Считаю до трех! - Алмазов Борис Александрович. Страница 23
Иван Иванович глянул на них и покраснел.
— Мал ты ещё про любовь толковать! — сухо сказал он и решительно надел фуражку.
— Ах, мал? — зашёлся Лёшка.
— Мал! — как кирпич положил, веско сказал моряк. — Ты бы пожил один с дитём малым, которое день и ночь мамку просит… Не виноватил бы нас. Вот! А как она с тобой одна маялась? Ты хоть видел, что у тебя мать ела все эти годы? Сам-то вон какой вымахал… А мать-то у тебя как былиночка. На стройке, думаешь, просто? Ты её хоть раз пожалел?
— А она меня пожалела? — сел на любимую лошадку Лёшка.
— Пожалела, — твёрдо сказал Иван Иванович. — Она для тебя и замуж собралась.
— Как это? — опешил Кусков.
— А так! — ответил моряк. — Ты в армию пойдёшь или учиться — что, думаешь, у тебя по ней душа не заболит, а так она не одна останется!
— Не бойтесь, не заболит! — сказал Кусков.
— Много ты знаешь! — Иван Иванович расстегнул воротник рубашки, и стала видна полоска белой необветренной кожи. — Люди друг другу нужны! И поддержать, и помочь! Жизнь, Алексей, штука трудная и не больно ласковая, а когда люди друг за дружку держатся, тогда легче. А ты — «целуйтесь-милуйтесь». Не надо так про мать! Ты и так перед нею виноват.
— Я? — захлебнулся от возмущения Кусков. — Я? Это я, что ли, замуж собрался? Я, что ли, вас привёл?
— Ты сбежал! — сказал отчим.
— Не сбежал, а уехал! Уехал! Понятно?
— Мне-то понятно… Мне ох как понятно! — потупил голову моряк. — Я тоже один раз уехал! На фронт! И доехал до фронта! И сыном полка стал! И вернулся через три года! Красивый, весь в медалях! Куда там! Герой! Пятнадцать лет — а кавалер ордена!.. А мама-то уж померла. И прощения просить не у кого. Вот так вот…
Лёшка поглядел на отчима. Тот сидел, низко опустив голову, и большими красными руками заглаживал на коленях брючные складки.
— Что ж вы ей — и не писали три года?
— Как писать? Я же в полку наврал, что сирота. Иначе меня бы домой отправили…
Иван Иванович смотрел куда-то вдаль, в самый конец привокзальной улицы.
— Может, и жизнь у меня не задаётся, что я у матери прощения попросить не успел…
Кускову показалось, что Иван Иванович — это Колька, только большой, Колька, каким он будет через сорок лет. Но тут же спохватился:
— Разжалобить меня хотите? Не выйдет, — решительно заявил он.
— Дурачок, — спокойно сказал моряк.
— Нет! Не дурачок! Ха-ха! Это вы ловко придумали. Уговорить хотели! Чтобы я сдался! А вы бы жили себе с удовольствием!
— Да мы тебя круглые сутки по всем милициям искали!
— Не хочу с вами разговаривать…
— Да ты не разговаривай! — взмолился отчим. — Ты матери напиши! Прошу тебя! Пожалей ты её!
— Как же! Всех жалеть — жалости не хватит!
— Лёха! — рявкнул моряк. — Ты не дури! — Он схватил Кускова за плечо. — Постой!
— Руки! — крикнул Лёшка. И за самое запястье — хвать! зажим! рывок! И не ожидавший нападения моряк сел мимо лавочки в пыль.
Со всех сторон бежали старухи.
— Не трожь ребёнка! — кричала одна, самая древняя, размахивая тяжеленной клюкой.
— Ишь какой — дитя забижать! — кричали другие.
— Да что вы! Мамаш… Да что вы! — растерянно отмахивался от наседавших бабок Иван Иванович.
— Милиция! Милиция! — истошным голосом вопили старушки, и в ответ им от вокзала уже заливался трелями милицейский свисток.
— Алька! — услышал Кусков. — Жми сюда! Бежим!
Краем глаза Кусков увидел, что от станции ему машет рукой Петька:
— Сюда! Сюда!
— Граждане! Граждане! — раздвигал мгновенно собравшуюся толпу милиционер.
— Эх! — крикнул Лёшка, перемахивая через скамейку. — Ошпарю!
Бабки ухнули. И Кусков рванул напролом туда, где стоял Петька.
