Витязь специального назначения - Каменский Юрий. Страница 6

Лапник уже был нарублен и постелен, на камнях возле костра начал тихонько запевать старый и закопчённый эмалированный чайник, что отыскали перед самой дорогой в чулане. Откуда-то издалека подавала голос ночная птица, свой загадочный танец исполняли язычки пламени, напоминая то ли пери, то ли саламандр.

Разлит по кружкам духовитый чай, сдобренный плодами шиповника и древесным дымком. Над ними вспыхивала искорками и сгорала летящая на огонь мошкара. Мир сузился до кружка света от костра, вокруг стеной стояла плотная тьма. Иногда огонь выхватывал из этой тьмы стволы сосен, корявый сук, мохнатую ветку. Иногда вспыхивали огоньки глаз пришедших на огонь любопытных лесных жителей. В отблеске света беззвучно проплыла охотящаяся сова. В такие минуты человек остаётся как бы один на один со всей Вселенной, но присутствие рядом старого надёжного друга этому совсем не помеха, даже наоборот.

— Жили, жили, ни о чём не тужили, вдруг труба, гроза, — вздохнул Акела.

— Тёток наших жалко, — друг выпустил воздух сквозь зубы, — нелегко им будет без нас.

— Думаешь, обратной дороги нет?

— Это же не роман Звягинцева, — грустно улыбнулся Андрей, — я сильно сомневаюсь, что на нас вдруг выйдут какие-нибудь представители суперцивилизаций. И мы по их заданию перережем кучу ни в чём не повинного народа и добудем чашу Грааля. А за это они нас вместе с любимыми женщинами поместят в какие-нибудь суперкомфортные условия по нашему выбору.

— Интересно, вы бы с Татьяной какое время и место выбрали?

— Да Бог его знает. При достаточных средствах жить комфортно можно почти везде.

— Пожалуй, — согласился Акела, — Ну, что, какую стражу себе возьмёшь?

— Без разницы.

— Тогда я падаю. Я «собаку» стою лучше, «часы», видимо, с годами испортились.

— Спокойной ночи.

Ночь действительно прошла спокойно. На рассвете, перекусив домашним свиным рулетом от Галины Савельевны, запили его крепким чаем и двинулись дальше. В ложбинках прятались клочки ночного тумана, утренний лес звенел голосами птиц, эхо разносило удалую дробь дятла. Листва, хвоя, трава покрыты росой, а большая паутина перегородившая им путь, сверкала бриллиантовой россыпью в солнечном луче. Зрелище-то, конечно, бесподобное, но сразу промокли ноги. Шагать, несмотря на это, было легко, в лёгкие вливался чистый воздух, пахнущий хвоёй и грибами.

— Андрей, вас по программе «джунгли» или чему-нибудь подобному готовили? — поинтересовался, как бы между прочим, Акела.

— Очень верное выражение. Именно чему-то в этом роде и готовили…. - отозвался тот, остановившись и медленно поворачивая голову из стороны в сторону.

— Вот-вот. Слышишь сорок?

— Кто-то чешет параллельным курсом слева от нас.

— У тебя патронов ещё много? Штук шесть?

— Семь. Один в стволе был, — отозвался Андрей, — какие варианты?

— Я думаю — идем, как шли. О! Сзади тебя трое…

— Слышу.

Из-за деревьев вышли три здоровых бородатых мужика и, не скрываясь, неспешно приближались к разведчикам. Те молча ждали, стоя так, чтобы и к гостям спиной не поворачиваться (невежливо, да и чревато) и обзор худо-бедно держать.

Не дойдя шагов пять, троица остановилась. Передний, чернобородый лохматый мужик с ярко-синими глазами, прищурившись, в упор рассматривал путников. Нехороший у него был взгляд, — так рассматривают жареную курицу, прикидывая, — какую ногу оторвать первой. Да и красные полные губы симпатии не прибавляли, было в них что-то порочное, капризно-жестокое. Мятая рубаха с засаленным воротом, на поясе у бандюка болтался здоровенный нож, в руке было что-то типа дротика или короткого копья.

— Ну, здравствуйте, калики перехожие.

— И ты здравствуй, коли не шутишь, добрый молодец, — мирно отозвался Акела.

— Смотри ты, — удивился Атаман (так про себя назвал его Акела), — неуж русские люди? Что же стрижены, как басурмане? И одеты как-то чудно?

Смешно было бы ожидать, что джинсы «Дизель» и японские свитерки очаруют здешних аборигенов. Но уж не взыщите, чем богаты.

— Кто ж такие, куда путь держите? — продолжал допрос Атаман, — Чего это вы по моему лесу так вольготно шастаете? Неужто не упреждал никто, что здешняя дорожка и недешёвой может оказаться и последней? А?

