Зеркало Кассандры - Вербер Бернард. Страница 25

Он летел со скоростью триста километров в час.

Ему было холодно. Он встречал птиц. И взгляды тех, кто смотрел на Париж из огромных стеклянных окон.

А главное — он спрашивал себя, успеет ли его коллега на свидание, назначенное там, внизу, именно в это время и именно в этом месте.

Водитель такси поправляет зеркальце, чтобы рассмотреть босую пассажирку, кажется, погрузившуюся в свои мысли.

— Извините меня, барышня, я вас принял за бродяжку. Вы, наверное, студентка, не так ли?

Это пожилой усатый человек с седыми волосами, одетый в поношенный вельветовый пиджак. К рулю прикреплен святой Георгий, к зеркальцу — зеленое деревце, источающее аромат ландской сосны. На решетке кондиционера виден портрет женщины, лицо ее покрыто бородавками, рядом с ней сидит немецкая овчарка, из открытой пасти которой свешивается язык.

— С этой модой на грандж уже невозможно узнать приличного человека. Да и бомжи становятся все моложе и моложе. Меня тошнит от всех этих попрошаек. Спасу от них нет. Они, словно собачье дерьмо, уродуют наши улицы, и иностранцы из-за них считают нас свиньями. Хотите, я вам честно скажу, что думаю?

Нет. Лучше не надо.

— Нам надо набраться смелости и избавиться от бомжей. Хотя я и за левых. На выборах голосую за коммунистов, я член профсоюза.

Он снова поправляет зеркальце, чтобы лучше ее видеть.

— Но факт надо признать. Эти отбросы человечества не приносят пользы нации. К тому же они агрессивны и переносят заразные болезни.

Мысли Кассандры витают вдалеке, водитель продолжает говорить в пустоту.

Болезнь. Интересное слово. Оно происходит от слова «боль». Тела испытывают боль, потому что люди не могут рассказать о своих страданиях. Если бы они могли выговориться, они, быть может, выздоровели бы.

Водитель, кажется, пребывает в восторге от того, что нашел единомышленницу.

— Во времена Сталина, когда Россию держали в узде, я был в Москве. И могу вас уверить, бомжей на улицах не было. Их отправляли в трудовые лагеря в Сибири. Заметьте, барышня, всех этих бездельников и во Франции можно было бы заставить заниматься физическим трудом. В сельской местности, например. Там рук не хватает, а эти паразиты прохлаждаются на скамейках в парках! Я даже думаю, что им самим будет лучше, если они начнут работать. У них появится расписание рабочего дня. Хозяин. Приказы.

Кассандра молчит, ей не терпится поскорее приехать на место.

Они съезжают с окружной дороги, покидают Париж и оказываются в западном пригороде. Небоскребы квартала Дефанс уступают место зданиям Курбевуа, потом природа вступает в свои права, и они попадают в лесистую зону.

Покинув объездную автостраду, они следуют по государственной, по региональной, по департаментской, потом, наконец, по узенькой сельской дорожке, выводящей к топкой тропинке, в конце которой выцветшая табличка сообщает о том, что тут стоит частный дом.

— Вы уверены, что вам сюда, барышня? Как-то тут безлюдно. Могу посоветовать гостиницу неподалеку.

Кассандра молча протягивает ему пятьдесят евро. Водитель дает ей сдачу и ждет, протянув руку. Кассандра открывает дверь и вылезает из машины. Она вздрагивает, коснувшись ногами влажной земли.

— А на чай что, теперь не дают?

«На чай» — это на чай. Думаю, тебе чай пить уже поздно.

Она даже не оборачивается. Водитель мычит: «Жадная сволочь!» — и трогается с места. Кассандра не обращает на него внимания.

Она потрясенно смотрит на стоящую перед ней усадьбу.

Так это тут.

Черт, почему я ничего не помню?

Я напрасно роюсь в памяти — этого дома в ней нет.

Как и моего брата. Как и моих родителей.

Я помню только путешествие в Египет. Взрыв. Словно этот взрыв меня и породил.

Неужели шок, полученный во время теракта, стер из моей памяти всю жизнь до тринадцати лет?