Глава двадцатая
Печь на поляне
— Чегой-то он? — вытаращил глаза Петька, когда к нему подбежал Кусков. — Давай в машину. Мы на «газике» директорском. Катин отец тут за запчастями приезжал, и мы с ним.
Мальчишки, запыхавшись, влезли в машину, она стояла за станцией у каких-то складов.
— Горим, что ли? — спросил водитель, очень похожий на Катю — такой же рыжий и веснушчатый. — То тебя, Петро, не дождёшься, то ты летишь сломя голову.
— Да тут такое дело… — начал рассказывать Столбов.
— Здрасте! — перебил его Кусков. — Здравствуй, Катя. Ну как, купили батарейки?
— Да нет! — ответила девочка, многозначительно глянув на Петьку. И Столбов сразу осёкся. — Тут всё плоские, а нам круглые нужны.
— Круглые — дефицит, — сказал Петька, сделав понимающее лицо. Мол, что мне, не ясно? Не хочет Алик разговаривать о случае на площади, — значит, не надо! Я человек деликатный, могу и помолчать. Но не такой он был человек, чтобы утерпеть и не спросить, что же там всё-таки было. Почему, как ему показалось, Лёшка дрался с моряком.
Петька считал себя очень хитроумным и потому начал издалека:
— А я этого моряка знаю! — Он хотел напустить туману, чтобы Кусков взялся расспрашивать: откуда да как. Но поскольку Кусков упорно молчал, Петька разочарованно добавил: — Я с ним в поезде ехал.
— Петя! — Катя покраснела.
— А что такого? — пробурчал Петька. — Ехал, и всё. Хороший мужик, в порту на буксире плавает. Без такого буксира ни один океанский корабль к пирсу стать не может.
— Как это? — удивилась Катя.
— Очень просто. В акватории большим судам не развернуться и к причалу не стать… — И Столбов принялся рассказывать про то, как работает большой порт, куда заходят океанские корабли.
«Знает он много, — думал, глядя на Петьку, Кусков, — а всё равно дурачок. И чего в нём Катя нашла?»
Машина подпрыгивала в разбитых колеях просёлочной дороги, пассажиры подскакивали на сиденьях. Кусков невольно касался Катиного плеча, и каждый раз его словно электрическим током дёргало.
«А с чего я взял, что он ей нравится? — подумал он. — Просто тут никого ребят нет, вот она с ним и вынуждена дружить. Как дед Клава говорит: «В поле и таракан — мясо!»
Кусков, скосив глаза, посмотрел на Катины руки, розовые от первого весеннего загара, увидел шрам от прививки оспы, похожий на след маленького человечка, и ему захотелось дотронуться до Катиной руки ладонью.
«Хорошо, когда у тебя есть такая девчонка, когда с ней обо всём можно поговорить и она всё поймёт… А этот-то дурачок всё про корабли рассказывает…»
— А вы водили гостя в Староверовку? — спросил шофёр. — Сводите обязательно. Это наша обязанность, можно сказать. Долг, значит. Чтобы все видели! Все знали!
— Во! — сказал Петька. — Мы же мимо поедем. От развилки можно дойти. Катя, я, понимаешь, не могу, а ты отведи Алика, а?
— Давайте все вместе, — робко попросила Катя.
— Да чего такого! — сказал Петька. — Мне нужно к директору срочно, он мне время назначил, а вы быстренько…
Кусков даже растерялся. Это ж надо такое везение! Он остаётся с Катей вдвоём!
«Эх ты, лопух! — подумал он, глядя на кудлатую голову Петьки. — Если бы я дружил с такой девчонкой, как Катя, я бы никогда её одну не оставлял».
У развилки Катя и Кусков вышли.
— Вы сильно не задерживайтесь! Скоро обедать позовут! — крикнул из машины Столбов.
— Хорошо! — ответил Лёшка каким-то странно осипшим голосом. Они пошли по дорожке, обсаженной тонкими свечками белоствольных берёзок. Молодые пахучие листочки, словно зелёный туман, окутывали их. Было как-то необыкновенно светло.
Катя шла чуть впереди, и когда она оглянулась, то Лёшка невольно сказал словами Вадима:
— Как это здорово по цвету!
— Что? — спросила Катя.
— Всё! Берёзы, ты и твои волосы!
— Вот уж! — улыбнулась девочка, перекидывая толстенную косу на спину. — Только что густые! А так рыжие и всё! Вот были бы чёрные…