— Так оно так-то бы и хрен с ним, но доведись до того — вот тебе и пожалуйста. Опять же, возьмём, к примеру, обратно, тут оно всё наоборот и выйдет, — доверительно сообщил Андрей, здраво рассудив, что отвечать. по сути, всё равно нечего, но и совсем ничего не говорить тоже невежливо.

— Что-что? — растерялся допросчик.

— Он говорит, — со светским видом вступил в беседу Акела, — что если уж нам самим всё равно куда идти, то уж первым-то встречным и вовсе должно быть без разницы. А что до леса твоего, так откуда нам знать, — чей он? Покажи, милостивец, дорогу, мы по ней из леса и выйдем. И тебе хорошо и нам неплохо.

— Здраво судишь, — хохотнул Атаман, — Только сначала заплатите за нарушение покоя в лесу, а потом поговорим про выход, — он, как бы невзначай, перехватил своё оружие поудобнее. Его напарники, вооружённые один здоровенным топором, а другой пугающих размеров дубиной, напряглись, — давайте-ка, голуби, ваши котомки и карманы выворачивайте.

Давно известно, что нападающая сторона несет в три раза больше потерь, чем обороняющаяся. Другими словами — вам кирдык не потому, что вы напали неправильно, а просто потому, что напали. Потому Акела, вежливо поклонившись, ответствовал: «Все эти мешки нам собирали жёны наши и старушки-мамы. Негоже их дорогую память раздавать направо и налево всяким проходимцам».

У громил была хорошая реакция. Атаман в прыжке сделал мощный выпад в Андрея, точнее, в то место, где он только что стоял. Оружие ударило в пустоту, а локоть бывшего диверсанта с хрустом влип в горло разбойника, опрокинув его навзничь. Громила, до глаз заросший рыжим волосом, рубанул своей страшной секирой наискось, засечным ударом. Акела, «скруткой» уйдя под топор, без затей полоснул агрессора финкой по сонной артерии. В правую щёку плеснуло тёплым. В мгновение ока расправившись с нападающими, друзья одним прыжком оказались с двух сторон от третьего разбойника. Молодой облом замахнулся, было, дубиной, но, уставившись на бьющиеся в агонии тела, замер. Про своё оружие он забыл и зрелище собой представлял крайне нелепое.

Его юное лицо, обросшее светлой пушистой бородкой, выражало изумление, смешанное с испугом. В общем-то, не имело никакого смысла резать этого дурака. Живым «языком» он, несомненно, был гораздо нужнее. О чём, впрочем, ему до поры до времени знать, конечно, не следовало. Скользнув ему за правое плечо, Акела прижал лезвие клинка к горлу, а Андрей, взявшись рукой за дубину, почти без сопротивления её забрал и отбросил в сторону. Ласково глядя в глаза, спросил: «Где остальные? Сбрешешь — зарежем, как барана».

— Какие остальные? — вылупил глаза верзила, — Никого боле нету. Козолуп, Червень и я.

Акела рывком запрокинул его голову назад и, вдавив чуть сильнее лезвие в кадык, прошипел: «Ну, тебя добром просили, сам выбрал».

— Да нету никого! — срывающимся голосом закричал детина и вдруг заплакал, увидав воочию, что смертушка-то вот она, рядом. И не увидеть ему матушки и соседку Светанку не высватать и вообще, вот он, карачун.

Друзья переглянулись. Андрей отбросил дубину. Акела спрятал нож, достал сигареты. Закурил, наблюдая, как пленный, сидя на земле, размазывает ладонями слёзы по здоровенной морде.

— Ну, что, Василич, экстренное потрошение принесло свои плоды. У агрессора два «двухсотых», у нас потерь нет, пьяных нет. Да плюс «язык», хоть и не такой уж «длинный».

Андрей остро глянул на него и, уловив не высказанный подтекст, ответил, пожав плечами: «Мы не звери, господа, и история нас не осудит. Адекватный ответ, только и всего».

— Если такой умный, почему не богатый? — Акела улыбался. Это была их, так сказать, дежурная шутка.

Василич, довольно усмехнувшись, сделал шаг к пленнику, который уже перестал реветь и только изредка икал и шумно всхлипывал, утирая рукавом нос. Юниор, блин! Крепко взяв его за шиворот, он рывком поднял налётчика на ноги, резко встряхнул — голова болтнулась из стороны в сторону. Глаза юнца умоляюще смотрели на суровых разведчиков. Жалко дурака, но растекаться слёзной лужей что-то не тянуло. Не окажись они проворнее, вряд ли бугай осознал бы, что был, мягко говоря, неправ.