При свете луны внешний вид усадьбы производит зловещее впечатление. Вилла окружена высокой проржавевшей оградой, по которой, судя по табличкам с изображением молнии, пропускался электрический ток. Когда-то раньше.

Мои родители, должно быть, патологически боялись грабителей, раз возвели такую высокую и необычную ограду.

Перед тем как двинуться вперед, Кассандра изучает решетку с внешней стороны. Осматривает покосившуюся табличку «ПРОДАЕТСЯ» с номером телефона агентства недвижимости. Объявление потемнело от непогоды и покрылось плесенью, словно агентство уже в течение десятилетий требует за дом непомерную цену или усадьба чем-то отталкивает покупателей.

Кассандра смотрит на калитку, пытаясь разбудить в себе хоть какой-то намек на воспоминание, но память ее мертва. Она останавливается перед почтовым ящиком с надписью: «СЕМЬЯ КАТЦЕНБЕРГ». Из него торчат старые выцветшие журналы, покрытые следами слизи улиток.

Кассандра вспоминает обитателей Искупления.

Орландо. Фетнат. Ким. Эсмеральда. Если бы я могла сказать им правду о своем прошлом.

Она обходит вокруг ограды — и видит за рядами кипарисов красивый ультрасовременный дом, смотрящий в парк высокими, от пола до потолка, окнами. Крыша из белого бетона повторяет движение волн, из которых поднимается башня в форме призмы.

Ржавая ограда повреждена во многих местах. Кассандра, вспомнив, как она пробралась на свалку, просто расширяет одно из отверстий в решетке. Она проскальзывает в огромный парк с запущенными лужайками, окруженными столетними деревьями. В свете луны блестит маленькое озеро, обрамленное камышом.

Я не могла сказать им правду, поскольку она непостижима.

Кассандра, закрыв глаза, глубоко вздыхает. Поворачивается лицом к своему прошлому, ищет что-нибудь знакомое, какую-то деталь, запах или ощущение, которые смогут рассказать ей обо всем остальном, как может помочь размотать клубок маленький кончик нитки.

Но она не находит ничего. Лишь пустота отзывается эхом в ее памяти.

У меня украли воспоминания. У меня украли память. У меня украли детство. Кто? Кто это сделал?

Я хочу знать, кто я. Я пойду на все, чтобы открыть истину.

Она делает еще один глубокий вздох и подходит к отлакированной лунным светом воде, заросшей камышом и кувшинками. Это место, между прочим запоминающееся, ни о чем ей не говорит. Она обходит поместье, пытаясь с помощью деталей пейзажа как-то оживить свою память. Но результат по-прежнему остается неизменным: самое раннее ее воспоминание — это вопль, вырвавшийся из груди, когда она поднялась на ноги и отправилась искать своих родителей среди пламени и искалеченных тел. Больше ничего. Это случилось четыре года тому назад. Ей было тринадцать лет.

Ужасные картины снова возникают перед ней, вытеснив из сознания все остальное. После взрыва — машина «Скорой помощи». Потом — самолет. Во Франции — сотрудницы социальной помощи, которые пытались заставить ее говорить. Они задавали ей вопросы, которых Кассандра не понимала, и поэтому ответить не могла. Потом появился человек, утверждавший, что способен ей помочь. Филипп Пападакис, директор школы «Ласточки». Его слова вселяли надежду.

— Я старый друг ваших родителей. Я долго работал с вашей матерью. Считайте меня своим дядей. Мы вместе попытаемся все уладить.

Спустя несколько месяцев ей стало казаться, что ее иссушенная душа медленно оживает. Филипп Пападакис доверительно говорил ей:

— Вы словно заново родились. Обычно сознание просыпается в тот момент, когда младенец рождается. А вы родились в тринадцать лет. Лучше поздно, чем никогда.

Кассандра ясно представляет себе похожего на Дональда Сазерленда Филиппа Пападакиса, а вместо родителей видит лишь кровавую кашу, оставшуюся после взрыва.

Входная дверь заперта, но, обогнув дом, она находит в конце концов подходящее окно. Кассандра подбирает большой камень и разбивает стекло. Потом просовывает руку в отверстие и поворачивает шпингалет.