждый год. Весь город выходил убирать улицы, жечь прошлогодние листья и перекапывать газоны. Вовка, правда, никогда раньше на воскресники не ходил.

— Была нужда! — говорил он. И даже еще хуже: — Дураков работа любит!

Ребята из его класса обижались на такие слова и Вовку не уважали.

А в этом году он прибежал во двор школы раньше всех.

— Однако! — сказал директор школы, не веря своим глазам. Он знал всех выдающихся учеников в лицо. И прекрасно помнил, что Вовку отклеить от дивана, да еще в воскресный день, невозможно. — Однако! — повторил он, когда увидел, как яростно Вовка принялся сгребать мусор, подметать тротуар и в отчаянном одиночестве перекапывать газон. Вовка даже пытался носилки с мусором таскать. Но в одиночку это у него не получилось.

Одним словом, когда ребята из Вовкиного класса собрались в полном составе, он уже половину приготовленной для них работы сделал один. Но ребята в Вовкином классе подобрались, оказывается, будь здоров! Вовка даже не ожидал, что в его классе все такие работящие.

Они сначала поорали на Вовку, что он их работу сделал, а потом как начали сами работать! Да как начали нормы перевыполнять.

— Однако! — сказал директор при подведении итогов. По всему выходило, что Вовкин класс завоевал переходящий вымпел воскресника. И теперь он целый год будет храниться у них в пионерском отряде.

— А на будущем воскреснике, — решили ребята, — мы еще лучше будем работать! Потому что за год мы как следует подрастем и сильно возмужаем!

Директор пожелал ребятам успехов, а вымпел вручил не старосте и не председателю совета отряда, и даже не классному руководителю, — но Вовке. И еще сказал, что Вовка проявил трудовой энтузиазм! Все, конечно, с ним согласились. Все же видели, что Вовка больше всех работал.

Счастливый возвращался Вовка домой! Первый раз его похвалили вот так, на общешкольной линейке. Он понимал, что это — слава! Пусть небольшая, пусть всего-навсего школьных размеров, но все же слава. Честно заработанная и потому самая прочная.

На улицах, по которым шагал Вовка, вовсю шла работа. Во дворах и на газонах копошился стар и млад. И у всех на лацканах рабочих курток и ватников пламенели маленькие вымпелы. Совсем такие, как тот большой, который Вовка со своим классом заработали.

От костров, где горел мусор и прошлогодние листья, шел замечательный сизый дымок, из репродукторов, установленных на стенах домов, грохотали такие марши и песни, что Вовка шел, невольно печатая шаг, как на параде. От музыки, от весеннего воздуха, оттого, что силой налились натруженные руки, он даже на минуту позабыл про бобермана. И только когда у своего дома увидел плотную толпу, привычно обмер:

— Опять Георгин что-то натворил!

И верно, причиной этого сборища был Георгин.

Он торчал в раскрытом окне Вовкиной квартиры. В том, рядом с которым был репродуктор.

Неизвестно, как боберман сумел открыть наглухо задраенные шпингалеты, но только окно было распахнуто настежь. Тюлевые занавески, будто легкие крылья театрального занавеса, взмывали над вдохновенной мордой стюдебеккера.

К своему удивлению, Вовка не услышал привычных милицейских трелей, визгливой ругани жильцов или пожарной сирены. Толпа, собравшаяся под окнами, стояла молча и внимательно слушала Георгина.

А боберман пел. Широкая мелодия народных инструментов лилась из репродуктора, а стюдебеккер так талантливо завывал, что казалось — он известный, знаменитый солист, а огромный заслуженный ансамбль только аккомпанирует ему.

— стройно выводили балалайки, и стюдебеккер, старательно вытягивая шею, закатив глаза, вдохновенно мотая башкой, тоже вел мелодию:

— Во дает! — услышал Вовка почтительный шепот за своей спиной. — Второй час исполняет!

— Это что! — поддержал другой слушатель. — С утра романсы Чайковского передавали — так он их так разуделал, почище филармонии!

— Уникальная собака!

— Феномен!